Мемуары власовцев - Александр Окороков

После этих кратких объяснений Власов прочитал мне соответственные пункты Манифеста, указав, что все они должны подвергнуться детальному обсуждению на первом заседании Комитета, на котором могут быть внесены поправки. «Вы можете познакомиться со списком всех тех лиц, которые уже дали согласие работать в Комитете. Среди них вы найдете представителей всех национальностей и профессий. Думаю, что вы не откажитесь поддержать компанию», — шутливо добавил он.

«Авы уверены в том, что немцы теперь серьезно и честно решили изменить свою политику и что они перестанут использовать вас и части РОА только как метод пропаганды, посылая РОА вовсе не для борьбы против большевизма, а для полицейски-жандармских усмирений тыла?» — спросил я. «Конечно, уверен, — ответил Власов. — Да и, кроме того, мы ведь можем в любой момент разорвать наше соглашение, увидев, что они нас обманывают». — «А как вы представляете себе разрешение вопроса с рабочими с востока? — спросил я. — Неужели же они и впредь, при наличии Комитета, будут продолжать влачить рабское существование и носить отличительные значки?» — «Я уже ставил этот вопрос немцам, и они обещали его урегулировать в самом ближайшем времени», — ответил Власов. (Увы… Как он ошибался, полагаясь в этом да и во многих других вопросах на честность нацистов, покажут мои последующие воспоминания.)

Затем я задал Власову вопрос о том, как он мыслит себе работу Комитета: будет ли и у нас пресловутый нацистский «fuhrersprinzip», либо в основе работы будет лежать самая широкая демократия? Власов уверил меня, что он иначе как демократическим себе будущее руководство и не представляет. «Сейчас нашей задачей является подготовить почву для будущего освобождения и затем уйти, передав всю власть настоящим избранникам народа», — сказал он. Я поблагодарил Власова за его внимание и столь долгую беседу, пообещал ему хорошо всё обдумать и через два-три дня дать ему окончательный ответ о своем вступлении в Комитет. «Вот и хорошо, — прогудел он. — Кстати, тогда снова увидитесь с Малышкиным, так как меня может и не быть». На этом мы с ним попрощались и расстались.

Беседа эта произвела на меня очень большое впечатление. Конечно, одна беседа не могла исчерпать всех вопросов, которые я хотел поставить Власову; в частности, я совершенно не затронул вопроса об отношении к евреям. Однако и того, что я услыхал, было достаточно, чтобы понять, что Власов дерзает положить начало антибольшевистской акции, рамки которой значительно шире, чем настоящая борьба фашизма с большевизмом, в которой по иронии судьбы демократии выступают в союзе с тоталитаризмом. Как уже указывалось, мало кто уже в Германии был настолько наивен, чтобы верить пропаганде Геббельса о неизбежности победы Германии. Я не принадлежал к числу этих оптимистов и не сомневался в ее поражении. Однако вполне естественно, я не поставил этого вопроса Власову, так как понимал всю трудность и ответственность его положения («ведь я пленный генерал», — любил говаривать он).

Позже, когда я познакомился ближе с Власовым, я узнал, что уроки китайской дипломатии не прошли для него даром: он часто рассказывал о том, как ему однажды пришлось увидеть двух китайцев, которые оказывали друг другу максимальные знаки уважения и почета. «Что это, закадычные друзья?» — спросил он. «Нет, это самые злейшие враги, — последовал неожиданный ответ. «Вам не следует никогда забывать этой истории, особенно теперь, и всегда иметь ее в виду при нашей дипломатии», — всегда прибавлял Власов. Таким образом, я не рискнул сейчас поставить вопрос ребром и обошел его молчанием. Все же для меня было ясно, что Власов делает ставку не на победу немцев, а на те антибольшевистские силы новой и старой эмиграции, которые находились в Германии.

Я сам не сомневался в том и не сомневаюсь и теперь, что большевизм — это зло не местное, российское, а интернациональное, и поэтому борьбу с ним нужно вести путем объединения всех антибольшевистских сил. Большевизм есть злейший враг и для заядлого монархиста-единонеделимовца, и для социалиста-националиста, и для интеллигента кадетского толка. Поэтому все эти даже непримиримые между собой течения должны найти общий язык в борьбе против тоталитаризма. Необходимо понять, что большевизм совершенно исключает существование каких-либо политических оппонентов и просто физически уничтожает их, в то время как любое ранее упомянутое направление не исключает легальной борьбы с ним (конечно, мы не допускаем даже возможности абсолютной монархии в стиле крайних приверженцев первого течения, потому что она мало чем отличалась бы от тоталитаризма большевиков). Пока эта простая истина не будет усвоена, большевики всегда будут разлагать своих противников, играя на их социальных и национальных противоречиях.

