Поджигатели. Мюнхенский сговор - Николай Шпанов

- А теперь, где же он теперь?! - в ужасе воскликнула Марта.

Этого Эльза не знала.

Марта стояла, как оглушенная.

- Не бойтесь, - сказала она наконец. - На этот раз я не проговорюсь Паулю...

Она закрыла лицо руками и разрыдалась в объятиях Эльзы.

На этот раз Марта действительно не проговорилась Паулю. Впрочем, Эльза этого и не боялась. После той вспышки в лесу она вообще не боялась Пауля: он не только не убил ее на следующий день, но трусливо избегал встреч с нею. Она была свободна.

Через несколько дней Марта исчезла. Она стремилась в Прагу. Отдавая себе отчет в том, что чешские власти бессильны вырвать ее отца из рук гестапо, она надеялась на помощь французских друзей. Нужно было отыскать в Праге Гарро и Даррака. Они французы, они могли сделать все. Они помогут!

Со справкой адресного бюро в кармане она отправилась на поиски друзей. У них оказался общий адрес.

Марта отыскала улицу в Малостранской части города. Она и не знала, что в Праге есть такие узкие, темные и неуютные улицы. Нужный дом показался ей старым и неприветливым. Он хмуро глядел маленькими оконцами из-под нависших над ними каменных карнизов. Низкая дверь с тяжелым противовесом неохотно пропустила ее в темную нишу. Дом был чем-то похож на склепы, какие она видела на кладбище в Либереце.

Привратница после первого же вопроса Марты спросила:

- Уж вы не из Судет ли?

И когда узнала, что это именно так, сейчас же сняла с гвоздя ключ и стала подниматься по узкой каменной лестнице.

- Ни того, ни другого из господ нет дома, но это ничего не значит, я открою вам их комнату. У меня приказ: если приедет кто из Судет, пускать, и кормить. Да теперь в Праге всюду так. Иначе нельзя.

Привратница повела Марту на самый верх. Когда она отомкнула дверь, Марта увидела мансарду, потолком которой служила черепичная крыша.

Узнав, что у Марты нет никаких вещей, добродушная женщина сокрушенно покачала головой и предложила ей располагаться в комнате, как дома.

- А я сварю кофейку!

Марта в изнеможении упала на стул перед маленьким столом и уронила голову на руки.

Прошло несколько минут. Когда она подняла голову, привратница продолжала стоять около нее, и Марта увидела, что по ее щекам текут слезы.

- Идите, - сказала Марта. - Мне ничего не нужно... Я подожду прихода друзей.

Когда привратница ушла, Марта отдернула занавеску на маленьком оконце под самой крышей и в полоске света сразу увидела висящее над одной из кроватей изображение девушки. Это был ее собственный портрет, сделанный когда-то Цихауэром, - тот самый, который она назвала "счастливым" и который он не смог закончить. Горели взбитые ветром волосы, сияла беззаботной радостью улыбка. Все было прозрачным и легким на этом портрете. Чем больше Марта смотрела на него, тем дальше уходили от нее мысли о сегодняшнем дне, об ужасе, преследовавшем ее по пятам во все время путешествия в Прагу. Она забыла о Пауле, и беззаботные дни последних лет проходили перед нею такие же счастливые и далекие, как улыбка девушки, глядевшей с картона. Внезапно из-за золотой листвы парка выглянуло и тотчас снова скрылось лицо Яроша. Всего один миг видела она его широкую улыбку, открывавшую белые зубы. Как могла она забыть о Яроше? Может быть, и он теперь в Праге? Сейчас же навести справку!

Она подбежала к столу, чтобы написать записку французам. На столе не было бумаги. Потянула ящик и схватила первый попавшийся листок. Он оказался исписанным с обратной стороны. Внизу стояла подпись. Она была неразборчива, но показалась знакомой Марте. Она перевела взгляд от листка к картону на стене: да это была подпись Цихауэра. Письмо начиналось: "Дорогой друг Луи..." Помимо воли глаза Марты пробежали по строчкам. Цихауэр убеждал Даррака ехать в Москву. Всем им нужно снова собраться в одном месте, где-нибудь, куда не дотянется рука Гитлера. Судя по тому, что происходит в Европе, недалек день, когда все, что есть честного в мире, должно будет стать под знамена антигитлеровской борьбы, - снова, как когда-то в Испании. Неужели Луи еще не понял, что нет никакого смысла ради намерения спасти Марту подвергать себя опасности в Праге, которая не сегодня - завтра станет добычей нацизма? Что ему Марта?.. Случайная натура для случайного портрета?!

