Моя история русской литературы - Маруся Климова

Оно и понятно! Раньше человек бродил по девственным джунглям и постоянно натыкался там на крокодилов, бегемотов и слонов, а теперь он натыкается повсюду на автомобили, поезда и самолеты. И последние его теперь пугают ничуть не меньше, чем самые хищные представители животного мира. Ну а ядерная физика и теория относительности — это соответственно теперь что-то вроде ноябрьского моросящего дождя, надоедливо стучащего за окном с утра до вечера…

Короче говоря, лично для меня совершенно очевидно, что переход части творческой интеллигенции в своеобразный «микромир» связан именно с таким наивным переносом процессов, происходящих в окружающем мире, на собственную жизнь и творчество. Конечно, современные писатели уже не считают себя детьми солнца или ветра и не приносят им в жертву своих родственников, однако где-то на бессознательном уровне им вполне может казаться, что их неуловимые для обычного человеческого восприятия мысли, образы, шутки, обобщения, чувства и прочее все-таки смогут распознать специально подготовленные для этого ученые-литературоведы, если и не оснащенные вдобавок еще какими-то особыми приборами, способными улавливать инфраизлучение и ультразвуки, то, во всяком случае, имеющие на этот случай тщательно разработанные научные методы и подходы. Точно так же как теперь специалисты в области ядерной физики распознают и определяют свойства разнообразных элементарных частиц при помощи тщательно разработанных теорий, приборов и расчетов. И самое главное, что многие современные литературоведы, причем едва ли не большинство, действительно специализируются сейчас на такой литературе «микромира», в то время как остальные по старинке остаются верными «последователями Ньютона» и продолжают изучать «макромир», т. е. интересуются только теми писателями, которые весомо обозначили себя во внешнем мире: получили какую-нибудь премию или же на худой конец напечатались в каком-либо солидном «толстом» журнале… Правда, меня немного удивляет, что это разделение в современном литературоведении произошло совершено спонтанно, можно сказать, неосознанно, на бессознательном уровне, так как большинство литературоведов, точно так же, как и писатели, кажется, абсолютно не отдают себе в этом отчета.

Поэтому, собственно, я и склонна усматривать в этом разделении некий наивный перенос «по аналогии», свойственный первобытным народам…

Что касается меня, то, обратившись к истории русской литературы и приблизившись к рубежу двадцатых годов прошлого века, я невольно чувствую себя теперь кем-то, вроде витязя из русской сказки, неожиданно оказавшегося на роковой развилке дорог. Честно говоря, я и в самом деле толком не знаю, куда мне теперь повернуть. С одной стороны возвышаются какие-то пугающего вида заросшие мхом пеньки типа Демьяна Бедного, Шолохова, Алексея Толстого… А с другой — мелькание неясных теней вроде Вагинова, Добычина, Введенского…

Глава 26

Необратимость

На днях, перебирая свои архивы, я случайно натолкнулась на уже слегка пожелтевшее письмо, которое связано со временем, когда я делала самые первые шаги в журналистике. Помню, тогда мне поручили составлять телеанонсы для популярной у петербургских домохозяек газеты «Пятница», выходившей в качестве приложения к газете «Час Пик». Пробежав глазами это письмо, я почувствовала сильное искушение поместить его в свою «Историю»… После некоторых колебаний я решила так и поступить. Вот это письмо с сохранением всех особенностей авторской орфографии и стиля.

В редакцию газеты «Пятница» (Час Пик), Невский пр, 81

В настоящее время Ваша газета является одной из самых полезных, нужных и доступных (по цене) газет для Петербуржцев, тех, кому важно иметь информацию о выставках, и концертах, встречах людей искусства и здравоохранении и т. д. Газета насыщена полезной информацией и очень нужна той элите города, которая и составляет его лицо, как культурной столицы России.

Именно эта элита сейчас бедна, месяцами лишена зарплат и пенсий и охотно получает информацию за 1 тыс. в неделю.

Долгое время нейтральная нужная информация о фильмах телевизионной недели также, я уверена, удовлетворяла читателей. Но вдруг, о ужас! Вы пустили на свои страницы не журналиста, а маньяка — Марусю Климову. Как вы — редакция, подписывающая газету к печати, можете ставить свою подпись под этими помоями, выплескиваемыми вопиющей серостью и грубостью: «параноик-режиссер», «потрепанные Делон и Абдулов» (Я вам всем желаю в их возрасте быть ТАКИМИ потрепанными), «откровенная неудача», «туфта» или, более того, «маразм», поскольку убогому восприятию Маруси просто недоступна поразительная красота съемок, высокий вкус операторов и тонкий английский юмор фильма «Африканец». А ее лексикон дешевой путаны: «неотягощенный комплексами», «красотка», «состряпанный заговор», «трахнутый пыльным мешком» и пр. Такие «перлы» просто недопустимы в журналистике.

Город отличается именно своим демократизмом в культуре и искусстве: здесь уживались Курехин и Петров, авангардисты и Ахматова, да можно привести сотни примеров. Какое право имеет какая-то Маруся на безапелляционные хамские суждения о чьем-либо творчестве на страницах Петербургской прессы?

