Тоомас Нипернаади - Аугуст Гайлит

Однако же и сыну скоро надоело безвылазно дома торчать — сколько можно сидеть да мурлыкать с бабой в темной комнате? Он все внимательнее прислушивался, как поутру выезжала со двора отцовская телега и с грохотом возвращалась на ночь глядя. А потом они отец и Моормаа — пили в горнице водку, и пили и горланили, и ни одному из них даже в голову не пришло крикнуть через дверь, дескать, выходи, сын, выпей с нами! Наскучила Яану такая жизнь. Потерпел он еще пару дней и ночь, а потом сам вышел, запряг лошадь, взвалил на телегу теленка и позвал: «Слышь, отец, пора в Хярмасте на рынок ехать!» Так и ездят теперь вдвоем, случается, Яан и жену прихватывает, тогда на хуторе только и людей, что батрак да пастух. Была, правда, еще служанка Мари, да и та ушла, вроде бы посудомойкой в город. Так и получается — хозяева на рынок, а Мадису Моормаа приходится одному всю работу делать: и скотину накормить, и коров подоить, и молоко в погреб отнести, и покосить, и вспахать — так и носится с места  на место, как домовой в упряжке.

- Этакий шут шестидесяти лет! - поминает Мадис хозяина. - Какого рожна опаять на ярмарку покатил! Быка ему приспичило сбыть. Стоял бык в хлеву непроданный, мог бы и дальше стоять. Правда, старик быка ненавидел, ярый был зверь, злобный, всю жизнь вверх дном переворачивал. До ярмарки еще сколько дней было, а хозяева все своего злыдня укрощали, приваживали, что ни утро, привяжут его к телеге и шествуют по двору. Зверь зловредный, сколько телег переворотил, дыбился, на лошадь бросался — ни укороты, ни увещевания не помогли. Одному богу известно, вернутся ли хозяева с ярмарки живыми. Лийз за вожжи села, отец с сыном взяли по кнуту — так и вышли на дорогу. Именно так — отец с одного бока, сын — с другого, вроде как в клещи взяли быка. Если все у них сладится и быка продадут, то раньше завтрашнего дня их и не жди. Вот уж погуляют да попоют. Обещали сторговаться там с какой-нибудь батрачкой да поденщиком, толком-то на хуторе ничего не сделано.

«Может, косу взять да сходить овес поглядеть?» - подумал Мадис Моормаа. И решил было так и поступить, но вдруг заметил — посреди двора стоят двое. Глядит батрак — и в самом деле, один — мужик, другая — девушка, чего этим чужакам здесь надо? Поглядел, поглядел, достал из кармана трубочку и стал ждать: не бросаться же сразу на незнакомых?

Дойдя вместе с Кати до Хансуоя, Тоомас  Нипернаади, словно в изнеможении, садится, отирает пот и говорит:

- Слава богу, наконец-то мы дома! Теперь, Кати, смотри: здесь я родился, рос и жил, и все эти поля и леса за многие годя полюбились мне. Погляди-ка, вон вековая липа на меже, раньше оба вся была увешана пчелиными гнездами, а в ее высокой кроне жили аисты.

- А ты, Тоомас, совсем не рад, - отозвалась Кати. - Глаза усталые и печальные, и голос какой-то расстроенный. Не поспешишь на хутор порасспросить своих, сидишь на этом камне как чужой.

Нипернаади попытался улыбнуться, взял ее руку в свои.

- Кати, я растроган - сказал он, - оттого и серьезен. Подумай сама, когда много времени спустя ты снова попадаешь домой, отчего-то становится грустно. Подойди лучше, присядь рядом. Твоя правда — надо пойти, взглянуть, проветрены ли, прибраны ли комнаты. Не могу же я привести тебя в какой-то хлев? Так что ты подожди здесь, посиди и подожди меня. Положи свой узелок рядом и ничего не бойся, я скоро вернусь.

Вздохнув, он поднялся, пошел к дому и вошел. Поздоровался, испытующе глянул на сидящего у окна батрака и спросил:

- А что, хозяин дома? Или хозяйка? У меня к ним дельце имеется.

- Никого нет, - буркнул батрак. - Быка повели на ярмарку, раньше завтрашнего нечего их и ждать.

Нипернаади повеселел и поспешно зашарил по карманам. Но нашел только старую трубку.

- Попробуй-ка эту трубку, - радушно предложил он батраку, усаживаясь рядом. - Это совсем не такая простая трубка, как кажется на первый взгляд, она из самого настоящего розового дерева, и прежде чем из него сделали вот эту штуку, его раз сто вымачивали в маслах и дорогих соках. Затянись как следует и увидишь — дело говорю.

А когда Моормаа попробовал и похвалил его трубку, Нипернаади продолжил:

- Хозяину я прихожусь далекой родней, через дражайшую его супругу.

- Она у него давным-давно померла, - презрительно процедил батрак, пуская дым в потолок.

Нипернаади в ужасе подскочил, большими глазами уставился на батрака и воскликнул:

- Да что ты говоришь? Такая сердобольная, такая замечательная хозяюшка умерла?

- Да уж лет двадцать тому — равнодушно пояснил Моормаа.

