Люди, которые всегда со мной - Наринэ Абгарян

Где-то далеко, словно на другом конце света, скрипнула дверь.

– Иду! – раздался голос Вардик.

Скоро она вынырнула из тумана, вытирая огрубевшие от тяжелой деревенской работы руки подолом фартука. Девочка поднялась на цыпочки, передала ей бидон.

– Ваши уехали? – спросила Вардик.

– Ага. Тата, дед, нани.

– Когда возвращаются?

– Сегодня.

– Петрос их отвез?

– Нет, папа не смог – работал. Дед Арам отвез.

– Какой дед Арам? Кязим, что ли? Муж Шушик?

– Его зовут Арам, – упрямо загудела Девочка.

Вардик хмыкнула, пожевала губами.

– Ладно, жди.

Девочка молча смотрела ей вслед. Со спины Вардик казалась огромной и неповоротливой из-за большого, висящего ниже колен ватника. Ватник словно тянул-прибивал ее своей тяжестью к земле, и она шла, чуть согнувшись, мелко переступая ногами в рваных старушечьих ботах.

Прошло несколько минут, и Вардик снова вынырнула из тумана, словно огромная снежная баба.

– На, – протянула через забор бидон с молоком. – Осторожно, не пролей.

– Хорошо.

Девочка поставила бидон на землю, порылась в кармане куртки, достала монеты.

– Как дед Леван?

– Совсем рехнулся. Так в хлеве и ночует, – Вардик забрала деньги, пересчитала, – все правильно.

– Он хороший. Добрый, – заступилась за Левана Девочка.

Вардик смерила ее колючим взглядом, скривилась в недоброй улыбке. Девочка судорожно сглотнула, поежилась. Испуганно моргнула. Зрачки Вардик – холодные, злые – словно вцеплялись крючками в глаза собеседника и не отпускали.

– Твоя семья любит всякое старье себе забирать, вот и его заберите. В родственники запишите, как Тамар записали!

– Как… запишите? – растерялась Девочка.

Боцман завозился, заскулил. Несколько раз совсем по-щенячьи, беспомощно взвизгнул. Протиснулся между Девочкой и забором, прикрыл ее боком.

Вардик заклокотала, забулькала. Ее раздражал этот залюбленный ребенок и вся его заносчивая, закрытая семья – не подступиться, не допрыгнуть. Держатся на расстоянии, здороваются вежливо, но холодно, словно воздвигают вокруг себя невидимый барьер. Строят из себя умных, а сами изо дня в день безропотно покупают у нее разбавленное молоко.

Гнев на непутевого и бессловесного мужа который день искал выхода. Леван уже неделю ночевал в хлеву. Тяжело ковыляя на костылях, перебрался туда, попросил сыновей притащить лежанку, одеяло. На все их мольбы одуматься и вернуться домой отрицательно качал головой. Пришлось уступить. Поселился в самом углу, ест что принесут, не жалуется, молчит. Только с коровой Маришкой о чем-то разговаривает. На просьбу Вардик не позорить ее перед соседями ничего не ответил, отвернулся к стене. Притих. Вардик, тихо закипая, стояла какое-то время над ним. Наконец, сорвалась в крик:

– Ты зачем из меня жилы тянешь?

Леван зарылся головой в подушку. Лежал неудобно скрученный в пояснице – чтобы повернуть искалеченные артритом ноги, нужно помогать себе руками, а он не стал. Так и не дождавшись ответа, Вардик ушла, в сердцах хлопнув дверью хлева. Тяжелая, неповоротливая дверь запнулась о перекошенный порог, глухо скрипнула. Обиженно замычала встревоженная шумом Маришка.

Вардик ненавидела мужа всем сердцем. С того дня, как у него заболели ноги, она поставила на нем жирный крест – не подпускала к себе в постели, игнорировала. Терпеть рядом калеку ей было невыносимо – не затем она выходила за Левана замуж, чтобы возиться с ним, как с малым ребенком. Леван какое-то время мирился с таким отношением, не показывал виду. Тяжело, но стоически переносил частые приступы лихорадки, не жаловался. Пока позволяло здоровье, сам за собой ухаживал. Но в последние несколько месяцев ему стало совсем худо – болезнь неустанно прогрессировала, любое движение отдавалось чудовищной болью в теле. Чтобы дойти до кухни и налить себе чашку чая, приходилось тратить почти час. Сыновей никогда не было дома, жена упорно не обращала на него внимания… Однажды Леван дождался, когда все уйдут из дома, и перебрался в хлев. Не будь кругом вездесущих соседей, Вардик вздохнула бы с облегчением. Но она боялась осуждения людей, поэтому исправно, три раза в день, носила мужу еду, выносила за ним горшок. С нескрываемым злорадством наблюдала, как он пропитывается запахом подгнившего сена и навоза, обрастает колючей, клокастой седой бородой.

Когда Девочка заступилась за Левана, Вардик сорвала на ней весь свой гнев:

– Ты думала – Тамар тебе родная прабабушка? Твоя родная прабабушка давно умерла, тридцать лет назад. Тамар просто вырастила ее детей. Она – мачеха Таты. Понятно?

