Всегда вчерашнее завтра - Чингиз Абдуллаев

Водитель, стоявший рядом с ним, замер, боясь шевельнуться. Во второй машине Лозинский достал пистолет, приставил его к голове водителя, который от страха закрыл глаза.

Семенов и Потапчук ворвались в комнату пограничников. От выстрелов четверо парней, находившихся в соседней комнате, проснулись и соображали, что им делать. Один из них потянулся к оружию, когда в комнату ворвались двое «ликвидаторов». Даже если бы у всех четверых пограничников-добровольцев было самое совершенное оружие, даже если бы их было шесть человек или восемь, даже если бы они заранее узнали о нападении, то и тогда у них не осталось бы ни единого шанса.

Выстоять против двоих суперпрофессионалов КГБ, отвечавших за ликвидацию зарвавшихся агентов и неудачных связных, они бы не смогли. Это все равно что выставить несколько велосипедов против гоночной машины. Или столкнуть легковые автомобили с тяжелым самосвалом. Один подготовленный «ликвидатор» мог спокойно расправиться с пятью-шестью вооруженными людьми.

Семенов и Потапчук были профессиональными убийцами. Подготовленными, натренированными снайперами, не знающими промаха, безжалостными исполнителями, отработавшими свои действия до автоматизма. И четверо молодых добровольцев, не имевших навыков в подобном «искусстве», для них ничего не значили. Чтобы научиться убивать, нужно раздавить собственную душу.

Через несколько секунд все было кончено. Автоматная очередь Семенова и точные выстрелы Потапчука сделали свое дело. Теперь в комнате лежали четыре трупа. Семенов убрал автомат и, достав пистолет, подошел к телам погибших, делая каждому контрольный выстрел в сердце или голову.

Лишь затем они вышли из здания. Они несли тяжелый чемодан и поэтому не сумели обернуться на крик Савельева. Еще один доброволец пограничной стражи в этот момент выходил из туалета. Он слышал выстрелы и крики. Поэтому, достав свой огромный старый «ТТ», он смело и безрассудно шагнул навстречу незнакомцам, поднял пистолет, прицеливаясь в Савельева. Сзади раздался выстрел. Это Лозинский отвлекал внимание нападавшего, понимая, что попасть в него с такого угла не сумеет.

Но парень увидел труп, лежавший рядом с Савельевым, заметил пистолет в его руке и, уже потеряв всякий рассудок, шагнул дальше, сделав два прицельных выстрела в неизвестного. Савельев успел увернуться. Он просто спрятался за спину ничего не понимавшего и напуганного столь стремительно развивавшимися событиями водителя, который тут же упал. Нападавший на мгновение опешил, и Савельев, воспользовавшись этим, выстрелил ему в горло и в грудь. Парень захлебывался собственной кровью. Но он еще оставался живым и хрипел от ужаса и боли.

— Все кончено, — подвел итог Семенов, забрасывая чемодан обратно в автомобиль. — Там все готовы.

— Этого тоже нужно добить, — показал на тяжелораненого Потапчук.

— Не надо, — жестко сказал Савельев, — пусть помучается, собака. Он меня чуть не убил.

— Что теперь делать? — спросил Потапчук. — У нас столько трупов.

— И один свидетель, — добавил Семенов, показывая на второго водителя, которого все еще держал под прицелом Лозинский.

— Идите сюда, — крикнул им Савельев.

Лозинский толкнул водителя в бок стволом своего пистолета и подошел вместе с ним к полковнику. Савельев кивнул ему и, улыбаясь, сказал:

— Кажется, я твой должник. Ты спас мне жизнь.

— У нас много убитых, полковник, — мрачно сказал Лозинский, — что будем делать?

— Мы все знаем, что теперь сделают с нами в Москве, — добавил Потапчук. — Нам всем светит тюремный срок. Или «вышка».

— Да, — кивнул Савельев и вдруг, резко подняв руку, выстрелил в голову второго водителя. Кровь ударила в Лозинского. Тот поморщился. Несчастный упал на землю.

— Вот и все, — подвел итог полковник, — теперь у нас не осталось свидетелей. И ничто не мешает нам спокойно обсудить, как быть дальше.

Глава 32

Дронго посторонился, пропуская в номер молодую женщину. Она вошла. Надетый на ней костюм светло-серого цвета состоял из юбки и плотно облегающего тело пиджака. Он машинально отметил, что костюм эксклюзивный. «От Келвина Кляйна», — автоматически подумал он, впрочем, слегка сомневаясь. Гостья явно не испытывала недостатка в средствах.

Женщина прошла к креслу, села в него, закинув ногу на ногу и глядя ему в глаза. Ничего не понимая, он сел в другое кресло. Они помолчали.

