Проклятый остров - Джозеф Ле Фаню

— Думаю, что белая магия показала Махмуту человека, который, вооружившись черной магией, направляется к могиле Абдула — возможно, с целью ее ограбить, — уверенно ответил я.

— И что нам делать, когда мы туда доберемся?

— Понаблюдать черную магию в действии. У меня лично душа в пятках. У вас тоже.

— Никакой черной магии в природе не существует, — отрезал Уэстон. — Ага, понял. Дайте-ка мне вон тот апельсин.

Уэстон проворно очистил апельсин и вырезал из кожуры два кружка размером с пятишиллинговую монету, а также два продолговатых клыка белого цвета. Кружки он вставил в глаза, а клыки — в углы рта.

— Дух черной магии? — осведомился я.

— Он самый.

Уэстон достал длинный черный бурнус[87] и завернулся в него. Даже при свете яркой лампы дух черной магии выглядел весьма устрашающе.

— Я не верю в черную магию, — подытожил Уэстон, — но другие верят. Если необходимо положить конец всему, что тут творится, в том и забава, чтобы землекопа взорвать его же миной.[88] Вперед! А кого вы заподозрили — то есть о ком думали, когда передавали свои мысли Махмуту?

— Слова Махмута, — сказал я, — побудили меня вспомнить Ахмета.

Уэстон издал смешок, выражавший научный скепсис, и мы отправились в дорогу.

Луна, как нам описал ее Махмут, только что взошла над горизонтом, и по мере того как она поднималась выше, цвет ее менялся — от темно-красного, напоминавшего отблеск дальнего пожара, до бледновато-желтого. Горячий ветер с юга дул теперь не порывами, но с неуклонно нараставшей яростью и вместе с тучами песка нес с собой непереносимый, испепеляющий жар, так что верхушки пальм в саду опустевшего отеля справа от нас хлестали друг друга, громко шурша высохшими листьями. Кладбище находилось на окраине деревни, и так как наш путь пролегал между глинобитных стен тесно застроенной улицы, сам ветер не чувствовался, а разогретый до невозможности воздух казался дыханием раскаленного горнила. То и дело с шепотом и свистом, сменявшимся сильным хлопком, впереди нас на дороге, ярдах в двадцати, взвивался пыльный вихрь и разбивался, будто волна о берег, о какую-нибудь степу или обрушивался на дом, осыпая его песчаным дождем. Но едва мы выбрались из тесной улочки на простор, как тут же оказались во власти нестерпимой жары и напора ветра, забивавшего нам рты песком. Это был первый летний хамсин в нынешнем сезоне, и на мгновение я пожалел, что не отбыл на север вместе с туристами, маркером из бильярдной и перепелками: хамсин, выдувая костный мозг, превращает тело в лист промокательной бумаги.

На улице нам никто не повстречался, и, кроме ветра, мы слышали только собак, завывавших на луну.

Кладбище окружено высокой глинобитной стеной: укрывшись ненадолго под ней, мы обсудили, как действовать дальше. К центру кладбища вел ряд тамарисков, один из которых осенял нужную могилу: следовало прокрасться вдоль стены и в нужном месте осторожно через нее перелезть; буйство ветра помогло бы нам приблизиться к могиле незамеченными — в том случае, если бы там кто-то оказался. Едва мы приступили к осуществлению нашего плана, ветер вдруг ненадолго прекратился, и в наставшей тишине мы явственно услышали, как в землю вонзается острие лопаты, а с темного небосвода донесся вдруг крик ястреба — охотника за падалью, — крик, который заставил меня похолодеть.

Выждав минуту-другую, мы в тени тамарисков стали прокрадываться к месту погребения Абдула. Вокруг нас, жужжа жесткими крыльями, беспорядочно метались в воздухе крупные зеленые жуки, обитающие на деревьях, и раза два они с силой стукались мне прямо в лицо. Приблизительно в двадцати ярдах от могилы мы остановились и, осторожно выглянув из нашего укрытия, увидели фигуру человека — по пояс в совсем недавно зарытой могиле. Уэстон у меня за спиной приладил куда полагалось аксессуары духа черной магии, и когда я, обернувшись, внезапно столкнулся лицом к лицу с более чем убедительным его воплощением, то, несмотря на крепкие нервы, чуть не вскрикнул. Однако мой бездушный напарник только затрясся от беззвучного хохота и, придерживая поддельные глаза руками, мотнул головой в том направлении, где деревья росли гуще. Теперь от могилы нас отделяло менее дюжины ярдов.

Мы выждали, думаю, минут десять, пока человек (а это был Ахмет) продолжал свои нечестивые труды. Он был совершенно обнажен, и от усердия на его смуглой коже проступили капельки пота, блестевшие в лунном свете. Временами он с жутковатой бесстрастностью бормотал что-то себе под нос и порой прекращал работу, чтобы отдышаться. Далее Ахмет принялся скрести землю руками, потом извлек из лежавшей рядом груды одежды кусок веревки, с которой снова спустился в могилу, откуда вылез, держа веревку за оба конца. Широко расставив ноги над ямой, он что было силы потянул веревку, и из могилы показался один конец гроба. Он отколол часть крышки с целью убедиться, что это именно тот, нужный ему конец, установил гроб вертикально, взломал крышку с помощью ножа, и нашим взорам предстало ссохшееся тело покойного Абдула, закутанного в белый саван, словно младенец в пеленки.

Я уже собирался подтолкнуть дух черной магии к выходу на сцену, как вдруг мне вспомнились слова Махмута: «Он дружит с черной магией, он умеет поднимать мертвецов», и меня охватило неудержимое любопытство, которое разом отмело в сторону все страхи и взяло верх над чувством отвращения.

— Погодите, — шепнул я Уэстону, — он сейчас прибегнет к черной магии.

Ветер опять ненадолго затих, и опять в наступившей тишине послышался пронзительный крик ястреба — на сей раз ближе, причем мне показалось, что птиц несколько.

Ахмет тем временем снял с лица покойника покрывало и размотал бинт, которым после кончины стягивают нижнюю челюсть (при погребении арабы всегда оставляют его на месте): с нашей точки обзора было видно, что челюсть при этом отвалилась; хотя ветер и наносил на нас отвратительный запах тления, лицевые мышцы даже и теперь не окоченели — несмотря на то, что Абдул был мертв уже третьи сутки. Однако недостойное любопытство по-прежнему подзуживало меня проследить за дальнейшими манипуляциями кладбищенского вора,[89] начисто подавляя все прочие соображения. Ахмет как будто бы не замечал того, что рот мертвеца косо разинут, и продолжал под луной свои хлопоты.

Он вытащил из кармана лежавшей на земле одежды два небольших черных кубика, которые ныне благополучно покоятся на илистом дне Нила, и энергично потер их друг о друга.

Постепенно они засветились бледно-желтым сиянием, и из его рук взметнулось неровное фосфоресцирующее пламя. Один из кубиков Ахмет всунул в разинутый рот трупа, другой — в свой собственный, и, стиснув мертвеца в объятиях, точно собирался пуститься в танец с самой смертью, начал делать партнеру искусственное дыхание. Потом вдруг, втянув в себя воздух, отпрянул назад не то в изумлении, не то в ужасе и замер на месте как бы в нерешительности, поскольку кубик, свободно болтавшийся во рту мертвеца, оказался крепко закушенным. Немного поколебавшись, он проворно нагнулся к брошенной одежде, схватил валявшийся возле нее нож, которым вскрыл крышку гроба, и, зажав его в одной руке за спиной, другой рукой вытащил, явно не без усилия, кубик изо рта трупа.