Обитель - Дмитрий Леонтьев

— Так мы сами или власть совецка? — уточнил кто-то из толпы.— А ежель мы, то батюшку нам верни!

— Да! — подхватили женские голоса.— Как без ба­тюшки? Ни креститься, ни помереть... Кто вместо него службу весть станет? Власть совецка? А коль ты власть новая, так не безобразь! Объясни народу — куда и за что

монахов забираете? Мы всем обществом хлопотать за настоятеля станем!

Недовольные голоса в толпе нарастали. Звездин за­травленно озирался, все больше щерясь, как загнанный волк.

— Молчать! — наконец не выдержал он.— Молчать, я сказал! Хотите вы или нет, но мы вытащим вас из этой серости! Вы, дурачье безграмотное, сами не понимаете, что мы вам даем! Поймете — руки целовать будете!

— А-а... ну, это знакомо,— кивнул бородатый Арсе­ний и, безнадежно махнув рукой, побрел прочь. За ним начали расходиться и остальные.

— Куда?! — крикнул Звездин.— Куда пошли?! Быдло! Серость! Для вас же... Видите?! — в ярости повернулся он ко мне.— Рабы! Стадо! Мы ради них жизни не жале­ем, а эти... Ничего! Ничего, господин англичанин! Дайте срок! Увидите вы еще другую Россию! Новую!

Ответить я не успел: красноармейцы привели арес­тованного князя Маргиани. Одежда на князе была пор­вана, из разбитого носа текла кровь, но гордый грузин еще ярился, ругая державших его бойцов на трех языках сразу.

— Этого куда? Тоже в сарай?

— Этого — сразу к стенке! — распорядился Звездин.— Это убежденная контра, нечего с ним лясы точить.

— Боишься, собака?! — крикнул князь.— Какой ты мужчина, а?! Ты — шакал!

— Боюсь? Тебя?! Уже нет. Ты ведь просто труп.

— За солдатами прячешься? Сам подойти боишься?!

— Ну вы же прятались за жандармами? — парировал комиссар.— Вся царская власть только на штыках и де­ржалась. Тебе ли говорить?.. Да уведите вы его, нако­нец!

— Господин Звездин! — счел нужным вмешаться я.— Вы собираетесь расстрелять его без суда? Простите, но это противоречит всем нормам международных кон­венций. Или вы собираетесь уничтожать своих врагов вне всяких законов и правил?

— Вы забываете, что в России идет гражданская вой­на,— сказал он, но все же сделал знак солдату оста­новиться.— И суд уже свершился. Народный суд.

— И вы действуете от его имени? — намекнул я на его неудачную попытку вызвать симпатии у кре­стьян.

— Да! — не смутился он.— Пусть они темные и от­сталые, но мы действуем в интересах народа и во имя народа.

— Странные способы вызвать симпатию Запада. По­добные методы...

— А Западу просто придется смириться с этим,— жестко оборвал он меня.— Это наше, внутреннее дело. Единственное, что вам надо понять, что мы — реальная власть в этой стране. Мы! Только мы способны не толь­ко взять власть, но и удержать ее. Да — такими вот «не­популярными» на вашем Западе методами... Мы не хо­тим повторять ошибки Николая Второго, который испугался прозвища «кровавый» в своей борьбе за власть и проворонил царство. Ему была дороже семья. Мы готовы пожертвовать всем. И запачкаться кровью не боимся. Нужен террор? Будет террор! Зато будет и наша власть. Мы не боимся ни чужой крови, ни своей... Не верите? Смотрите! Отпустите его,— приказал он сол­датам.— Отпустите, отпустите... Ты назвал меня трусом? Говорил, что я прячусь за солдат? Тебе я доказывать ни­чего не собирался — чести много. А вот вы, господин Блейз, запоминайте хорошенько... Товарищ Плаудис,

принесите нам две сабли. Я дам князю возможность про­явить свою «мужественность».

Бесстрастный латыш подал знак, и два красноармей­ца отстегнули от пояса шашки.