— Простите, — первым начал Дронго, — я забыл представиться.

— Я уже знаю ваше имя, — улыбнулась она. — Ваш друг сообщил мне номер вашей комнаты, и я смогла узнать ваше имя.

— Очень любезно с его стороны, — сдержанно заметил Дронго. В его положении приходилось подозревать каждого, с кем он вступал в контакт.

— Я не вовремя? — по-другому поняла его интонацию женщина.

— Нет, — быстро сказал он. Черт бы побрал все его задания в мире! Он имеет право на нормальное человеческое счастье. — Простите меня, я не знаю, как вас зовут.

— Мари. Мари Олтмен.

— Вы американка? — удивился Дронго.

— А почему не англичанка? — улыбнулась женщина.

— Не знаю. Просто мне кажется, что англичанка вряд ли пришла бы сюда.

— Вы плохо знаете английских женщин.

— Может, я вообще плохо знаю женщин, — пробормотал Дронго.

— Может быть, — согласилась она, — тем не менее вы правы, я американка.

— И у вас есть капля южной крови. Скорее итальянской или испанской, — предположил Дронго.

— Вы умеете угадывать, — кивнула она и на этот раз, — моя мать была итальянкой. Отсюда мои черные волосы и резкие черты лица.

— Они прекрасны, — пробормотал Дронго, — и у вас красивое имя, Мари.

— Так называла меня мать. Она хотела назвать меня Марией, но отец настоял, чтобы я была Марианной. Тогда стали звать коротко Мари.

— Неужели у вас есть еще и русская кровь? По-моему, это русское имя.

— На этот раз вы ошиблись. Мой отец — страстный поклонник поэзии Элиота, считал его произведения вершиной английской поэзии. И однажды прочитал в одной из его критических статей о Марианне Мур,[2] американской поэтессе, мало известной в мире. Отец нашел и издал все книги Марианны Мур. Говорят, ее трудно читать и еще труднее понимать, но мне ее книги всегда нравились. А мой отец решил назвать меня в ее честь.

— Красивая история, — кивнул Дронго. — Ваш отец имел изысканный вкус. Я его поздравляю. В наше время не так много людей любят Элиота. Французская поэзия дала миру Бодлера, а английская — Элиота. Критики считают, что они в чем-то схожи в своей творческой манере.

— Вы знаете французский? — быстро спросила она.

— К сожалению, нет. Только английский и итальянский.

— Вы знаете итальянский? — уже на языке своей матери спросила его гостья.

— Не настолько хорошо, чтобы разговаривать с такой собеседницей, как вы, — ответил он по-итальянски, — я все-таки предпочитаю английский.

— Вы неплохо разбираетесь в поэзии, — кивнула она, не сводя с него прекрасных глаз.

— Думаю, гораздо хуже вашего отца. Во всяком случаев о существовании Марианны Мур я даже не подозревал.

— Вас можно оправдать. Она была специфической поэтессой, и я не уверена, что даже в Америке или в Англии, ее творчество достаточно известно.

— Тем более у вас замечательный отец. Подобный интеллект в наше время большая редкость. Вы путешествуете по миру одна?

— Можно сказать, да. Не считая моих телохранителей и секретаря, — улыбка чуть тронула ее губы, — но можете не беспокоиться, я всех обманула. Мой сюит в конце этого коридора, окнами на море. Я подождала, пока все уснули в соседних номерах, и вышла в коридор.

— И часто вы так делаете?

— Сегодня второй раз, — призналась она, — сначала я убежала в казино, а потом пришла к вам.

— Очевидно, ваш супруг не позволяет телохранителям оставлять вас одну, — не без тайной мысли сказал Дронго.

Она удивленно посмотрела на него.

— Вы опять ошиблись. У меня нет супруга.

На этот раз смутился Дронго.

— Вы ставите передо мной трудную задачу, — честно сказал он. — Сначала вы рассказали о вашем отце, любителе поэзии Томаса Элиота и Марианны Мур. Потом я узнал о ваших телохранителях. Подождите, — вдруг вспомнил он, — вы живете в сюите на нашем этаже? Значит, вы живете в сюите Коко Шанель? Я примерно знаю, сколько там стоит номер. Кто ваш отец?

Она закусила губу. Потом улыбнулась.

— Я думала, вы догадались. Ричард Олтмен.

— Вы дочь Ричарда Олтмена? — чуть не подскочил Дронго. — Знаменитого газетного магната, известного книгоиздателя? Какой я дурак! Теперь я понимаю, почему ваш отец любил Элиота. Он ведь издавал все его произведения. Ваш отец один из самых крупных в мире издателей. По-моему, у него целая империя. Я читал, что это один из самых богатых людей в мире.