Часовые Запада - David Eddings

А затем у изножья постели умирающего императора возникло неясное, окутанное дымкой свечение. Оно становилось все ярче, пока не возник зримый образ Севенны. Она была немного выше своей дочери, но Гарион сразу же понял, почему Рэн Боурун так обожал свое единственное дитя. У любимой жены императора были такие же прекрасные волосы, рассыпающиеся непослушными кудрями, оливковая, с золотистым отливом кожа и такие же огромные зеленые глаза, светившиеся любовью.

Севенна медленно обошла вокруг кровати, и тут Гарион увидел, откуда исходил звон колокольчика. В ушах у Севенны были золотые сережки в форме желудя, так нравившиеся ее дочери, внутри которых всякий раз, когда она поворачивала голову, мелодично позвякивали два крошечных язычка. Гариону вдруг ни с того ни с сего пришло на ум, что точно такие же сережки лежат у его жены на туалетном столике в Риве.

Севенна протянула руку к мужу. На лице Рэн Боуруна появилось удивление, на глаза навернулись слезы. "Севенна", - произнес он дрожащим голосом, силясь оторвать голову от подушки. Он высвободил свою трясущуюся руку из руки Гариона и потянулся к ней. На мгновение, казалось, их руки соприкоснулись, а потом Рэн Боурун глубоко вздохнул, откинулся на подушки и жизнь покинула его.

Сенедра еще долго сидела, держа руку отца, а запах леса и эхо маленьких золотых колокольчиков постепенно исчезали из комнаты. В окне забрезжил свет. Наконец она поднялась и обвела комнату безразличным взглядом.

- Здесь, конечно, надо проветрить, - рассеянно произнесла она. - Может, срезать цветы, чтобы в воздухе был сладкий запах. - Она расправила покрывало на кровати и печально поглядела на тело отца. Затем повернулась к мужу. - Ах, Гарион, - простонала она, бросаясь в его объятия.

Гарион обнимал ее, гладил по волосам, успокаивал, как умел, и все это время смотрел на умиротворенное лицо императора Толнедры. Может, это была игра света, но ему казалось, что губы Рэн Боуруна тронуты нежной улыбкой.

Глава 11

Церемония похорон императора Рэн Боуруна XXIII из третьей династии Боурунов началась несколько дней спустя в храме Недры, бога-льва империи. Главной святыней храма было золотое изображение львиной головы. Перед алтарем стоял простой мраморный гроб, в котором лежал отец Сенедры, завернутый в золотую ткань. Просторное помещение, разделенное на нефы рядами колонн, было переполнено, все великие семьи Толнедры, забыв на время про распри и соперничество, пришли сюда, но не столько затем, чтобы воздать последний долг Рэн Боуруну, сколько для того, чтобы выставить напоказ свои роскошные одежды и драгоценности.

Гарион и Сенедра, оба в глубоком трауре, сидели в конце просторного зала. По мнению Гариона, процедура была чрезмерно затянута. По решению толнедрийских политиков, по этому печальному поводу должен был выступить представитель каждого знатного семейства. Речи эти, как подозревал Гарион, заготавливались заранее, все они были излишне цветисты и крайне утомительны, и во всех прослеживалась одна и та же мысль: хотя Рэн Боуруна больше нет, великая Толнедрийская империя продолжает жить. Многие выступавшие старались подчеркнуть собственные заслуги перед покойным императором.

Когда надгробные речи наконец завершились, к алтарю вышел одетый в белый хитон Верховный Жрец Недры, тучный мужчина с большим чувственным ртом. Перебирая события из жизни Рэн Боуруна, он произнес пространное нравоучение о том, какие преимущества дает богатство, если его умело использовать. Сначала Гариона шокировало, что Верховный Жрец выбрал подобную тему, но лица завороженно слушавших людей, столпившихся в храме, свидетельствовали о том, что проповедь о деньгах трогала толнедрийцев до глубины души.

Когда все эти бесконечные речи были закончены, императора положили рядом с его женой под мраморную плиту, в отведенной Боурунам части подземелья под храмом. Плакальщики возвратились в главный зал, чтобы выразить соболезнование семье умершего. Сенедра держалась хорошо, хотя была очень бледна. Один раз она слегка покачнулась, и Гарион протянул руку, чтобы поддержать ее.

- Не прикасайся ко мне! - прошипела она.

- Что? - удивился Гарион.

- Мы не имеем права выказывать признаки слабости в присутствии наших врагов. Я не собираюсь падать в обморок на потеху Хонетам, Хорбитам или Вордам. Мой отец восстал бы из могилы, если бы я это сделала.

Один за другим продолжали подходить члены всех знатных семей, чтобы выразить облаченной в черную соболиную мантию маленькой королеве Ривской свое глубокое и откровенно лживое сочувствие. Гариону все это казалось отвратительным. Его лицо становилось все более мрачным и суровым, что несколько подпортило радость великим герцогам, их женам и многочисленным подхалимам. Толнедрийцы боялись и уважали этого высокого, загадочного алорийского монарха, который, неизвестно откуда взявшись, прославился великими подвигами, занял Ривский престол и завоевал славу строгого, но справедливого правителя. Говорить дерзости в его присутствии представлялось им небезопасным.

Наконец Гариону все настолько опротивело, что он забыл даже про свое утонченное сендарийское воспитание и твердо взял жену за локоть.

- Давай уйдем отсюда, - обратился он к ней голосом, донесшимся до всех уголков храма, - а то здесь запахло тухлятиной.

Сенедра бросила на него быстрый взгляд, с царственным величием подняла голову, взяла его под руку, и они вместе прошествовали к огромным бронзовым дверям. Толпа в гробовом молчании расступилась перед ними.

- У тебя очень хорошо получилось, дорогой, - похвалила его Сенедра, когда они ехали в золоченой императорской карете обратно во дворец.

- Еще несколько минут, и я бы не сдержался, - ответил он. - Я либо должен был сказать, что обо всех них думаю, либо превратить всю эту свору в кротов.

- Какая восхитительная мысль! - воскликнула она. - Если хочешь, можем вернуться.

Когда через час во дворец прибыл генерал Вэрен, лицо его сияло откровенным злорадством.

- Бельгарион, - произнес он с широкой усмешкой, - ты все-таки великий человек. Одним словом ты сумел смертельно обидеть почти всю знать северной Толнедры.

- Каким это словом?

- Тухлятина.

- Я очень сожалею.

- Не сожалей. Несколько грубовато, но зато в точку. Однако теперь у тебя появилось немало заклятых врагов.

- Этого еще не хватало, - хмуро проговорил Гарион. - Еще несколько лет, и у меня во всех концах света будут враги.

- Если у короля нет врагов, значит, он плохо делает свое дело, Бельгарион. Только пустой человек может прожить жизнь, никого не обидев и не задев.