Поэтому я приветствовал в душе стратегическую идею Власова и находил ее единственно правильной. Я считал также, что, организуя антибольшевистские силы, мы подготавливаем почву для будущей борьбы с большевизмом, которая совершенно неизбежно у демократий, так как обе системы несовместимы. Кроме того, работа в Комитете представляла единственную легальную возможность активной помощи остарбайтерам и военнопленным в том случае, если упомянутое выше обещание о немедленном уравнении их в правах с немцами будет замедлено выполнением. В особенности меня, как врача, соблазняла возможность активной медицинской помощи нашим соотечественникам, которые имели несчастье носить значок «OST». Однако были и сомнения, не верилось немцам, поэтому я хотел прежде всего посоветоваться с друзьями, и в первую очередь с украинскими кругами.

Я считаю необходимым в нескольких словах изложить свое политическое кредо и отношение к украинскому национальному движению, так как иначе будет не вполне понятна моя позиция в Комитете Освобождения народов России. Я принадлежу к тем украинцам, которые любят и уважают свою род ную украинскую культуру, но в то же время с не меньшим уважением и любовью относятся и к культуре русской. Я принадлежу к тем украинцам, которые всё свое образование получили на русском языке, которые воспитались на идеалах русских писателей, переросших узконациональные рамки и ставших достоянием общечеловеческой культуры. Я принадлежу к тем украинцам, которые не относятся с враждой ко всему, что имеет хотя бы малейшее отношение к русскому; я не принадлежу к тем зоологическим националистам, которые готовы во всех своих несчастьях винить русский народ, а не тот проклятый советский режим, под бременем которого страдают сейчас народы России. Разве Соловки, Беломорский канал, Колыма и прочие голгофы усеяны костьми и политы кровью узников только одного украинского народа, а не всех народов и больше всего русского? Нет, советско-большевистская диктатура одинаково гнетет все народы.

Гнусной ложью являются пропагандистские утверждения, что русский народ и, в частности, русская интеллигенция примирились в своей массе с большевистской диктатурой и в большинстве поддерживают ее. Я не имею ни права, ни смелости бросить камнем даже в тех интеллигентов, которые из страха репрессий замкнулись в свою скорлупу и прячут свое «я» за трескучим шаблоном советской фразеологии. Я знаю, что такое террор НКВД, ибо я жил под ним 25 лет.

Наряду с этим я считаю совершенно неоспоримым существование украинского народа, имеющего право на свой язык и свою культуру. К сожалению, последние три четверти века усиленной русификации, проводившейся тоталитарной царской властью (хотя по сравнению с кровожадным большевизмом царский режим является сейчас невинным голубком), значительно подорвали украинскую культуру, но, несомненно, эта культура расцветет пышным цветом в условиях демократического государства. Я признаю также неоспоримое право украинцев на свое самостоятельное государство в том случае, если народ этого захочет. Я лично не считаю таким уж смертным грехом и сосуществование с Россией на федеративных началах — конечно, только в том случае, если будет обеспечено демократическое государство. Честно говоря, я вообще не представляю себе самостоятельной Украины в том случае, если в России будет тоталитарный режим. Для меня ясно, что такой режим в самое короткое время поглотит Украину и прочие государства, которые могли бы, подобно Украине, возникнуть на окраинах бывшей России. Таким образом, на мой взгляд, путь к демократической Украине лежит только через демократическую Россию.

Я знаю, что ревниво оберегающие свои домены политические деятели выразят свое возмущение по поводу того, что какой-то малоизвестный доктор, к тому же не занимавшийся специально политикой, осмелился выразить свое малокомпетентное мнение по столь важному вопросу. Пусть себе возмущаются, я не претендую на титул вождя, но право высказать свое мнение я имею, тем более потому, что, как я уверен, подавляющее большинство т. н. восточных украинцев подпишутся под ним.