Последний сейм Речи Посполитой - Владислав Реймонт

Заремба на самом пороге попал в объятия Новаковского, который представил его дамам и наиболее важным гостям, а потом заявил ему:

- По всему дворцу искали тебя епископ и кастелян.

- Я полагал, что я не нужен, и ушел.

- Такая протекция может тебе составить карьеру... Поздравляю тебя.

Заремба увернулся от дальнейших разговоров и его общества, умышленно старался занимать в зале наиболее видные места и бросаться в глаза. Вскоре он обратил на себя внимание дам своей красотой, полной очаровательного изящества галантностью, остроумием и бешеным темпераментом в танцах. Особенно англезы и менуэты танцевал он с такой виртуозностью, что дамы награждали его бурными аплодисментами, не скупясь при этом не только на выражения восторга, но и на нежные взгляды. В пестром венке все время окружавших Зубова красавиц особой его благосклонностью была отмечена Иза, но и она часто поднимала на Севера свои томные глаза.

Как-то изловил его Цицианов, чтобы пожаловаться ему на низкую изменчивость женщин, так как его снедали ревность и бессильная злоба против Зубова.

- Каждая из них может продать свой взгляд первой встречной собаке! согласился Север, следя взглядом за Тереней, танцевавшей до беспамятства

с фон Блюмом, и пошел в боковые покои, где царили уже полновластно "фараон" и шумное разгульное пьянство...

Уже на рассвете изловила его вдова-подкоморша.

- Отвезите меня домой. Там ждут Дзялынский и Прозор.

Ужасно обрадовавшись, он подал ей руку и, флиртуя с ней и рассыпаясь в модных комплиментах, повел ее к выходу.

Как раз в этот момент поднялся страшный шум. Это подвыпившая молодежь подхватила Зубова на руки и понесла по всему залу под общие крики "виват" и громкие фанфары оркестра.

Заремба оглянулся с чувством презрительной жалости и медленно направился к выходу.

VII

Однажды утром у дворца князя Сапеги стал собираться народ: на черной доске, где обычно наклеивались объявления, красовался синий лист бумаги, исписанный жирными буквами и вызывавший всеобщее любопытство. Люди пробовали читать, что там написано, но потому ли, что лист был слишком высоко наклеен, или брались за это люди, не слишком умелые в чтении, - но тщетно то один, то другой складывали с трудом букву за буквой и гнусавили по складам: ничего из этого не выходило, только смех да шутки над чтецом раздавались в толпе.

- Такие афишки означают, что приезжают комедьянты, - заявил во всеуслышание тоном знатока какой-то субъект в зеленом переднике. - С тех пор, как сеймовцы понаехали в Гродно...

- Написано черным по белому: "С разрешения..." - читай дальше, Трояковский.

- В молитвеннике-то я тебе прочитаю все до последней буковки, а тут чтой-то иначе...

- Не про тебя, небось, писано, - подтрунил какой-то верзила в белом ворсистом кафтане, с фатоватой физиономией. - А ну их к дьяволу со всем ихним семейством и печатаньем.

- Небось, легче языком облизывать господские блюда...

- А может, тут что пропечатано супротив сеймовых?

- Столько тут клеят, что кому тут все понять да запомнить!

- Да и начальство запрещает. Сам я видал, как у доминиканского монастыря стражники пана градского маршала изловили старика Кригера, замшевника с Виленской улицы, когда читал такую штуковину, и повели. Сказывали, будто палок получил.

- Паны дерутся, а у холопов чубы болят.

- Вчерась расклеивали афишки, где насчет прусского короля проставлено, что, мол, предатель, клятвопреступник и самый что ни на есть злейший разбойник.

- Не лучше и те, что друзьями-приятелями прикидываются, а город под пушками держат, - раздался в толпе чей-то громкий голос.

Все пугливо оглянулись в сторону говорившего. Тот же голос добавил:

- Только, бог даст, еще искромсаем их, как капусту.

- Дорогу! - загремел вдруг повелительный голос Сташека, который в костюме варшавского франта, с чубуком в зубах и тросточкой в руке нахально проталкивался в толпе.

- Это что? Молится дед на святого, а святой ему - ни слова! заговорил он насмешливо. - Граждане таращат глаза на афишу, как коровы на врата костела, и, как и те, - ни бэ, ни мэ! Хи-хи! Я вам, хотите, подолью в пустые горшки олифы. Подсадите-ка меня, хлопцы, а то не вижу я через свой лорнет! - посмотрел он в кулак, скорчил потешную гримасу, заржал, затявкал, как маленькая собачонка, так что кое-кто даже попятился в испуге, и, когда несколько парней подняли его на плечи, крикнул:

- Держите только осторожно, милейшие санкюлоты, а то шаровары-то у меня недавно зашиты на скорую нитку одной воеводской панной. Чуть что - швы расползутся, и зрелище представится для дам совсем не подходящее и декретами сейма запрещенное.

