Ударная сила - Николай Горбачев

Небо за ночь очистилось, голубело стираным шелком с бледными перьями-прожилками. Солнце огненным куском металла поднялось невысоко, и на небосклоне у горизонта плавало, как в растопленном масле; день обещал быть горячим, душным — испарения истаивали в стеклянном воздухе, и Фурашов чувствовал одышливую тяжесть.

Он уже свернул сюда, на короткую бетонную тропку, ведущую к зданию; у входа, на солнечной стороне, курили члены комиссии, сейчас он присоединится к ним. Но его вдруг окликнули:

— Подполковник Фурашов!

Сергей Умнов? Это был его голос.

На нем легкий серый пиджак, рубашка без галстука, ворот расстегнут — простой, будничный вид спортсмена. Но очки в роговой массивной оправе новые, каких еще не видел Фурашов.

— Извини, приехал — не доложился... Вот сразу сюда, к «сигме».

Они постояли, полуобняв друг друга.

— Жив курилка? — спросил Фурашов, заметив обнажившуюся на запястье дорожку-шрам, когда Умнов подтолкнул рукой очки.

— Жив, жив...

И ломкие нотки в голосе и подчеркнуто мягкое обращение Умнова были удивительными. Обычно сдержанный, умевший в общем-то прятать свои чувства, он теперь хоть и пытался, видно, умерить их, но тщетно: лицо светилось, губы растягивались в непроизвольной улыбке, в глазах, под очками щурившихся будто от резкого света, прыгали веселые бесинки.

Что-то произошло... Вот сейчас скажет, как тогда, в Кара-Суе: «Истина — джин в бутылке! А джины, как известно, имеют свойство выходить...». Так же снисходительно похлопает по руке...

Но Умнов вдруг взял Фурашова под локоть, потянул с бетонных приступок в сторону.

— Слушай, Алексей, не говорил тебе! Вчера перед облетом на одной линейке блоков заменил «сигму», поставил будущую, новую. А сегодня явился сюда, к расчетчикам, с утренними петухами посмотреть на пленки. Понимаешь, рано, — твои часовые даже пускать не хотели!..

Только теперь, вблизи, Фурашов отметил: возбужденное лицо Умнова бледноватое, усталое, нервно подергивающиеся губы бескровны.

— Сначала не поверил расчетчикам, сам пересчитал записи в опорных точках. В общем, Алексей, по этой линейке параметры сопровождения целей в сравнении с другими — небо и земля!

— Понимаю и поздравляю, Сергей!

Оглянувшись на толпившихся членов комиссии, словно желая убедиться, не подслушивают ли — на них никто не обращал внимания, — Умнов сказал:

— Но пока... тайна! — Он приложил палец к губам и громко, может быть, затем, чтоб его услышали, сказал: — А я вчера вечером к тебе заглянул — ты все совещаешься! С Валей, с Маришкой-Катеришкой поговорил... Н-да, Валя расплакалась. На Москву, говорит, надеялась... — У Сергея был теперь пристально-пытливый взгляд. — Все по-старому?

— По-старому. Москва — хорошо, но не мог оставаться... А Валю отвезу, положу опять в институт.

Кто-то из коридора в это время позвал: «Заходите, товарищи, начнем». Отбрасывая окурки в урну, все потянулись в проем двери.

Представитель расчетного отдела закончил сообщение и взглянул на инженер-полковника Задорогина: мол, будут вопросы?

— Есть вопросы? — спросил полковник и, не желая затягивать молчание, сам ответил: — Нет вопросов. Тогда — главный инженер. Пожалуйста! Характеристика работы систем «Катуни» в ходе облетов, замечания...

Слушая спокойный, негромкий голос инженера — до сознания долетали слова: «устойчивость ручного сопровождения», «переход на автоматическое осуществлялся...», «захват отметок на экранах», — Фурашов невольно думал об ошибках сопровождения, о которых доложил расчетчик, да и инженер начал с них, сказав, что «по малости ошибок тут, кажется, результат получен непревзойденный», но думалось о них почему-то в связи с тем давним — своими делами в Москве, в управлении. Фурашов вновь мысленно перебирал врезавшиеся в память цифры — дальности обнаружения, захвата, тасовал их, как карты, сравнивал в уме одну с другой и не заметил — возбудился, в висках застучали упругие молоточки. Да, маршал Янов прав, тысячу раз прав, не уставая говорить и думать о тех «паучьих гнездах». А Бутаков? Не понимает? Или в чем-то ином тут дело?.. Но вот в руках у тебя, Фурашов, доказательства: новая «сигма» Умнова — лучшее подтверждение твоих прежних выводов. И как же ты поступишь, ты, командир, коммунист, чтобы доказать реальные большие возможности «Катуни»? Как? Хотя есть и обратная сторона медали. Случись в будущем несчастье — можно кивок сделать на технику: ничего не поделаешь, мол, возможности... И все, и ты, командир, ни при чем, у тебя своего рода алиби. Словом, перестраховка обернется в твою пользу. Обернется... Ну, а люди? Тысячи людей? Города, заводы, объекты... Ведь один случай, одно проявление перестраховки — и... потом считай! Цена случайности — это не в прошедшую войну — ой как выросла! Одна «летающая крепость» прорвется, даже «случайно» обронит бомбу — атомную, водородную, — и, значит, города, тысячи людей... И выходит, в том, какой будет дальность действия «Катуни», не простой смысл. И для тебя, Фурашов! Тут сложный узелок, твердый орешек... Тогда там, в Москве, эта проблема возникала как теоретическая, даже в некотором роде абстрактная, теперь она реальная, очевидная. Как ты отнесешься к этому сейчас? Промолчишь, сделаешь вид, что забыл «за давностью»? К тому же никто этого не знает, не видит... Ну, а ты-то? Ты-то сам все это знаешь и понимаешь!..