Нипернаади опустился на стул, поуспокоился и с досадой произнес:

- Двадцать лет тому — а я и не знал! Так она и бывает, когда не навещаешь своих дорогих родственников. Я, видишь ли, издалека, и последний раз был здесь совсем еще мальчишкой. А хозяин-то — как же он, бедолага, баз жены?

- Этакий шут шестидесяти лет, - выпалил в сердцах Мадис Моормаа, - только и думает, что о бабах да о свадьбах!

И обретя наконец-то заинтересованного слушателя, поведал о своем хозяине и его непристойной жизни, о сыне Яане и его жене, о хуторе и скотине, о полях и хлебах, о соседях и родных. Все рассказал до мелочей — нашел-таки друга, который слушал его ругань и брюзжание и во всем с ним соглашался. Такой славный человек.

Уже они не по одному разу попробовали трубки друг друга, наговорились всласть, а Кати все ждала и ждала.

- Да ты же с женщиной, чего ты ее в дом не зовешь? - спохватился батрак, выглядывая в окно.

- А-а, ты прав, - безразлично отозвался  Нипернаади. - Да она не моя, сирота она, увидел ее на дороге, ну и взял с собой. Может, ей тут работа найдется, теперь ведь на хуторах уборка вовсю, какой хозяин откажется от пары работящих рук?

- А что, - согласился батрак, - вот вернется завтра хозяин, сговоритесь. А мне уже пора за дело браться.

Нипернаади бросился к Кати.

- Бедняжка! - восклицает он, - заждалась меня? И — что это? что — ты даже всплакнула, глазки красные, а щечки мокрые! Ах ты, милая девчушка — ты, верно, подумала, что тебя тащили, тащили по незнакомой дороге, привели на хутор и бросили на дворе, как полено. Ну и бессердечный же я человек, ну и злобный же зверь! Девушка у меня такая нежная, такая маленькая, а я бросаю ее во дворе ветру на растерзание!

- Да я не плакала, - Кати натужно улыбнулась, - это от ветра глаза заслезились.

- Нет, нет, - перебил  Нипернаади. - Уж я свою малышку Кати знаю, ты словно вешняя березка: из малейшей ранки сразу сок капает. Прости, что я так надолго тебя оставил. Но на меня сразу навалилось столько дел, все до последней малости у батрака узнал. Должен ведь я, хозяин, иметь представление, что тут происходило на хуторе? И кстати — ничего хорошего. Я так и думал, кто-то из прислуги ушел, а те, что остались, поехали в Хярмасте, на ярмарку. Чему тут радоваться — в самую горячую пору они по ярмаркам разъезжают, как это тебе нравится? Ох, малышка Кати, мне надо столько рассказать тебе — за день, поди, и не успею. А теперь пожалуй в дом, я сам накрою тебе стол, поставлю угощение, лучшее, какой найдется в моем доме. Бедняжка, заплакала!

- Но тебя так долго не было, - оправдывалась Кати, - я уж подумала, ты и не вернешься.

- Не вернусь? - удивился  Нипернаади. - Куда же я денусь? Или, может, убегу с собственного хутора?

- Это в самом деле твой хутор? - спросила Кати и пытливо заглянула в глаза  Нипернаади.

- Глупышка, - успокоил ее  Нипернаади, - все она никак не поверит! Ты все еще подозреваешь меня, хоть я и не дал к этому ни малейшего повода! Ой, Кати, я и правда расстроюсь, тогда уж на несколько недель. Ты же не хочешь этого?

- Нет, нет, - ответила Кати уже веселее. - Но теперь ты покажешь мне свой хутор?

- Все тебе покажу, все, и в поле тебя отведу, и леса свои покажу, ты увидишь мой скот и посмотришь на мои постройки — все тебе покажу. Но теперь войди в дом, я хочу окружить тебя заботой, ты поешь и отдохнешь.

Он схватил девушку за руку и повел в дом. Узелок и каннель так и остались на камне во дворе. В комнате он усадил Кати за стол, отыскал чистую скатерть, принес молока, масла, мяса, мигом пожарил яйца, вскипятил чай. Он расточал Кати комплементы, бегал из комнаты в комнату, возбужденный, словоохотливый. Но сам он не ел.

- Видала, как я встречаю свою Кати! - его распирало от радости. - Говорил же я вчера вечером, когда ты ворчала, помнишь у стога ржи — завтра к утру придем домой! И что, соврал я? Мы дома, Кати, наконец-то дома. Думаешь, я сам не тосковал по дому, думаешь, охота мне была коротать ночи под открытым небом? Ешь скорей, Кати, а как ножки поотдохнут, я покажу тебе свой хутор. Как ты думаешь — может, сначала посмотрим поля и лес, а пойдем обратно, уже и стадо будет возвращаться, тогда и скот поглядим? Или поищем стадо в лесу? Знаешь, Кати, моего красавца-быка они свели на ярмарку, того красного, о котором я тебе еще в доме твоей матери рассказывал!

Он говорил без умолку, ставя на стол то одно, то другое. Возился с ней, как с ребенком.

- Сам-то ты ничего не ешь, озабоченно заметила Кати.