Сергий Радонежский. Личность и эпоха - Константин Александрович Аверьянов

А. Кучкина публикация «Жития» митрополита Алексея, предпринятая в 1915 г. Н. В. Шляковым, любопытна еще и тем, что сопоставляет текст старшей редакции «Жития» с одним из наиболее полных списков этого памятника, включающим в себя 225 рисунков (из которых 126 раскрашены), относящихся к началу XVII в. Этот список (ошибочно принятый издателями за текст Пахомия Логофета) был опубликован хромолитографическим способом Обществом любителей древней письменности к 500-летнему юбилею кончины святого на средства графа А. Д. Шереметева.[463] Из сравнения этих двух редакций выяснилось, что эпизоду с Андрониковым монастырем в последней предшествует сюжет о «хожении» митрополита в Тверь, где он крестил дочь Ольгерда и внучку великого князя Александра Михайловича Тверского, которую привезла на Русь специально ездившая за ней ее бабка великая княгиня Анастасия.[464] Установить дату этих событий помогает известие Рогожского летописца, сообщающего под 6872 (1364) г., что «тогды же княгини Настасиа приехала изъ Литвы со внукою съ некрещеною съ Олгердовою дщерию и крестили ее въ Тфери, того же деля крещениа митрополитъ Алексеи приездилъ во Тферь».[465] Отсюда становится понятно, что Андроников монастырь был основан в период между 1365 и 1370 гг.

Чтобы определить в этом временном отрезке точный год основания Андроникова монастыря, необходимо обратиться к характеристике того пункта, где он был воздвигнут. Историки Москвы уже давно обратили внимание на то обстоятельство, что многие из обителей, окружавших российскую столицу, с самого начала строились как крепости на подступах к городу. Особенно нуждались в укреплении юго-восточные подходы к Москве со стороны Орды. С учетом этого митрополитом Алексеем и было выбрано место на высоком холме у крутого поворота Яузы, там, где ее пересекала старинная дорога, шедшая из Москвы в сторону Коломны и Рязани.[466] Участок, занятый обителью, был укреплен самой природой практически со всех сторон: с юго-запада – безымянным ручьем, с запада – Яузой, с востока – речкой Дубенкой, впадающей в Яузу, а к северу от монастыря в последнюю впадал ручей Золотой Рожок. С вершины холма был хорошо виден Московский Кремль, расстояние до которого по прямой составляло три версты.[467]

Разумеется, выдержать здесь длительную осаду было делом невозможным, но на это создатели монастыря вряд ли и рассчитывали. Окруженная деревянной оградой, обитель представляла собой своего рода форпост, «сторожу», которая могла лишь задержать внезапный набег противника. Тем самым давался выигрыш во времени защитникам Кремля, а у жителей Москвы появлялась возможность скрыться за кремлевскими стенами. Так что, говоря о возникновении Андроникова монастыря, следует учитывать и то, что создавался он в первую очередь с оборонительными целями.

Как же складывалась оборона Москвы в середине XIV в.? Из анализа летописных известий следует признать, что фортификационные сооружения города к середине 1360-х гг. пришли в плохое состояние.

Во многих летописях XV–XVI вв. сохранилось описание большого пожара, который случился в Москве в 1365 г. Он начался в разгар летней жары, когда стояла засуха, ощущалась нехватка воды, а на город неожиданно налетел шквальный ветер. «И тако въ единъ часъ или въ два часа весь градъ безъ останка погоре», – записал летописец. И добавлял: «Такова же пожара преже того не бывало, то ти словеть великы пожаръ, еже отъ Всех Святыхъ».[468]

Урон от пожара 1365 г. был весьма значительным для Москвы, ибо серьезно пострадали деревянные кремлевские стены, воздвигнутые еще при Иване Калите. Тем самым город оказывался практически незащищенным от внешней угрозы. А то, что она реально существовала, и в первую очередь со стороны Орды, доказывали события осени этого года в Рязанской земле. Татарский князь Тагай, засевший в Наручади (район современного Наровчата), пришел «тайно и безвестно» в рязанские пределы, захватил Переславль-Рязанский и сжег его.[469]

В этих условиях оставлять Москву без всякого прикрытия было крайне опасно. Митрополит Алексей, фактически возглавлявший в малолетство великого князя Дмитрия тогдашнее московское правительство, прекрасно понимал, что приступить сразу к возведению новых кремлевских укреплений было просто невозможно – в преддверии зимы горожане сначала должны были восстановить уничтоженные пожаром свои дома. Лишь зимой 1366/67 г. у москвичей появилась возможность начать строительство нового белокаменного Кремля. Под 1366 г. летописец записал: «Тое же зимы князь великии Дмитреи Ивановичь, погадавъ съ бра-томъ своимъ съ княземъ Володимеромъ Андреевичемъ и съ всеми бояры стареишими, и сдумаша ставити городъ ка-менъ Москву, да еже умыслиша, то и сътвориша, тое же зимы повезоша камень къ городу», а под следующим годом уточнил, что «тое же зимы на Москве почали ставить городъ каменъ».[470]

«Житие» Алексея сохранило свидетельство о том, что решение о строительстве белокаменного Кремля принималось при деятельном участии митрополита: «Тогда же великии князь Дмитрей Ивановичь, по благословению отца своего иже во святыхъ чюдотворца Алексия, заложи градъ Москву каменъ, а преже того отъ древнихъ лет древянъ былъ».[471]

Спешность, с которой возводили кремлевские стены («начаша делати безпрестани»[472]), оказалась вполне оправданной – уже в конце 1368 г. Москву осадил литовский князь Ольгерд, но перед мощью новых укреплений вынужден был отступить: «а града кремля не взялъ».[473]

Возведение белокаменного Кремля потребовало от Москвы серьезного напряжения сил. Достаточно упомянуть о том, что тверские князья, вторые по могуществу и силе в Северо-Восточной Руси, годом спустя смогли укрепить свой стольный город лишь деревянными стенами, обмазанными глиной. Симеоновская летопись под 1369 г. сообщает, что «того же лета въ осенине градъ Тферь срубили древянъ, и глиною помазали». Рогожский летописец уточняет, что деревянные укрепления были срублены «въ две недели».[474]

Для строительства московских укреплений привлекались средства и силы не только великокняжеской казны, но и московского боярства. Об этом свидетельствует любопытное наблюдение С. Б. Веселовского. Еще в XIX в. исследователи обратили внимание на то, что некоторые из башен и ворот Московского Кремля носят названия, образованные от имен и прозвищ московских бояр (Свиблова, Собакина и Беклемишева башни, Фроловские и Тимофеевские ворота). Известный москвовед И. Е. Забелин, а вслед за ним С. П. Бартенев полагали, что они получили свои названия от соседних боярских дворов.[475] Однако академик С. Б. Веселовский выяснил, что «Федор Свибло, Иван Федорович Собака, из рода князей Фоминских, позже боярин, Федор Беклемиш, родоначальник Беклемишевых, его родной брат Фрол и окольничий Тимофей Васильевич Вельяминов – все жили в одно время, как раз тогда, когда великий князь Дмитрий строил поспешно первые каменные укрепления Кремля. Этим лицам и другим, памяти о которых не сохранилось, было поручено наблюдение за постройкой различных частей Кремля».[476] Несомненно, что общим руководством возведения отдельных башен и прилегающих к ним стен дело не ограничилось,