Великая война - Гаталица Александар

Через несколько недель доктор закончил работу над статьей «Психология осужденного на смерть», подкрепив ее несколькими десятками примеров и фотографиями белградских смертников, и был убежден, что с ней необходимо ознакомить других психоаналитиков. Он попросился в отпуск, но сразу же уехать ему не удалось, потому что весь гарнизон замер в ожидании прибытия в город кайзера Вильгельма, который стал первым — после Барбароссы — немецким королем, бросившим взгляд на слияние Савы и Дуная под ветреным и упрямым Белградом.

Сразу же после отъезда кайзера доктор приговоренных к смерти упаковал свои вещи и сел в первый же санитарный поезд, идущий с белградского вокзала на север. С этой поездки, целью которой было найти — одного за другим — коллег-психоаналитиков, и началась, по сути дела, личная драма доктора Генриха Ауфшнайтера. Но таковой бы не случилось, не будь у доктора в горьком осадке сознания чувства вины, не будь он напуган гораздо больше, чем приговоренные к смерти. «Это и не удивительно», — сказал бы ему любой коллега, но то, что произошло с доктором во время путешествия по охваченной войной Европе, станет предметом исследования, написанного после окончания Великой войны одним из ближайших учеников Фрейда — Карлом Абрахамом, просто дополнившим свою статью, написанную «в тотемной фазе» в 1913 году.

Объектом трагической тотемной идентификации станет его коллега Ауфшнайтер. А что же мучило психоаналитика из Вены до такой степени, что он идентифицировал себя со смертью? В 1913 году в Базеле проходил конгресс Международного психоаналитического объединения, и каждый делегат этого смертельно больного движения должен был решить, за кого голосовать — за Фрейда или за Юнга. Ауфшнайтер голосовал за «непослушного сына» Юнга, но впоследствии передумал. Он никогда не простил себе, что, хотя и ненадолго, восстал против «отца» Фрейда, что на мгновение поверил этому Юнгу и позволил околдовать себя, словно какой-то мальчишка. Он попросил профессора о встрече, и тот его простил, но простил ли себя Генрих Ауфшнайтер?

Началась Великая война, и артиллерийская канонада заглушила все мысли, разумеется кроме тех, что мы скрываем в глубине души. Поэтому Ауфшнайтер сразу же после завершения операций на Балканском фронте взял отпуск и вместе со своей работой отправился в роковой путь, по которому ему идти не следовало. Позже все будет подробно задокументировано. Со статьей «Психология приговоренного к смерти» он прежде всего отправился к заместителю Фрейда — Шандору Ференци. Тотемно идентифицируя себя со своей виной и индуцируя в себе болезнь, он во время встречи с Ференци довел себя до прободения двенадцатиперстной кишки. Он мучился, его рвало, но, испытывая сильные боли, он все-таки продолжил свое паломничество, теперь к другому члену Фрейдовского комитета — Максу Эйтингтону, который диагностировал у него хроническое воспаление простаты (с подозрением на рак) и рекомендовал отдых. Однако пациент отказался от госпитализации, заявив Эйтингтону и другим врачам о необходимости продолжить свое путешествие. Так случилось, о чем в немного патетической и уже совсем не психоаналитической манере пишет третье доверенное лицо Фрейда — Карл Абрахам, что тот посетил его в военном госпитале в Алленштейне, Восточная Пруссия. Здесь больному пришлось смириться. Доктор Абрахам сразу же согласился с ранее поставленными диагнозами и решил рекомендовать психоаналитическую терапию, с самого начала заподозрив у пациента тотемные заболевания, которыми тот страдает в силу собственного скрытого желания. Болезни между тем были реальными, а ни в коей мере не придуманными, и это заставило доктора Абрахама задрожать от волнения при мысли о том, что он открыл новое звено в цепи психологических возможностей человека, обремененного чувством вины. Выходит, он имел дело с первым клиническим случаем того, как человек сам вызвал свои болезни.

Он ничего не сказал своему коллеге Ауфшнайтеру, только попытался насколько возможно дольше задержать его на больничной койке и на своей психоаналитической кушетке. Задокументировав две болезни — прободение двенадцатиперстной кишки (он назвал ее «болезнью Ференци») и хронический простатит («болезнь Эйтингтона»), он обнаружил и третье заболевание — цирроз печени, которое пациент «заработал» у него («болезнь Абрахама»), после чего разрешил Ауфшнайтеру продолжить путешествие, но в сопровождении одного из своих ассистентов, которому мы и обязаны описанием последних дней венского психоаналитика.