Девочка потерянно молчала. В горле, там, где саднит, когда пьешь большими глотками воду, ворочался тяжелый, непроглатываемый ком.

– А что такое мачеха? – наконец спросила она осипшим голосом.

– Если твоя мама умрет, твой папа женится на другой женщине. Вот это и называется – мачеха!

Девочка сделала осторожный шаг назад.

– Моя мама никогда не умрет, – медленно выговорила она, – и папа не женится на другой женщине. А ты – злая ведьма. Из сказки «Гензель и Гретель»!

– Я тебе дам обзываться! – перевесилась через забор Вардик.

Девочка отшатнулась, зацепилась ногой за бидон. С трудом удержала равновесие, чтобы не упасть. Боцман разразился громким лаем, ринулся к Вардик.

– Заткнись! – рявкнула та, но руку убрала.

Пес угрожающе оскалил зубы, зарычал. Вардик отступила, потрясла в его сторону растопыренной пятерней. Постояла еще немного, переступая с ноги на ногу, неотрывно глядя на пса, все не успокаивалась, все бубнила под нос слова проклятия. Потом медленно повернулась, ушла. Когда Боцман вспомнил о Девочке, рядом ее не оказалось. Бидон с молоком стоял на земле, садовая тропинка, мелко петляя, исчезала в густом тумане. Боцман добежал до калитки, толкнулся в нее грудью, та распахнулась, впуская его во двор. Он помчался к дому, пролетел вверх по лестнице, встал на задние лапы, ткнулся носом в окно кухни. Вера при виде Боцмана забеспокоилась, поспешила к входной двери. Выглянула на веранду.

– Где Девочка, Боцман?

Пес залаял, вцепился зубами в подол Вериной юбки, потянул за собой. Вера выскочила из дома в чем была, полетела вниз по ступенькам, побежала по двору, зовя дочь.

– Нина! Ни-ноч-ка!

По краю дороги, припадая на правую ногу и поминутно дергая плечом, ковылял шаш[27] Вачо. Девочка догнала его, дернула за рукав старенького пальто. Вачо резко остановился, обернулся. Расплылся в щербатой улыбке. По низкому лбу пролегли две длинные продольные морщины, глаза утонули в складках голых, тяжелых век.

– Ты куда, Вачо?

Вачо пожал плечом, а потом, чуть подумав, махнул в сторону школьного поля.

– Фу-у-фу-т…

Поморщился, покачал головой.

– Фу-у-уут…

– В футбол играть? – догадалась Девочка.

– А-га, – обрадовался Вачо.

– Ты можешь меня до дома бабушки Кнарик проводить? Она тебе вкусного даст. Хлеба с маслом. И конфет.

Вачо обрадованно забулькал:

– Ко-он-ф-фе-ты!

– Конфеты, ага, – подтвердила Девочка и поскакала по дороге.

Вачо заторопился-засуетился, стараясь не отставать от нее. Девочка убавила ход, приноравливаясь к его скорости. Потом взяла Вачо за руку. Рука была холодная, шершавая. По тыльной стороне ладони тянулась длинная неглубокая царапина. Девочка погладила ее, глянула сочувственно снизу вверх:

– Болит?

Вачо замотал головой. Потом заканючил:

– Ко-он-феты?

– Ты же большой уже, Вачо. Потерпи, пока дойдем до дома бабушки Кнарик.

– По-т-терплю.

– Нам, правда, очень долго добираться. Раз, два, три, четыре, пять, – принялась загибать пальцы Девочка, – пять дорог и один широкий мост!

– Мо-ост. Зна-аю.

– Тот, каменный, большой. Если прижаться к перилам ухом, можно услышать, как гудит речка. Меня Жено научила слушать речку. Хочешь, я тоже тебя научу?

Вачо заухал, задергался плечом:

– Хочу…

– Тогда пошли. Ты, главное, держи меня за руку, чтобы я не потерялась. А дорогу я сама тебе покажу.

Туман почти рассеялся, уходил нехотя, цеплялся за голые макушки деревьев и острые коньки шиферных крыш. По-воскресному тихий и неспешный Берд просыпался под шум закипающих чайников и топот голых детских пяток по деревянным полам. Девочка вела Вачо мимо перекрестка трех дорог – постового Карапета на месте не оказалось, видимо, у него тоже выходной, очень жаль, можно было встать на этом краю тротуара, сложить руки трубочкой и следить за ним, словно в бинокль. Дальше, вниз по дороге, тянулось низенькое здание кинотеатра – двухэтажное, ярко-оранжевое от влажного туфа. Висела афиша – девушка с густо обведенными глазами и с красной розой в волосах.

– Красивая?

– Красивая! – кивнул Вачо.

Он уже достаточно успокоился, чтобы внятно говорить. Всегда волновался, когда обращались к нему. Заикался, дергался в нервном тике, забывал слова. Потом, отойдя от первого беспокойства, понемногу разговаривался.