Марта должна была сделать над собой усилие, чтобы не выпустить листок из задрожавших пальцев. Теперь она должна была дочитать письмо:

"Разве эта особа не стала ренегаткой, не изменила родине, своему народу, не забыла своих родителей? Если Вы, Луи, слушали передачи "Свободной Германии", то уже знаете, конечно, что Штризе заманил директора Кропачека в Австрию, там он был схвачен гестапо и отвезен в Германию. Несчастного старика истязали до тех пор, пока он не согласился подписать документ, удостоверяющий якобы добровольную продажу всего, что он имел, Паулю Штризе. Ян Кропачек долго сопротивлялся тому, чтобы отдать свое добро в руки ненавистного ему молодого нациста. Но его сломили, подвергая пыткам на его глазах дорогую старую "королеву"..."

"...пишу вам все это для того, чтобы вы, если пропустили эту передачу нашего друга Гюнтера, знали правду о Марте, наслаждающейся богатством своего умершего от пыток отца!"

...Марта очнулась от боли в затылке. Она лежала на полу мансарды.

В отворенное окно тянуло холодом. Откуда-то издали доносился такой шум, как если бы ветер шуршал в листве густого леса.

Марта с трудом поднялась на ноги. Ее охватило странное, никогда раньше не испытанное состояние: рядом с нею лежала на полу, поднималась, устало подходила к окошку другая, посторонняя ей женщина, а сама она глядела на нее со стороны, с необыкновенным проникновением угадывая ее мысли и чувства. Она видела, как эта чужая ей и вовсе не похожая на Марту, бледная и дрожащая женщина подошла к окошку, постояла перед ним, как будто прислушиваясь к странному шуму, но осталась безразличной и к нему. Отошла на середину комнаты и провела рукою по лицу, силясь что-то понять. Взгляд ее упал на лежащий на полу листок письма. Она подняла его и сунула в стол. Потом быстро приблизилась к портрету улыбающейся девушки и долго-долго смотрела на него.

Она глядела на портрет, и из глаз ее катились слезы, и бессильно упавшие руки были вытянуты вдоль тела. Но в глазах ее не было ни печали, ни какого-либо иного выражения, - они были пусты, точно она была уже мертва.

Марта отвернулась от портрета и пошла прочь из мансарды.

Когда она проходила мимо привратницы, та посмотрела на нее и, не сразу решившись, спросила:

- Не станете ждать?

Марта, не останавливаясь, молча покачала головой.

- Вы вернетесь? - спросила привратница.

- Нет...

- Они будут знать, где вас искать?

До ее слуха донеслось едва слышное:

- Да...

Женщина протянула руку, желая дотронуться до рукава Марты, но только сказала:

- Лучше вернитесь...

Марта приостановилась было, закрыла глаза, но тут же зашагала дальше, все так же медленно и неверно, навстречу таинственному шуму, колыхавшемуся над городом, как стон колеблемого бурею леса...

30

Свидание происходило на немецкой стороне, в городе Либерец, который вот уже полгода как носил немецкое название Рейхенберг. Встреча была назначена в том самом "Золотом льве", где в прошлый раз, как ему говорили гестаповцы, было подготовлено покушение. Генерал Шверер должен был признаться себе, что не без страха вторично входил в эту гостиницу. Он удивлялся тому, что служба охраны выбрала ее же для такого важного и такого секретного дела, как переговоры с руководителем обороны и премьер-министром Чехословакии генералом Сыровы. Все должно было быть организовано так, чтобы этот одноглазый генерал продолжал оставаться народным героем чехов до того времени, когда он не будет больше нужен немецкому командованию, то-есть когда немецкие войска займут всю Чехословакию, чехословацкая армия будет разоружена и ее арсеналы взяты под немецкий караул. До тех пор чехи не должны были подозревать, что их одноглазый герой когда бы то ни было разговаривал с немцами...

Шверер ревниво перебивал Пруста всякий раз, когда тот пытался что-либо уточнить или сделать замечание. Он чувствовал искреннюю благодарность к Гауссу, который почти не принимал участия в разговоре, несмотря на то, что был главою этой секреткой делегации немецкого командования.

Никаких протоколов не велось; адъютантам было запрещено делать записи. Немцы считали, что на этот раз могут на слово верить предателю чешского народа. В случае нарушения им условий, продиктованных на этом совещании, по которым Сыровы должен был передать немцам чешскую армию, как спеленутого младенца, немецкие части перейдут к боевым действиям и, как несколько раз настойчиво повторял Шверер:

- Превратят вашу Прагу в кучу камней, не оставят в живых ни одного чеха, которого застигнут с оружием в руках.