Обще-житие (сборник) - Женя Павловская

— Может быть, скажешь, и Ленин тоже?

— Ну, Ленин и Сталин — не знаю… Может, и нет. А другие — точно да.

Позже я узнала, что мой идеологический шантаж не был оригинален, многие в свое время пытались оградить свою психику от шока подобным способом. Вожди не могли находиться в подштанниках, уж не говоря о без… Существуя в виде портретов на фасадах и плакатах, они обходились лишь верхней частью туловища, украшенной усами, неснимаемыми погонами и орденами — «Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов, мы готовы к бою, Сталин, наш отец!» Неужели и они тоже?

На другой день я не пошла в школу, хладнокровно соврала дома, что болит голова… Конечно Галка врет. А что, если нет? Как узнать, ну как узнать? Никого же не спросишь!

Недорогого стоят разжеванные в питательную кашицу и сунутые в равнодушно раззявленный рот знания. Совсем другое дело — жгучие муки любопытства ученого, чесотка сомнений, работа со специальной литературой, внезапное озарение, лихорадочная проверка результата и душевное опустошение после найденного ответа. За этот день я прошла все эти фазы научного исследования.

Ага, понятно, почему мне запрещали читать Мопассана. Значит, там есть что-то про это! День напролет я прицельно штудировала зеленые томики, разыскивая подозрительные на этот самый предмет моменты, перечитывая их по нескольку раз, сличая информацию. Это была кропотливая аналитическая работа, и результат поиска был убийственен: Галка не врала!

Мир, и без того нуждающийся в склейке и подкрашивании, рухнул, и я, раздавленная, молча барахталась в липкой жиже под развалинами. Помощь не придет, не надейся.

Почему, зачем, кем так придумано? Неужели нельзя по-другому? Отчего это тоже называют любовью?

Немыслимо, стыдно ходить по улицам, где мужчины и женщины с будничными лицами делают вид, что они ничего такого не делают. Ненавидела супружеские пары, которые под ручку являлись, бесстыжие, в гости, ели, пили, улыбались, разговаривали про кино, работу, детей и магазины, как ни в чем не бывало. А все другие смотрели на них и знали, чем они занимаются ночью без штанов. И я теперь знаю! Одутловатые, с распухшими губами, беременные тетки тащили перед собой брюхо — свидетельство позорных упражнений — как они смеют выходить из дома, почему не рыдают, простоволосые, от стыда, запершись в темной комнате?

Я подолгу с отвращением смотрела на себя в зеркало — ведь я сама тоже появилась на свет именно в результате этого! На мне печать этого позора. Да-да, и не отвертишься! Изменить что-нибудь уже поздно. В ужасе и ярости я сама додумалась до библейской истины: в наказание за это люди и умирают!

— Перестань торчать у зеркала, — сердилась мама, — рано тебе еще кокетничать!

— Отстань, отстань! Отцепись от меня!

Очень нескоро жизнь перестала казаться вместилищем ужаса зачатия, непостижимый результат которого — расщепление женщины на две жизни. Вычитание из жизни женщины жизни ребенка…

Легкая характером Галка Мигунова выскочила замуж в семнадцать лет за соседа по дому, двоечника и спортсмена Славика. К тому времени, когда я, плутая в трех соснах, страдала на четвертом курсе выбранного наобум факультета, она уже имела двоих крепеньких малышей и денежную работу старшего продавца в сертификатном отделе главного универмага. Галка, снисходя к моему неумению жить, достала мне с минимальной переплатой финский кожаный пиджачок и модную голубую водолазку. Я наивно рассчитывала, что эти предметы помогут мне в решении той самой проблемы, которой она так жестко нокаутировала меня по пути из средней женской школы номер один.

Роль практики в процессе познания

Эту историю рассказала мне мама в вечер Судного Дня, когда евреям положено держать строгий пост, молясь и из последних сил прощая на голодный желудок своих врагов и кредиторов. Поэтому мама не предпринимала энергичных попыток накормить меня и можно было просто поболтать…

Ее бабушка, стало быть моя прабабушка, Злата была энергичной женщиной. Мужской размер ноги, молодцеватая солдатская походка, трубный голос. Соседи ее уважали и слегка побаивались. А ребятня лепилась — она собирала на завалинке босоногую мелочь и рассказывала им истории — в основном из трактуемой ею более или менее творчески Библии, единственной имеющейся в доме книги, которую она замусолила до абсолютной непромокаемости. Этот самый популярный в мире фольклорный сборник много веков питает дивными сюжетами поэтов, романистов, художников, бабушек. Одна из Златиных любимых баек — о несчастной жене Лота, которая за прощальный взгляд на покидаемый навеки родимый дом превратилась в соляной столб. Конечно, это не было со стороны бедняжки пустым женским любопытством, как трактовала этот случай бабушка Злата, за всю свою длинную жизнь не выезжавшая, в отличие от жены Лота, никуда из своего местечка.

