Высщей категории трудности - Юрий Яровой

«Вам нужна моя исповедь…

В конце концов, я и сама пришла к выводу: если не вспомню и не напишу вам все, абсолютно все, что сохранилось в моей памяти, начиная с той ночи шестого февраля, я еще раз распишусь в малодушии. Эта мысль пришла и окончательно завладела мной в тот момент, когда я сидела на скале над Телецким озером после дождя. Солнце после дождя, особенно в горах, кажется необыкновенно ярким. Просто ослепительным. И когда оно пробилось сквозь тучи и залило светом хмурое озеро, я вдруг вспомнила, что я уже видела нечто подобное, видела там, на Соронге.

Это было дня за два до того, как нас нашли летчики. Я хорошо помню, как я стояла, закрыв глаза руками, и слезы лились сами собой. Я не чувствовала ни холода, ни боли, и слезы лились потому, что я не могла открыть глаза — столько было вокруг меня света.

Вышла Люся, обняла меня за плечи и вернула в избушку.

Мое место было на низеньких, устланных сухим мхом и хвоей нарах. Как и в палатке — с краю. Только в палатке я была крайняя с выхода, а здесь наоборот — крайняя у очага.

Люся уложила меня на нары, заботливо укрыла курткой. В избушке было сумрачно, резь в глазах прошла, и опять у меня перед глазами заплясали языки пламени в очаге. Необычным было только желтое пятно на полу. Луч солнца.

От сотрясения мозга сначала я ничего не воспринимала. Когда стало легче, начала кружиться голова. От голода, наверное.

Я долго не могла отделаться от мысли, что не Глеб ушел от нас, а мы бросили его. Я припоминала каждую мелочь с того самого момента, когда, сорванная ветром, оглушенная падением на камни, поднялась на колени и закричала. Было так темно и была такая метель, что я не могла различить даже вытянутой руки, а не то что палатки. От страха, что я осталась одна среди этого беснующегося снега, среди кромешной тьмы, из которой неслись стоны останцев, я закричала. Я кричала не переставая. На какой — то миг ветер унялся — это был всего лишь миг, но, видно, столько страха и отчаяния было в моем вопле, что всем, кто спал в палатке, передался мой смертельный страх, и они, трезвые и спокойные ребята, забыв об одежде, забыв об элементарной безопасности, исполосовали ножами палатку, чтобы не путаться в пологе, и выскочили, в чем попало, под ветер. И их всех шестерых, так же, как меня, ураганом сбросило вниз, на камни.

Когда меня все же нашли, подняли, в голове стоял звон, я сильно ушиблась плечом о камень, левая рука висела плетью, я плохо соображала, где я, что со мной и только чувствовала, как что — то липкое и теплое расползается по щеке.

Как мы шли, я вспоминаю очень смутно. У меня все плыло перед глазами. Я только чувствовала под локтем руку Глеба, и эта рука и голос Глеба были для меня всем живым на свете…

Пришла в себя у костра.

Глеб собирался куда — то идти. Он мне сказал, что пойдет к лабазу. Я поверила, что он нас догонит от лабаза… А к палатке? Разве я бы его отпустила к палатке?

Вадим тоже отговаривал его. Но Глеб вдруг закричал:

— Веди ребят к избушке! Слышишь?

Глеб никогда не кричал и не приказывал. Это было так на него не похоже, что Вадим был буквально ошеломлен…

Когда Глеб уже ушел, следом за ним бросился Коля Норкин. Зачем? Не знаю. Может быть, он почувствовал, как это плохо, что Глеб ушел один. Да, наверное, он сообразил, что уход Глеба в одиночку — это самое худшее, что может быть в нашем положении.

Коля вернулся очень быстро. Но догнал ли он Глеба и что между ними произошло, я не знаю. Коля подскочил ко мне, обнял меня рукой и крикнул: «Пошли!» И по тому, как он держался, как он решительно скомандовал, я поняла: так надо. Так приказал Глеб.

Что было позднее, в избушке, вы знаете. И там, и долгое время спустя, когда я уже знала о гибели Глеба, я не хотела, вернее, не могла анализировать все случившееся. В чем была наша главная ошибка? Почему мы позволили Глебу уйти?

Сейчас, спустя полтора года, не только людям, дотошно разбиравшим каждый наш шаг, но и мне самой кажется диким и непонятным решение отпустить Глеба одного. Вряд ли кто — нибудь из нас шестерых даже сейчас может ответить на вопрос: как могло случиться, что мы разделились в самый трудный для нас час?

Наверное, это был такой час, когда мы могли только действовать, не задумываясь о последствиях. Единственный из семерых Глеб в хаосе не потерял разума. Он смог не только действовать, а думать и оценивать обстановку. Он смог внушить нам единственно правильное в той обстановке решение — идти в лес, к избушке, к огню и спасению, и мы пошли. Мы безгранично верили Глебу, и ни у кого даже не мелькнула мысль, что намерение Глеба в одиночку пробиться даже к лабазу — безумство.

Может, это произошло от того, что путь к избушке казался нам страшнее и труднее, чем полтора — два километра до лабаза. А ведь мы знали, что в лабазе, кроме продуктов, есть запасные лыжи и ботинки, и Глеб на лыжах догнать нас мог в два счета. Может, это произошло еще и оттого, что из всей группы Глеб оказался единственным, кто в ту ночь не покалечился. Он был самым крепким, самым сильным из семи и он выбрал путь сильного. Не его вина, что даже у самого сильного есть предел силам.

Но почему пошел на это сам Глеб, спокойный, всегда предусмотрительный Глеб, Глеб, который всегда говорил: «бессмысленный риск в туризме то же самое, что операция с завязанными глазами»?

Только недавно, припоминая все ваши вопросы, я поняла, что во всем случившемся виновата я и только я.

Из — за меня вся группа оказалась вне палатки в ураган, из — за меня был этот страшно трудный переход до избушки.

Из — за меня Глеб пошел не к лабазу, а к палатке. Ведь открытые раны были только у меня, а аптечка была в палатке.

Теперь, я кажется, ответила полностью на все ваши вопросы».

28

За вагонным окном белая полярная ночь. Вагон мерно подрагивает на стыках. Болят глаза от чтения. Последним я читаю письмо Новикова, датированное еще прошлым месяцем.

«Я решил удовлетворить Вашу просьбу и дать Вам все материалы, связанные с делом «группы Сосновского». Не скрою, эта мысль появилась у меня уже тогда, когда я прочел Ваш очерк.

«Человеку свойственно ошибаться», — говорили римляне. Любая ошибка может привести к тягостным последствиям, но заблуждение журналиста, которому предоставлена газетная трибуна, — во сто крат хуже…

Печатая очерк, Вы не знали или не хотели знать, что существует официальное заключение комиссии по «делу группы Г. Сосновского». В нем было сказано:

«Вина Г. Сосновского, как командира группы, заключается в том, что он не предотвратил выхода одного из членов своей группы из палатки в одиночку, что свидетельствует о слабой дисциплине в группе и об отсутствии инструктажа по технике безопасности. Вина Г. Сосновского заключается в том, что он бросил группу в самый трудный для нее час, в то время как правила туризма категорически запрещают в подобных обстоятельствах идти на раскол группы. Вина, наконец, Г. Сосновского заключается в том, что он обманул своих товарищей, решившись подняться к палатке в одиночку, что в тех условиях было равносильно смерти. Так оно и случилось. Сосновский поддался минутному порыву, забыв о своей ответственности за жизнь членов группы, в том числе и своей».