Голубой Ютон (СИ) - Номен Квинтус

– Не, это уже ручные туземцы, для них мы великие волшебницы и они нас боятся до дрожи. Однако мужики есть мужики: каждый боится, но каждый боится показать другим что боится, так что с ними нам ничего не угрожает. К ним даже с грязными намерениями приставать бесполезно: они со страху ни на что уже не способны.

– Значит ты уже попробовала поприставать? Вероника же предупреждала что антибиотиков у нас практически нет.

– Очень надо… я язык по возможности изучаю, разговариваю о разном. И вижу, что они нас боятся. Кстати, в этой деревне, мимо которой мы проплыли, живет чуть больше восьмидесяти человек и сколько-то детей. Интересно, что детей они вообще не считают. И непонятно когда у них дети становятся взрослыми.

– Незнакомое слово?

– Просто непонятно. Они вообще странно считают, пятерками, восьмерками и сороковками. Вдобавок возраст они считают не с рождения, а с какой-то даты сильно после, но я не про это. Я про то, что о чужом городе парнишка все рассказал, а о своем молчит как партизан.

– А ты не выдумываешь? Если они нас боятся, то чего же с нами-то плывут?

– А не знаю. Но думаю, что они нам стараются угодить просто. Ну, чтобы порчу какую не навели, а может надеются, что если нам угодят, то потом какие-то пряники им обломятся.

– Ну конечно, пряников у нас просто завались, куда девать не знаем…

– Это ты думаешь, что пряников нет, а для них…

– Ладно, завтра расскажешь, а мы, кажись, приплыли: смотри какой туман опускается. Надя, гаси кочегарку, бросаем якорь и ждем утра… или к берегу пристать? Вроде левый достаточно крутой…

– Лен, парень говорит что у левого берега вставать не нужно.

– И почему?

– Сейчас спрошу… Говорит, что там какой-то плохой торг, называется "Унда", и к ним можно только днем заходить… Давай, Ира спросит, а то я не понимаю половину слов.

– Я понимаю: будем на якоре стоять посреди реки. И стоять будем тихо, а завтра посмотрим что к чему. Лоцман наш со своими на тот берег собрался? Скажи что мы с самым рассветом отходим, пусть не расслабляются, ждать мы их не будем. Если что, так в лодках доспят…

Глава 3

Туман рассеялся с первыми лучами солнца, так что "плохой торг", лежавший километрах в трех от места ночевки, с реки было видно – когда уже проплывали мимо – очень хорошо. И, похоже, это был уже "настоящий" город, а не деревня, огороженная плетнем, как два ранее встреченных: на высоком берегу, практически у самого обрыва поднималась довольно высокая стена длиной за сотню метров.

– Кирпичная? – спросила Оля у Леночки, разглядывающей стену в бинокль. Театральный, который откуда-то завалялся у Марины, но бинокль.

– По цвету не похоже, скорее глина. Или кирпич необожженный, что, впрочем, одно и то же. Народу, правда, отсюда не видно, ведь снизу вверх смотрим, но, думаю, нас они заметили. Ладно, мы спешим, может на обратном пути заглянем. Или не заглянем: пусть Ира мужиков поподробнее расспросит об этом интересном городишке…

К полудню доплыли до "нынешней Калуги", которая называлась "Угра" и была опять небольшой деревней, а на ночевку остановились, по прикидкам Леночки, в районе Тарусы (где никакого города не было). Следующая остановка была "в районе Коломны", причем на этот раз – в "городе" с названием (по речке) Коломань, где у Жвана оказалось немало знакомых. И даже родственников: мать его была из этого поселка. А к вечеру следующего дня караван добрался и до "промежуточной цели путешествия": торга.