Избывая жизнь, я, подобно той библейской жене, часто иду вперед, оборотясь лицом к тлеющему былому.

Моя мама в детстве, отнюдь не являясь примером послушания, частенько совала любопытный нос во взрослые дела. Поэтому бабушка Злата использовала эту довольно жестокую историю в качестве педагогического приема.

— А что, действительно столб из самой настоящей соли? — изумлялась малолетняя мама, игнорируя дидактическую сторону дела. — Если его полизать, то правда на языке солено будет?

— Конечно, а как же? Соляной столб, я ведь тебе ясно сказала! Из соли сделан. Слушаться старших надо. Видишь, что бывает с непослушными? Ей сказали: не оглядываться. А она что?

— Почему не надо оглядываться? Я иногда оглядываюсь. И ничего!

Не знаю уж, как бабушка Злата изворачивалась, чтобы объяснить, в чем так ужасно провинились жители Содома и Гоморры, — множество библейских историй неудобоизлагаемы детям дошкольного возраста. Тем паче что, не будучи окрепшими в вере, они задают всякие наивные, то есть коварные, то есть вопросы по существу. Скорее всего, старая Злата просто выкидывала нежелательный для оглашения кусок текста, как поступали от века и поступают поныне спикеры президентов и прокуроры.

Верующая бабушка Злата часто и со значением говорила маленькой Любочке (маме моей): «Запомни! Молочное вместе с мясным — ни в коем случае! Ни-ког-да!»

Мама, будучи ребенком смышленым, решила на всякий случай проверить талмудическую теорию прямым экспериментом. Она в те года была упертым материалистом и верила в роль практики в процессе познания. С годами у нее эта уверенность слегка пошатнулась. Именно под влиянием практики — такой философский парадокс.

Улучив момент, когда никого не было дома, Любка разместила на блюдце кусочек мяса и осторожно налила сверху лужицу молока. И, затаив дыхание, бегом под кровать. Потому что, скорее всего, сейчас будет пламя, дым, гром, ужас. Содрогнется земля от невиданного кощунства. Или явится в дверях специально спущенный с неба огненный ангел и задаст такого деру! Неизвестно чего ждать, страшно. Но назад дороги нет, поздно. Я уверена, подобное чувство испытывали генералы и кормящиеся рядом физики-ядерщики при первом испытании атомной бомбы. В отличие от них, мама совершила этот отчаянный подвиг абсолютно бескорыстно. Как сентиментальная жена Лота, которую тоже предупреждали.

В опасных ситуациях, любой знает, под кроватью всегда надежнее. Шло время, жужжала на окне муха, тикали ходики, орал во дворе петух, все как обычно. В подкроватном бункере пыльно, темно, душно, тоскливо. Ну сколько можно ждать? Пора вылезать. Не дыша, на цыпочках подобралась к полигону. На блюдце ничего не изменилось — красная горка мяса по-прежнему скучала в белом озерце… Отрицательный результат, зря волновалась, бомба не взорвалась вообще. То ли радоваться, то ли…

— Тебя обманули! — закричала исследовательница вернувшейся домой с базара бабушке Злате. — Все неправда, молоко с мясом — можно! Ничего не будет, я теперь точно знаю! Да, это можно, можно! Не страшно! Попробуй сама!

Современные физиологи с диетологами, очевидно тоже основательно запуганные бабушками, повторили этот опыт. Но техника научного исследования стала изощренней, и они установили, что мясное, съеденное заодно с молочным, хоть, да, вкусно, но, нет, неполезно. Молочное, мол, требует для внутреннего переваривания щелочную среду, а мясное — наоборот, кислую. «Не стыкуются, блин, едрены воши», как повторял скептический слесарь Толик, чиня батареи.

Наиболее впечатлительная часть цивилизованного человечества, сбитая с толку то и дело меняющей обличье практикой и непостижным уму характером познания, теперь мается на раздельной диете.

Моя мама, чтобы не усложнять задачу, мясное есть вовсе перестала, но это случилось уже через много лет. «Отставленная реакция», как говорят медики.

Я лично к роли практики в процессе познания отношусь с уважением. Помнится, на четвертом курсе на экзамене по философии мне попался именно такой вопрос. Познания этого вопроса у меня не было вообще в силу глубокого незнакомства с марксистско-ленинскими источниками. Ибо отсутствовала практика посещения семинаров. Стипендия и, следовательно, многое висело на волоске. И я в панике на скорую руку смастрячила что-то свое, по-моему вполне миленькое. Но профессор (пил он, царство ему небесное, от тихой ненависти к советской власти — это я уже после узнала), ухмыльнувшись, очень тихо сказал: «То, что вы, девочка, сейчас сочинили, давно известно и осуждено как крайне реакционная идеалистическая теория. За смелость ставлю четыре… девочка».