Повел глазами вокруг, не видать ли где казацких патрулей, и принялся читать афишу с хулиганскими ужимками и варшавским, пришепетывающим акцентом:

- "С разрешения конфедерации обоих народов... "

Толпа жалась ближе к стене и, затаив дыхание, слушала.

- "Австрийско-прусско-московская антреприза будет иметь честь дать на днях перед почтеннейшей публикой Гродно и окрестностей представление комедии из трех актов, составленной собственноручно его величеством королем Пруссии и с 1772 года не представляемой, под заглавием: "Раздел Польши".

Перед первым актом - трио: Свобода, Равенство и Независимость. Пропоют ясновельможные послы соседних держав под аккомпанемент нагаек.

Акт второй: "Не позволят - все равно расхватаем!"

Перед третьим актом будет представлен балет под заглавием: "Потешные игры пресвятой троицы", в котором Щенсный-Потоцкий, Ржевуский и Браницкий протанцуют торжественный полонез под аккомпанемент пушечных залпов на фоне декорации горящих деревень и городов. В заключение же, для полного их удовольствия, состоится всеобщая резня не принадлежащих к конфедерации граждан.

Билеты по умеренным ценам, а то и просто в кредит, получать можно у Я. де Сиверса, де Бухгольца и у некоторых польских и литовских сановников".

По мере чтения лица у слушателей вытягивались и темнели, точно всех обдало ледяным ветром. Горечь рождалась в этих простых душах, и глубокая забота заставляла хмуриться лбы. Все смотрели друг на друга с чувством бессилия, но, по-видимому, хорошо поняли смысл афиши, так как кто-то начал ругаться, потрясая кулаком:

- Ах, сукины сыны! Ах, сукины сыны!

- До чего довели эти ясновельможные, до чего! - вздохнул другой.

- Ну и придумали же штуку! Едят их мухи с комарами, хи-хи! - засмеялся притворно Сташек, чтобы вызвать с чьей-нибудь стороны возражение.

- Тут нечему смеяться, - одернул его субъект в зеленом переднике.

Сташек нырнул в толпу, которая, однако, охотно тронулась за ним, когда он направился к доминиканскому монастырю, где у входа в ризницу висела афишка с таким текстом:

"Доводится до всеобщего сведения, что в Новом замке, в покоях его величества короля, происходит постоянная распродажа за наличные деньги оставшихся еще у Речи Посполитой воеводств и областей, а также разных не нужных больше украшений, как короны, скипетры, тексты королевской присяги, распродажа воинских частей и амуниции. Там же за умеренную цену можно купить российские титулы и высокие должности, ордена и отнятые у честных людей поместья".

Сташек читал сдержанным, серьезным тоном, так как человеческое скопище, состоявшее из уличных разносчиков, мастеровых, торговок и всякой городской шушеры, слушало его со все возрастающей серьезностью и вниманием. Окончив, еще больше начал он науськивать на врагов, - а умел он это делать лучше всякого другого, зная, где пустить шутку, где подхлестнуть насмешкой, а где умелым словом изобразить весь ужас насилия, грабежей и притеснения с таким уменьем, что у слушателей волосы становились дыбом. Был он как раз в ударе, когда вдруг послышалось цоканье копыт.

- Казаки! Спасайтесь! - раздались крики.

Но, прежде чем толпа успела разбежаться, мчавшийся во весь опор патруль врезался в нее, в воздухе засвистали нагайки, раздались крики попадавших под копыта. Через минуту не было никого у доминиканского монастыря, и только какой-то субъект в серой бекеше усердно срывал со стены афишку да какая-то важная дама остановила экипаж и, выглянув, спрашивала, что случилось.

- Донцы крестили в конфедератскую веру, - ответил Сташек, выползая из ризницы.

- Ловкий ты парень, за словом в карман не полезешь! Чей ты будешь, скажи-ка? - Она поднесла к глазам лорнет.

- Тятенькин да маменькин, мадам общипанная курица! - отрезал он и удрал. Остановился, только когда добежал до Зарембы, стоявшего словно на дежурстве у кафе. Рассказал ему все, что случилось, и, вдруг вытянувшись в струнку, зашептал скороговоркой:

- Смею доложить, ваше благородие, что мне нужно свернуть морду вон тому фрукту, что пялит на меня буркалы, - указал он глазами на серую бекешу. - Это из бокамповой псарни, с Мацюсем все искал случая снюхаться. Он же усердно помогает вербовщикам.