Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов

вас проводит Настя. Все веселее ехать. А там вас встретит военный представитель из района, с ним до фронта поедете.

Стоя на телеге, лихо поигрывая плетью, к правлению подкатила Тачана. И лошадь хороша, и телега добротна, очень удобная для дальней дорога. Больше половины покрыта брезентом. И поклажу не вымочишь, и самим есть где укрыться от дождя и ветра. Не телега, а цыганская кибитка!

— Смотрите, девки, какой дом на колесах! — весело загромыхала басом Тачана. — Еще б милого, да в степи!.. А ты чего, Ануш, нос повесила? Выше голову, со мной, чай, не пропадешь! Давайте свои котомки, положим вот сюда, не вымокнут. Покажу вам всю Расею-матушку!

Не успела Тачана уложить котомки своих спутниц, как все женщины бросились к телеге и давай совать все, что было в руках.

— Да вы что, с ума сошли? — закричала Тачана. — Лошадь-то вам не трактор! Куда вы бросаете свои шаньга, не довезти ведь! Да и испортится все за дорогу.

Но разве взволнованных баб убедишь!

— Уж мои-то команмелна, пусть черственькие, да увези, передай Петру… — упрашивала Анна, совершенно убежденная, что раз поехали свои на фронт, то обязательно встретят ее Петра.

— И мои подкогыльо передай, — просит другая…

— А не довезете, не найдете наших мужиков, так сами съедите али другим солдатам отдайте, — более рассудительно сказала третья, засовывая свой узел под брезент.

Расталкивая локтями баб, к телеге протиснулся дед Никифор. Спешил, видать, запыхался, на ногах вместо сапог — галоши, картуз висит козырьком к уху.

— На-кось, девка, и от меня передай… — и сунул Тачане в руки увесистый сверток.

— Что это?

— Не твое дело. Передай, раз велю!

— Так кому передать-то?

— Как кому? Мужикам нашим, неуж не соображаешь? Тому же Михаилу Трофимовичу.

Уже укладывая в солому сверток, Тачана увидела сверкнувшую стеклом трехлитровую бутыль с самогоном…

Все эти сборы, проводы и наказы напоминали тот день, когда уезжали на войну мужики. Только не светило сегодня солнце и никто не пел. Несмотря на дождь, многие женщины стояли простоволосыми, не ощущая ни дождя, ни холода. Тогда провожали мужиков, сейчас баб. Как-то они доедут, какие привезут вести?

— Ну, трогайте! — сказал Ефим Лукич, когда наконец все было собрано и уложено, все сказано и наказано. Тачана направила лошадь к полевым воротам. Все четверо сразу же забрались под брезент, чтобы не видеть, не терзать себя разлукой с родной деревней, с родными людьми. А провожающие еще долго стояли под дождем, молча смотрели вслед кибитке, пока вода не заполнила колеи от колес.

2

На тракте редко увидишь машину. Простучит бортами, обдаст грязью юркая полуторка, и спять одни конные подводы. А их много. И встречных, и попутных. Попутные чаще с зерном, везут в город хлебосдачу, встречные — почти все порожняк. Порожние телеги, подпрыгивая на булыжниках, катятся быстро, легко — дорога к дому всегда короче, — и возницы на телегах тоже подпрыгивают, кутаются в задубелые дождевики. Редко догонишь одинокого путника, а встречных и вовсе не попадается. Их подбирают едущие порожняком возчики.

Лошадью правит Настя. Поэтому и шагает сна спокойно, размеренно. Женщины молчат, каждая занята своими думами. Только что оторвались от дома, от родной деревни, а до места, куда едут, еще ой как далеко!

Обочь телеги, ловко перепрыгивая лужи, мокрая, грязная, с высунутым языком бежит Тачанина собака. Иногда она поднимает на хозяйку умные глаза, и в них читается немой упрек: «Почему бросила, почему не сказала, что уезжаешь?»

Джек бы, конечно, и так не отстал от хозяйки, да в последнее время завел он подружку в соседней деревне. Каждую ночь убегает к ней на свидание. Убежал и вчера. А вернулся — хозяйки нет. И не само ее отсутствие насторожило пса — мало ли, ушла на работу, и все! — насторожил заколоченный дом, нежилой двор и все остальное, что может почувствовать только собака. Джек протропил все утренние пути-дороги хозяйки и вот очутился на тракте…

— Да возьми ты его, смотри, как измучился, — пожалела Марина. — Посади рядом, пусть пообсохнет. Настя потом увезет из города.

Не успела Тачана поманить собаку, как она тут же махнула в телегу…

— Вот добрая ты, всякая скотина тебя любит, почему детей-то не завела? — спросила Ануш, глядя, как Тачана заботливо вытирает Джека рукавом.

— Когда заводить-то было? — вздохнула Тачана. — Много ли я пожила с Ведстом? Все думала, все ждала, что понесу, а тут — война…

И они еще долго говорили о своих бабьих заботах, говорили откровенно, открыто, и Марине неловко было слушать их.

Стыдно было от этих разговоров и Насте. По-особому, по-своему стыдно. Уронив на грудь замотанную шалью голову, она молчала. Она всю дорогу молчала. И вообще последнее время Настя стала неузнаваемей. В деревне все думали, что такое с ней происходит из-за Гришки. Не получила она от него ни одного письма. К тому же не так давно пришел на запрос ответ, в. котором сообщалось, что часть, где служил рядовой Григорий Марков, расформирована, что такой не значится ни в одном из войсковых подразделений, не числится в списках ни убитых, ни раненых. В общем, пропал без вести.

Понимали Настю, жалели. Но она-то печалилась о другом…

Думала Настя, что, оставшись в доме мужа, она, как хозяйка, будет необходима его младшему брату Василию. И постирает на него вовремя, и еду сготовит, да мало ли в доме работы, где нужны женские руки. Так оно и было, жили они дружно, безгрешно, хотя Василий, особенно вечерами, когда Настя, готовясь ко сну, снимала верхнюю одежду, нет-нет да и стрельнет горячими глазами в ее сторону. Но потом сам же смутится, покраснеет, точно девка, уйдет в другую половину избы. Настя не придавала этому значения — молодой еще парень, да и родня, что ни говори, и относилась к нему участливо, как к своему брату. К тому же легче с ним было коротать вечера, было с кем поговорить, повспоминать о Грише…

И так продолжалось до того дня, когда пришло это извещение. Оно, как гром, разразилось над исстрадавшейся в ожиданиях Настей и повергло ее в истерику. Словно полоумная, она рвала на себе волосы, кричала, каталась по полу. Василий с трудом унял ее, бережно взял на руки, донес до койки. Она доверчиво приникла к нему, не хотела отпускать. А в постели совсем успокоилась. Василий говорил ласковые слова, вытирал ее щеки, нежно оглаживал плечи и грудь. И Настя бредово думала, что Василий теперь самый хороший, самый родной человек, последняя ее опора и надежда…

Вот