В пекло по собственной воле (сборник) - Светлана Алешина

«Этого мне только не хватало! — с досадой подумала я. — Теперь — ядерные боеголовки… Что за напасти на мою голову?»

Глава шестая

Признаюсь, информация о пусковых установках на Шикотане выбила меня из колеи. А тут еще японцы со своим протестом. Есть от чего голове кругом пойти. Я чувствовала, что просто перестаю понимать, что происходит. И за что мне хвататься в первую очередь — за Чугункова, чтобы проверить мои подозрения насчет него, за пропавших ли в море айнов или за совершенно дикую, на мой взгляд, идею о возможности вызвать землетрясение взрывом ядерного заряда, на чем настаивают японцы?! Или за историю с Фимкой, чуть не окончившуюся трагически для всех нас?

В конце концов я решила схватиться все же за телефонную трубку и дозвониться в Питер к Менделееву. Как бы то ни было, кто-то должен определить приоритетное направление моей работы. Не могу же я сделать это сама, не имея информации, до которой меня просто не допускают. А пока я сама буду состыковывать концы с концами, пройдет столько времени, что просто станет уже поздно что-либо предпринимать. Поезд, как говорится, уйдет.

Выгрузив Фимку из вертолета и отправив его вместе с Евграфовым к врачам заставы, я отправилась в кабинет начальника заставы и насела на диспетчера связи. Не сразу, но все же мне удалось заставить его соединиться с питерским штабом спасательных работ, и я просто потребовала немедленной связи с Менделеевым, ссылаясь и на Чугункова, и на самого министра, и даже придумав приказ самого Менделеева, предписывающий мне якобы немедленно с ним связываться, если того требует обстановка.

Не знаю, где, но все же его разыскали. Голос, ответивший мне в трубке, был спокойным, но я чувствовала напряжение, легко угадывающееся за раскатами гулкого менделеевского баса.

— Это опять ты, Николаева? — пророкотал он. — Если бы я не поплавал с тобой вместе по Каспийскому морю, тебе даром не прошли бы такие фортеля!

— Фортели, Николай Яковлевич, — поправила я его совершенно машинально.

— Ты что, разыскала меня, чтобы русскому языку учить? — голос его почти не изменился, но я почувствовала его раздражение.

— И слово это вовсе не русское! — вдруг неожиданно для самой себя выпалила я.

— Ну, знаешь! — буркнул он и пропал.

Его голос сменился короткими сигналами отбоя.

— Дура! — воскликнула я вслух. — Вот дура!

«Ну черт меня за язык дернул, — чуть не плакала я от досады на саму себя. — Сиди теперь вот, ломай голову, пока совсем не сломаешь… Но и он тоже хорош! Хоть бы представил, каких трудов мне стоило его разыскать! Хоть бы подумал, что просто ради легкого трепа я этого делать не стану! Тоже мне — психолог! И я фрукт — не могла за собой проследить, в руки себя взять! Тут проблем — вагон и еще вагон, а я какой-то филологический флирт с генерал-майором МЧС затеваю. Кто я после этого? Психолог? Обычная среднестатистическая дура!»

Мое самобичевание прервал крик дежурного радиста из комнаты связи, расположенной рядом с кабинетом начальника заставы:

— Капитана Николаеву к аппарату ЗАС!

Секунды через три я уже стояла в комнате связи перед радистом.

— Вас вызывает Ленинградское погрануправление по закрытому кодированному каналу.

Произнес он это с таким трепетом, что мне стало ясно: разговор по этому самому каналу — для него событие вообще невероятное. Наверное, о каждом подобном разговоре годами рассказывают друг другу радисты, как о том, чего вообще-то быть не может, однако вот — случилось.

Радист передал мне телефон, и я услышала голос, который не узнала:

— Николаева? Извини, что так с тобой поговорил. Но есть у меня подозрение, что все мои обычные разговоры кто-то прослушивает.

Голос был каким-то металлическим, неживым и вовсе не басового тембра, а какой-то низкий баритон.

Позже радист объяснил мне, что сигнал телефона разлагается на отдельные, очень короткие отрезки, каждый из них получает кодированный номер, причем для кода выбирается произвольный набор цифр, который передается отдельным независимым каналом. Затем отрезки перемешиваются произвольным образом, накладываются на телевизионный сигнал первой попавшейся в это время в эфире станции в виде помех, отправляется на спутник связи и попадает уже к нам, на Шикотан. Передачу можно принимать на обычный телевизор, а разговор будет виден на экране в виде характерного «снега» — помех очень распространенного типа, на который никто не обращает внимания. Однако специальной аппаратурой сама передача стирается фильтрами, поскольку она-то и выполняет в данном случае роль помех, а «снег» попадает в дешифратор, который одновременно по другому каналу, даже через другой спутник получает постоянно меняющийся ключ, или набор цифр. В дешифраторе происходит обратный процесс — определяется номер каждого элементарного участка радиосигнала, они выстраиваются в нужном порядке, в соответствии со своими номерами, и акустический сигнал восстанавливается. Естественно, при этом теряются все обертоны, и голоса получают какой-то металлический оттенок, как у роботов.

