Зелёная ночь - Решад Гюнтекин

Силы в городке как будто пришли в равновесие. Теперь Шахин-эфенди стал видным лицом в Сарыова, с ним приходилось считаться. И Эйюб-ходжа уже не мог, как прежде, строить козни против Шахина. Да и учитель Эмирдэдэ сам во многом изменился. Чувствуя себя в какой-то степени в безопасности, он смягчился, характер его стал более покладистым и уравновешенным.

С превеликими трудностями Шахин-эфенди возвёл то самое новое здание, о котором так долго мечтал. На долгие годы он замкнулся в четырёх стенах своей новой школы, отгородился от внешнего мира, занимаясь только воспитанием детей.

Часть вторая

Однажды ранним майским утром Сарыова будился от далёких раскатов орудийных залпов. Наступали греки. В горном ущелье, прикрывающем выход на равнину, шёл последний безнадёжный бой.

Хотя неожиданный захват греками Измира[80] и встревожил население Сарыова, однако никто, конечно, не предполагал, что неприятельские войска так быстро вторгнутся вглубь Анатолии.

В городе началась паника, казалось, наступил день Страшного суда. Улицы наполнились пронзительными женскими воплями, криками и плачем детей. Без чаршафов, без чадры, набросив на голову лишь полотенца или простыни, из домов выскакивали женщины, тут же носились полуголые босоногие ребятишки, только что поднятые с постели. Люди суетились, бестолково метались по улицам, не зная, что делать. Многие мчались по проспекту в центр, где находились правительственные здания, другие устремились по кладбищенской улице, которая вела в горы. Жители в смятении покидали свои дома, дверей не запирали, в очагах забывали тушить огонь, словно враг уже занял город и прочёсывает улицы...

Правительственный особняк, резиденция начальника округа, опустел, лишь кое-где суетились ещё слуги да несколько испуганных чиновников. Но зато, казалось, всё население города собралось на площади перед зданием почты. Народ толпился в ожидании новостей, а по улицам к почте бежали всё новые и новые люди...

Мюфит-бей и председатель городской управы не отходили от телеграфа. Мюфит-бей всё ещё оставался начальником округа в Сарыова. Несмотря на партийный переворот[81], ему удалось удержаться на своём посту.

Огромная туша Мюфит-бея — ожирение его приняло уже характер болезни — склонилась над аппаратом. Он без конца курил и, обливаясь потом, пил айран. Со вчерашнего вечера он старался выполнить две задачи: во-первых, информировать вышестоящие инстанции о происходящих событиях и принимать меры согласно получаемым указаниям, во-вторых, скрывать, насколько это возможно, от народа положение дел и грозящую опасность, чтобы не волновать, так сказать, умы и не вызывать паники среди населения.

Скрывая сведения, полученные за два последних дня, Мюфит-бей удачно справился со второй задачей. Однако выполнять первую было просто невозможно, так как центр вилайета попал в руки противника. С кем связаться? У кого узнавать, что дальше делать? И хотя с некоторыми пунктами телеграфная связь была прервана, мутасарриф сидел у аппарата, не смея отлучаться со своего поста.

Чиновники, что поважнее и значительнее, кое-кто из именитых граждан, отцов города, с трудом пробились через толпу на телеграф. Началось совещание, разгорелся долгий и шумный спор.

Впрочем, народ не стал ждать результатов этого чрезвычайного собрания. Каждый спешил сам позаботиться о себе.

Жандармы преградили путь в горы и вернули толпу, которая утром в панике бежала из города, точно из охваченного пламенем дома. Теперь во всех кварталах шла лихорадочная подготовка к эвакуации. Люди состоятельные грузили на подводы или прямо на ослов и лошадей тюки с домашними вещами, ковры и корзины с продовольствием; люди победнее пускались в путь, взвалив на спину узел или хейбе, взяв малолетних детей на руки.

Горько было прощаться с родными местами; заперев двери, женщины подолгу стояли перед воротами, потом, уходя, оборачивались назад, глядели на окна и плакали... Многие оставляли жилище и скарб на волю аллаха, пророка и святых, кое-кто поручал следить за домом соседям, которые не могли покинуть город.

В Сарыова оставались лишь больные и немощные старики, неспособные передвигаться, родственники и близкие тяжелобольных, чтобы ухаживать за ними, да отчаявшиеся бедняки, которым, как говорится, всё равно, где умирать.

Колонна беженцев выступила из города по кладбищенской дороге. Накрапывал дождь. Дорога вилась между садов и виноградников, раскинувшихся на горных склонах. Постепенно начался подъём в горы, дорога становилась круче и превратилась наконец в горную тропу.