– Похоже, словом "торг" местные называют как раз город со стенами, – сообщила Леночке Ирина, перебравшаяся на катер. – Я порасспрашивала: в том "торге", который мы прошли не останавливаясь, никто и ничем не торгует… то есть товаров не завозят со стороны, купцы не заезжают. И он "торгом" зовется только потому, что стены у него настоящие, да кое-какое производство местное имеется, причем не только для внутреннего потребления. Там, по словам Жвана, жителей около двух сотен, непонятно только, это мужиков или вместе с бабами, и это детей не считая, а здесь уже… не знаю, "сорок сороков" это еще число или уже эквивалент выражения "до фига", но, судя по пейзажу, народу здесь может быть и за тысячу.

– То есть мы патронов маловато взяли?

– Здесь мы воевать точно не будем, местные за порядком следят и пришлых купцов особо оберегают. А мы для местных вообще не купцы: ничего не продаем, ничего не покупаем… в смысле оптом, лавку и склад не арендуем, ночевать не собираемся – так что и никаких поборов с нас не будет.

По слова Жвана торг открывался, когда тень от стоящего напротив ворот столба достигала середины створа. По часам Леночки это случилось около девяти – и только тогда (опять-таки по подсказке Жвана) Ира, Оля и пятеро мужиков во главе с самим Жваном на лодке переправились на берег: если сойти раньше, то тогда нужно было «заплатить за ночлег». Сколько, Жван не уточнил, а, возможно, и сам не знал: по его словам они всегда только за день расторговаться успевали.

Собственно торговля шла на небольшой площади у этих самых ворот, и занимались этим только мужчины – но Ира с Олей тоже пошли туда, в основном из любопытства. Так как на сегодняшний день с Жваном обо всем уже договорились, он довольно быстро поменял топоры на два довольно больших деревянных ведра с солью: судя по всему, качественные топоры местным купцам пришлись по нраву и получил Жван гораздо больше, чем ожидала Ирина. Однако уговор есть уговор…

Оля-большая с любопытством разглядывала местный рынок. Хотя, собственно, разглядывать-то и нечего было, разве что экзотические "прилавки", сделанные, очевидно, из расколотых пополам и кое-как обтесанных стволов очень немаленьких деревьев. Прикрытых навесами из длинных щепок, которые Оля решила считать "дранкой" – все же торговцы учитывали вероятность осадков и товар прикрывали. В отличие от себя самих: эти торговцы сидели (если сидели) на лавках, сделанных тоже из бревен, но небольших, безо всякого укрытия от непогоды. Впрочем, погода была хорошая, а сидели торговцы мало, в основном ходили, разговаривали друг с другом – и зорко посматривая на покупателей. Которых было как бы не меньше, чем торговцев – но они были: утром к берегу причалили еще четыре лодки.

Откровенно говоря, Оля ожидала что-то похожее на восточный базар, с крикливыми зазывалами и приставучими продавцами, но здесь было тихо и спокойно. Хотя и рынок был невелик: всего-то с десяток "прилавков", сбоку – что-то вроде небольшой спортивной трибуны, где на лавках, поставленных в три ряда, тихо сидели люди. Причем это "трибуна" была единственным местом, где были и женщины, и дети.

Оля подумала, что другой Оле (Оле-маленькой) здесь было бы интересно: все же учительница "изо" неплохо рисовала и ей наверняка захотелось бы написать картину с "древним торгом". Но сейчас ей было не до рисования, ее Алёна яростно обучала таинствам науки фармакопеи, а картина – она все равно окажется не лучше, чем фотография. Потом эти фотографии Лариса изучит, сделает какие-нибудь полезные выводы, а Оля – если очень захочет – пусть картину с фотки перерисует…

Задумавшись, она не сразу поняла, что ей сказал подошедший старик. Поэтому как-то на автомате она переспросила:

– Ке? – а затем с возрастающим интересом стала его слушать.

За долгую жизнь Тимон перенес немало страданий, но и хорошего тоже в его жизни было немало. Особенно в последние года четыре, когда Олкаба стал его постоянно брать в торговые походы. Сам Олкаба тоже языков знал немало, но теперь старался обучить торговым делам и старшего сына – так что Тимону несколько лет даже работу не назначали, только в разговорах Макенту – сыну Олкабы – с иноземными торговцами и помогать нужно было.