— Николай Яковлевич? — воскликнула я. — Извините меня…

— Николаева? Ты отлично мне подыграла, я даже не ожидал, — ответил голос, и я уже не сомневалась, что я опять говорю с Менделеевым. — Давай, что там у тебя, только постарайся покороче, времени очень мало.

— Я хочу напомнить вам тот разговор в самолете, когда мы с Чугунковым везли вас из Кувейта. Помните, о чем мы говорили?

— Помню, — сказал он уверенно. Я не сомневалась, что помнит.

— У меня появились основания подозревать третьего участника того разговора, — сказала я, не доверяя все же кодированному каналу и предпочитая не называть вещи и людей своими именами.

— Ты хочешь проверить Чугункова? — спросил Менделеев, который, очевидно, не сомневался в надежности кода. — Так-так, понимаю твои проблемы. Но это не самое сейчас главное. Хотя, конечно… Нет, все же в первую очередь займись японскими обвинениями в наш адрес. Это главное. Если ты не успеешь найти доказательств, что японцы либо подтасовывают факты, либо введены в заблуждение, либо просто врут, нас обвинят во всех смертных грехах сразу и одновременно. Со временем, мы, возможно, отмоемся, но от идеи увидеть министра на месте нынешнего президента придется отказаться. Так что работай в первую очередь над этим. Если тебе удастся найти такие доказательства — считай полдела в шляпе. Мы сделаем ответный ход, используем телевидение, прессу и покажем всем истинное лицо наших противников. Вот хорошо бы еще выяснить поподробнее, кто они такие. А то воюем с тенью какой-то.

— А как же с Чугунковым? — спросила я, когда он замолчал. — Если он узнает, что я под него копаю, собираю о нем информацию…

— Если узнает, — перебил меня Менделеев, — скажешь — по моему приказу. Я подтвержу… А теперь все, извини, мне пора…

Его голос пропал, и в наушниках воцарилась мертвая тишина.

Я вздохнула с облегчением. Ну наконец-то я хоть приблизительно представляю ситуацию в целом. Японцы, значит? Хорошо, пусть будут японцы.

Немного подумав, я поняла, что единственный пока доступный мне путь поиска доказательств — разобраться с унесенными в океан охотниками-айнами. И прежде всего — поговорить с тем стариком, которого мы с Евграфовым привезли со «Стремительного».

Старика держали в одном из кубриков, где жили пограничники. Почти все они были сейчас пусты, так как поиски пропавших продолжались и все пограничные катера были в океане.

Я без труда разыскала жилые помещения личного состава и увидела у дверей одного из кубриков пограничника с автоматом.

— Сюда нельзя! — преградил он мне путь.

— А в чем, собственно, дело? — спросила я. — Почему нельзя?

— Здесь задержанный сидит! — пояснил он.

— Во-первых, не задержанный, а спасенный, — сказала я, беря его за пуговицу гимнастерки. — Во-вторых, вы его не сторожите, а охраняете. В-третьих, вы забыли приказ заместителя начальника заставы капитана Евграфова, который разрешил мне доступ во все помещения на заставе, включая кабинет начальника заставы и комнату спецсвязи. И в-четвертых, вы не по форме одеты.

Он посмотрел на меня удивленно и недоверчиво. Я протянула ему на ладони только что открученную от гимнастерки пуговицу. Солдат уставился на пуговицу, словно впервые ее видел. Я взяла его руку, вложила в нее пуговицу и вошла в комнату, больше не обращая на него внимания.

Первое, что я увидела, был тревожный взгляд старика в синем узорчатом халате, устремленный на меня. Он был явно напуган. Перед ним, спиной ко мне, сидел офицер в форме пограничника и что-то вполголоса ему говорил. Я не слышала, что именно он говорит, слова сливались в неразборчивое бормотание, но я уверена была, что говорит он не по-русски. От двери я увидела в двух просветах на погонах пограничника по одной звездочке. «Майор!» — шевельнулось во мне какое-то воспоминание, но какое — я так и не сообразила.