Покинув Восточную Пруссию на пути к последнему пункту назначения — Вене, пациент с тремя заболеваниями должен был посетить Краков, где местную военную газету редактировал четвертый член комитета, обладатель подаренного ему Фрейдом кольца, — Отто Ранк. Больной не оправдывался перед Ранком, не искал доводов в свою пользу, что дополнительно подтвердило: причина заболевания таится в сфере его подсознания. В Краков уже совсем обессиленный Генрих Ауфшнайтер прибыл для того, чтобы — по его собственным словам — и Ранку показать свою статью «Психология приговоренного к смерти». В старинной польской столице у него вскоре обнаружилась и четвертая болезнь — язва желудка («болезнь Ранка»). Как он сумел оставаться на ногах, известно только глубинным течениям психики, которые могут удерживать нас в вертикальном положении до тех пор, пока наша воля не признает своего положения.

Поэтому больной поторопился покинуть Краков. Он должен был это сделать, чтобы успеть попасть в последний пункт — Вену — к мрачному как никогда доктору Фрейду. Тем не менее отец психоаналитики любезно принял коллегу Ауфшнайтера. Не было никакой тайны в том, почему отец Зигмунд и дочка Анна не удивились его приезду. Причина этого теплого и почти братского врачебного приема заключалась в письмах, пришедших до приезда больного. В момент встречи со своим «блудным сыном» Фрейд уже получил детальные сообщения от Ференци, Эйтингтона и Ранка, а также и подробный анамнез из госпиталя в Алленштейне, составленный доктором Абрахамом. Естественно, этот случай заинтересовал отца психоанализа, и он сразу же принял больного в своем холодном доме. Он притворялся — позволим себе употребить это выражение, — что читает его статью и даже делает в ней пометки, а на самом деле наблюдал за состоянием больного. Он ждал неделю, самое большее — две, пока у паломника не заболели зубы: сначала один, потом еще один и, наконец, вся челюсть. Не потребовалось особого труда, чтобы установить, что у бедного доктора Ауфшнайтера рак челюсти под нижним правым коренным зубом («смертельная болезнь Фрейда»).

Конец последовал довольно быстро, так что до нового 1916 года психоаналитик уже не дожил. После окончания Великой войны его паломничество станет краеугольным камнем работы под названием «Психология военного больного», тему которой Фрейд с трудом уступил доктору Абрахаму, и даже разрешил тому опубликовать ее под собственным именем, ограничившись только посвящением мэтру.

Однако это случится гораздо позже, когда Великая война закончится. Накануне нового 1916 года ни Абрахам, ни Фрейд не знали, дождутся ли они наступления очередного года; не знал этого и отец Донован, потерявший в новогоднюю ночь солдата. На этот раз он не подбадривал юношу, не уговаривал его доползти до траншеи. Парня доставили с огромной кровавой раной в животе, и было настоящим чудом, что отец Донован успел его исповедовать. Он уже не в первый раз терял солдат, но, ради Бога, ведь это был Новый год. Смерть в эту ночь он переживал особенно тяжело. Он стоял с непокрытой головой пред блиндажом в окопе 29-го шотландского полка и смотрел на небо. Он никогда не представлял себе, что одним взглядом можно охватить столько неба и столько звезд.

Ханс-Дитер Уйс в эту новогоднюю ночь еще не пел, но вскоре он запоет, в этом не следует сомневаться.

Гийом Аполлинер до нового 1916 года не нашел себе новой возлюбленной.

Штефан Хольм не дожил до Нового года. Холеру он сначала почувствовал как слабую боль внизу живота, но болезнь развивалась с такой скоростью, что его едва успели уложить на койку. Он умер в импровизированном санитарном бараке вблизи окопов. Койки там стояли впритык одна к другой, словно скамейки на галерах. Одни больные дрожали от холода, кутаясь в грязные одеяла, другие что-то вяло жевали, третьих рвало. Мертвенные лица с серой кожей и большими серьезными глазами ждали только одного — смерти. Это были уже не солдаты, не люди, а какие-то уродливые существа, заплатившие своей болезнью за наглость тех, кто выжил. Штефан ничем не отличался от других больных. Его последние слова были: «Мое кепи пошлите в Варшаву». Никто не понял, почему он это сказал, и кепи отправили родителям в Гейдельберг.