Каждый имеет право на свои вкусы и мнения: кто-то смотрит детектив, а кто-то замирает от фильмов Годара, кто-то не любит экранизаций, а кто-то выключает телевизор во время сериалов.

Нас миллионы, так почему же мы должны читать мнение неопохмелившегося алкоголика, стоящего утром у пивного ларька — это самое место, где можно услышать такую неаргументированную, злую, неудовлетворенную брань, да еще на кухнях коммунальных квартир, населенных все теми же алкоголиками (имею большой печальный опыт «коммунальной» жизни, как многие коренные петербуржцы), а здесь — журналисты, четвертая власть!

Вспомните, как убежденный атеист Есенин ответил Демьяну Бедному: «Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос — все это миф, мы это понимаем, но ведь нельзя, как шелудивый пес, на все захлебываться лаем…» Вот этот лай и приводил к разрушению храмов и изгнанию Бродского и Галича.

Недопустимы строки, написанные рукой убогого, грубого или больного журналиста на страницах популярных петербургских газет, их могут читать не только немолодые образованные люди, а и молодежь, образования и опыта которой может не хватить на критическое восприятие этих, воистину пошлых, нездоровых, а главное, никому ненужных «резюме» о фильмах. Нам нужен год выпуска, страна, создатели, а дальше разберемся сами или переключим телевизор, но уж «черное» мнение, воспитанной социалистической «чернухой» Маруси нас не может интересовать, а вам, уважаемые издатели, подписывать такое к печати просто недопустимо.

Неужели вы никогда не слушаете Вульфа или хотя бы Шолохова?

Ну что тут скажешь?! Оставим за скобками «тонкий английский юмор» французского фильма «Африканец»… Это письмо является ярким свидетельством того, что я вовсе не случайно обратилась к «Истории литературы», а этому предшествовал довольно длительный период испытаний, во время которых я тщательно закаляла свой дух и оттачивала слог. Короче говоря, прежде чем обратиться к «сильно потрепанным» Пушкину, Толстому и Достоевскому я немного поупражнялась на более мелких сошках, типа Делона и Абдулова. Никогда нельзя браться за какое-нибудь серьезное дело, тщательно не подготовившись! А мое сотрудничество с газетой «Пятница» длилось очень недолго, так как приведенный выше отклик был, увы, далеко не единственным…

Тем не менее я и сегодня сохранила в душе свою тайную страсть к кино, которое, признаюсь, вдохновляет меня на творчество гораздо сильнее, чем литература.

Например, совсем недавно мне случилось присутствовать на просмотре фильма «Необратимость». Афиша в фойе Дома кино предвещала зрителям встречу с «самым большим скандалом последнего Каннского кинофестиваля».

Лично я, как непосредственная участница одного из этих фестивалей, а именно юбилейного, пятидесятого, не слишком обольщалась на счет зрелища, которое мне предстояло увидеть. Однако соблазн посмотреть и посмаковать тщательно, со всеми подробностями отснятую сцену насилия, в конце концов, оказался сильнее меня. Создателей фильма, собственно, в этом и обвиняли: в том, что они именно смакуют в своем фильме насилие. Ну а те, естественно, всячески отнекивались и утверждали, что они это насилие обличают. Не помню уже точно, где мне попалась на глаза эта полемика с фестивальной пресс-конференции, — кажется, в «Петербургском телезрителе», — не важно. Как и следовало ожидать, сцена насилия в фильме именно смакуется! Впрочем, я в этом нисколько и не сомневалась, иначе бы вообще на этот фильм не пошла. Как, наверняка, и большинство зрителей переполненного до отказа зрительного зала… Однако, как выяснилось, самый главный прикол фильма заключался в том, что действие в нем разворачивается в обратном порядке. Нет, не то чтобы совсем — актеры не ходят задом наперед или же вверх ногами, — а просто кадр за кадром, сцена за сценой, все события показываются в обратной последовательности: сначала расправа над насильником, а уже потом — сама сцена насилия, ну а в финале соответственно — картины безмятежного семейного счастья, предшествующие всем этим драматическим событиям, своеобразный happy end, короче говоря… Если же отбросить этот маленький нюанс, то фильм оказался классической чернухой. Такое впечатление, что молодому и никому не известному режиссеру удалось где-то раздобыть бабки и даже, благодаря каким-то связям, пролезть на Каннский фестиваль, потому что, ясное дело, это совсем не просто. Однако в самый последний момент, когда все уже было на мази и схвачено, он вдруг призадумался, сел, почесал свою репу (я почему-то очень хорошо себе представляю эту картину) и решил срочно свой фильм перемонтировать, пустить все события в обратном порядке, для того чтобы придать фильму своеобразный авангардный лоск и философичность. Не сомневаюсь, что все так и было! Тем более, что после идиллических картин семейного счастья и парадоксального хэппи-энда экран вдруг весь начинает как-то дергаться и трястись, а из-за кадра звучит зловещий голос диктора, произносящий просто убийственную фразу: «Время разрушает все!» На этом фильм резко обрывается… Ну, все, тут уже ничего не прибавить и не убавить!