Комиссар скинул куртку, фуражку, взял одну из ша­шек, иронично глядя на пленника, спросил:

— Не передумал? Может, все же лучше сразу, не му­чаясь?

— Не дождешься! — презрительно бросил тот.— Хоть одного с собой заберу!

— Не надо,— послышался голос от дверей хра­ма.— Ни к чему это...

Юродивый вышел из церкви и приблизился к Мар-гиани. Он был по-прежнему простоволос и бос, но те­перь на нем были белые, как снег, портки и рубаха, а на лице не осталось и следа безумных кривляний. Как тог­да, при нашем с ним разговоре.. Странный это все же был человек...

— Это еще что за явление? — удивился Звездин.— Почему этого дурня в сарай не посадили? Только его нам для полной картины не хватало...

Юродивый между тем погладил князя по руке, слов­но успокаивая, и попросил:

— Оставь. Не его эта смерть. Не заслужил. Ему это не страшно. Его другое ждет... Бог терпелив, но мудр и справедлив... Смирись, предоставь все на волю Божию. Оставь это, брат.

— О! — обрадовался Звездин.— Вот это даже для ме­ня новость! У вас, князь, оказывается, есть брат — при­дурок? Ваша матушка вам об этом рассказывала, или это и для вас — новость?

Маргиани зарычал и, схватив саблю, бросился на комиссара. Клинки свистнули в воздухе и зазвенели.

Ярость схватки была такая, что звон этот не умолкал ни на мгновенье. Князь фехтовал отменно, но даже не­сведущему человеку было видно, что Звездин владеет этим искусством не просто лучше... многократно лучше. Признаться, даже я не мог ожидать от этого бесцветно­го, кряжистого, насквозь политизированного человека столь виртуозного понимания этого древнего искусства. Звездин вел бой так, словно ставил спектакль и князю отводилась в нем роль лишь статиста. Было видно, что комиссар явно наслаждается своим «звездным часом», отыгрываясь за недавнее поражение на площади. Даже не знаю, что больше руководило им: тщеславие или на­слаждение от игры со смертью. Но постепенно его пыл стал угасать, и, заканчивая постановку своей кровавой драмы, точным и молниеносным ударом он полоснул по руке противника, сжимавшей шашку. Князь вскрик­нул, выронив клинок, и Звездин со скучающим видом демонстративно сделал шаг назад. Тяжело дыша и бор­моча в усы какие-то ругательства, Маргиани все же на­клонился, пытаясь поднять шашку левой рукой, но ко­миссар молниеносно, словно распрямленная пружина, сделал выпад, перерезая мышцы на бедре противника. Князь тяжело завалился набок, заливая кровью снег вокруг себя. Не играя больше в «благородство», Звездин в два шага оказался рядом и с размаху, обеими руками, вонзил клинок в живот поверженного противника... И повернул в ране, заглушая крик... Оставив клинок в теле, вернулся к сброшенной в снег одежде, нацепил фуражку, перепоясался портупеей и, брезгливо мор­щась, буркнул:

— Слюнтяи! Жирели, а не жили... Так дедовскими победами себя усыпили, что даже Японии проиграли. А уж теперь-то и подавно... Мертвечина!

Юродивый подошел к содрогающемуся в конвульси­ях князю и сел на снег рядом, обхватывая его окровав­ленное тело руками. Прижал голову Маргиани к своей груди, что-то тихо, успокаивающе нашептывая. Князь вздрагивал все реже, реже, наконец, судорожно вздрог­нул и затих, словно успокоившись в убаюкивающих ру­ках. Ванечка осторожно закрыл ему глаза и поднялся. Теперь его белоснежная длинная рубаха была насквозь пропитана кровью. Смотрелось это страшно. Вся пло­щадь, вытоптанная ногами дуэлянтов, была в таких же багряных, словно на картинах футуристов, пламенею­щих пятнах крови, что и на рубахе юродивого. Он сам был словно частью этой ожившей вдруг площади... На­верное, я до конца своих дней не смогу забыть эту кар­тину: медленно идущий к Звездину Ванечка, и комиссар, пятящийся от этого, похожего на призрак из кошмарно­го сна, человека...