К северо-востоку в пяти-шести часах ходьбы от Сарыова лежала горная деревушка Аладжачам... Как раз в ней жители Сарыова надеялись найти приют в первую ночь. Но идти было всё трудней, и люди уже понимали, что путь слишком тяжёл, и вряд ли они доберутся к вечеру до деревни.

Беженцы сначала шагали плотной толпой, как отряд солдат, но постепенно колонна начала растягиваться в редкую цепочку. Вперёд вырвались конные всадники, за ними следовали экипажи, принадлежавшие знатным семьям, и арбы, гружённые их вещами. Голова колонны уже уползла далеко в горы, превратившись в маленькие, едва видимые фигурки людей и животных, а хвост всё ещё волочился между виноградников.

Трудней всего приходилось большим семьям, где были старики и дети... Обливаясь потом, изнемогая от усталости, задыхаясь, люди карабкались в гору... А выбившись из сил, тут же валились по обочинам дороги, в тени деревьев, под кустами или усаживались прямо на груды камней... Многие, чувствуя, что не смогут перенести тяготы дальней дороги, горести скитаний, возвращались назад...

Собрался в путь и Шахин-эфенди: перекинув через плечо хейбе, обувшись по-дорожному, учитель присоединился к толпе беженцев. Он решил, что после оккупации школу всё равно закроют, и делать ему в городе будет нечего, вот он и покинул Сарыова, захватив несколько книг, смену белья да кое-какую еду...

Предстоящее путешествие не пугало Шахина. Ещё со времён странствования в месяцы рамазана, когда Шахин-ходжа, ученик медресе, ходил собирать подаяния, он научился философски смотреть на все превратности бесцельных скитаний... И вот теперь, шагая несколько в стороне от толпы, занятый своими невесёлыми думами, учитель Шахин чувствовал, как к нему после долгой разлуки возвращаются ощущения прежней жизни, как школьные песни, которые он тихо мурлыкал себе под нос, превращаются в забытые религиозные гимны...

Как раз в этот момент шагах в сорока — пятидесяти от него на дороге показался экипаж. Шахин повернул голову и увидал начальника округа Мюфит-бея, мюдерриса Зюхтю-эфенди и директора гимназии. Они поздоровались.

Зюхтю-эфенди показал рукой на себя и своих спутников, потом на повозку, затем раскрыл ладони, прижал их к груди и согнул шею, желая, видимо, выразить сожаление.

Шахин-эфенди понял, что мюдеррис хочет сказать: «И тебя бы захватили, да уж больно мы толстые, еле-еле уместились в экипаже...» — и жестом поблагодарил.

Эта встреча встревожила Шахина не на шутку. Что же там происходит, в Сарыова? Неужели всё кончилось?.. Ну, хорошо, пусть директор гимназии так же, как и он сам, считает, что делать в городе ему нечего, и потому уехал. Предположим, можно ещё понять и простить Зюхтю-эфенди, хотя ему, как известному и видному улему-богослову города, следовало бы в эти трудные дни находиться во главе своей паствы. Но как мог бежать начальник округа?..

Надо узнать, что нового произошло в Сарыова. Шахин остановился и стал ждать, пока проедет кто-нибудь ещё.

Вскоре он увидел двух всадников, следовавших за большим крытым фургоном, переполненным женщинами и детьми. В одном из всадников Шахин узнал Джабир-бея.

После заключения перемирия, когда пришло к власти новое правительство, Джабир-бей отошёл от политической жизни и занялся хозяйством: небольшой участок земли, которым он владел, превратился за годы войны в обширное поместье. Теперь это был кроткий и смиренный человек,— сложив с себя обязанности ответственного секретаря, он сбросил и маску грубого величия и спесивости. Наезжая иногда по делам в город, он встречался и заговаривал дружески, по-братски даже с теми, с кем раньше не здоровался. И всем и каждому он твердил одно и то же, что политикой больше не занимается, живёт чем бог пошлёт и молится за процветание новой власти...

Но последние события, видимо, снова пробудили в нём интерес к политике. Увидев Шахина-эфенди, он остановил лошадь.

— Как тебе нравится, что натворило это правительство, потерявшее всякий стыд и честь? — спросил он.— Без зазрения совести всю вину свалили на нас. А мы-то отошли от дел... Видал, до чего они довели страну?.. Пустили врага вглубь Анатолии!.. В самую душу нашу!.. Аллах опять послал нам испытания... Второй раз приходится бежать, покидать родные края... Вот он и удирает, презренный негодяй, мутасарриф!.. Точно собака, поджав хвост... Да покарает его господь бог!..