Фурашов очнулся от легкого толчка Умнова:

— Алексей, все!

И словно бы в ответ на его слова, Задорогин за председательским местом в торце стола, оглядывая в дымном чаду членов комиссии, спросил:

— Значит, принимаем решение — рекомендовать продолжить госиспытания «Катуни»? Других мнений нет? — И поднялся. — Что ж, товарищи, перерыв! Подготовим протокол, после обсудим и подпишем.

«А что же Сергей? Что же он со своей «сигмой»?»

Фурашов оглянулся — Умнов продвигался к выходу, голова его с чуть просвечивающей проплешиной была возле двери; туда, в узкую горловину, устремились люди, а по́верху, над их головами, слоисто вытекал дым.

Фурашов протолкался наружу, догнав, взял Сергея за рукав пиджака.

— Почему... опять промолчал?

— Ага, промолчал, — с какой-то неожиданной дурашливинкой ответил Умнов.

— Хитришь? Или...

— Скорее «или»... — сказал Умнов, сняв очки, подышал на них, протер платком и, только надевая, сказал: — Эту бомбу надо рвать не тут. Здесь, видел, без того принято решение: по расчетам вчерашних облетов все в норме. А что новая «сигма» даст лучшие показатели — это категория другая... Тут надо наверняка. Понимаешь? Например, на большой комиссии, в Москве.

«Ну, ясно, — подумал Фурашов. — Кажется, не о чем толковать. Как говорится, нет контакта».

— Извини, Алексей... Мотаю сейчас назад, в столицу: надо, понимаешь...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Поезд из Егоровска приходил в Москву рано утром. Состав плохонький — пассажирско-почтовый, и Фурашов не спал всю ночь: матрац был кочковат, со сбившейся ватой — давил, как будто в нем булыжники; вагон сухо — дерево по дереву — скрипел, все гудело от заходившейся под полом динамо-машины. Не спал и оттого, что в голове теснились думы. В телефонограмме, подписанной генералом Сергеевым, было сказано:

«Ваше выступление на большой Госкомиссии желательно».

Желательно...

А как поведет себя Сергей теперь, на «большой» комиссии? Что означают его слова: «Эту бомбу надо рвать не тут»? Что не назрел тот момент, объективные условия? Так он считает? Или все не то и не так? И как должен поступить ты, Фурашов? Не выступать? Посмотреть, как станут развиваться события? Но можешь ли ты умолчать, если в новой «сигме» все преимущества налицо? Тут альфа и омега, тут смысл того дела, которому служишь! А если... не наступили те «объективные условия»? Тогда дело легко поставить под удар... Словом, дилемма, черт бы побрал!

Он так и не решил, как поступит на комиссии, не решил до той самой минуты, когда дверь купе с визгом откатилась и проводник объявил:

— Товарищи, вставайте. Москва.

В разреженном, еще прохладном воздухе под сводчатым стеклянным куполом вокзала — перемолотный галдеж пассажиров, переклики носильщиков: «Поберегись!», из репродуктора — перепончато-рвущие объявления о камере хранения, детской комнате, экскурсиях по столице. Все сливалось в гул и грохот, и неожиданно атмосфера эта напомнила Фурашову давние дни первой академической сессии. Сидели ночами, готовились к экзаменам, утром вставали трудно. И тогда-то Сергей Умнов придумал: вносил в комнату общежития пустое мусорное ведро, ставил на дно будильник — утром жестяной грохот заставлял ошалело подхватываться всех...

Фурашов улыбнулся и налегке, только с портфелем, потому что не собирался задерживаться в Москве — вечером в обратный путь, — заторопился, обгоняя пассажиров, из-под стеклянного купола вокзала на площадь, полупустынную, с жиденьким рядком разномастных машин-такси, опоясанных по бокам шашечными поясками.