Владимир Маяковский - Владимир Владимирович Маяковский

[1926]

ЕДУ

Билет —

щелк.

Щека — чмок.

Свисток —

и рванулись туда мы,

куда,

как сельди,

в сети чулок

плывут

кругосветные дамы.

Сегодня приедет —

уродом урод.

а завтра —

узнать посмейте-ка:

в одно

разубран

и город и рот —

помады,

огней косметика.

Веселых

тянет в эту вот даль.

В Париже грустить?

Едва ли!

В Париже

площадь

и та Этуаль,

а звезды —

так сплошь этуали.

Засвистывай,

трись,

врезайся и режь

сквозь Льежи

и об Брюссели.

Но нож

и Париж,

и Брюссель,

и Льеж —

тому,

кто, как я, обрусели.

Сейчас бы

в сани

с ногами —

в снегу,

как в газетном листе б…

Свисти,

заноси снегами

меня,

прихерсонская степь…

Вечер,

поле,

огоньки.

дальняя дорога. —

сердце рвется от тоски,

а в груди —

тревога.

Эх, раз,

еще раз,

стих — в пляс.

Эх, раз,

еще раз,

рифм, хряск.

Эх, раз,

еще раз,

еще много, много раз…

Люди

разных стран и рас,

копая порядков грядки,

увидев,

как я

себя протряс,

скажут:

в лихорадке.

[1925]

ГОРОД

Один Париж —

адвокатов,

казарм,

другой —

без казарм и без Эррио.

Не оторвать

от второго

глаза —

от этого города серого.

Со стен обещают:

«Un verre de Koto

donne de l’energie»[3].

Тот, кто постоянно ясен…

Вином любви

каким

и кто

мою взбудоражит жизнь?

Может,

критики

знают лучше.

Может,

их

и слушать надо.

Но кому я, к черту, попутчик!

Ни души

не шагает

рядом.

Как раньше,

свой

раскачивай горб

впереди

поэтовых арб —

неси,

один,

и радость,

и скорбь,

и прочий

людской скарб.

Мне скучно

здесь

одному

впереди,—

поэту

не надо многого, —

пусть

только

время

скорей родит

такого, как я,

быстроногого.

Мы рядом

пойдем

дорожной пыльцой

Одно

желанье

пучит:

мне скучно —

желаю

видеть в лицо,

кому это

я

попутчик?!

«Je suls un chameau»[4],

в плакате стоят

литеры,

каждая — фут.

Совершенно верно:

«je suis», —

это

«я»,

a «chameau» —

это

«я верблюд».

Лиловая туча,

скорей нагнись,

меня

и Париж полей,

чтоб только

скорей

зацвели огни

длиной

Елисейских полей.

Во всё огонь —

и небу в темь

и в чернь промокшей пыли.

В огне

жуками

всех систем

жужжат

автомобили.

Горит вода,

земля горит,

горит

асфальт

до жжения,

как будто

зубрят

фонари

таблицу умножения.

Площадь

красивей

и тысяч

дам-болонок.

Эта площадь

оправдала б

каждый город.

Если б был я

Вандомская колонна,

я б женился

на Place de la Concorde[5].

[1925]

МЕЛКАЯ ФИЛОСОФИЯ

НА ГЛУБОКИХ МЕСТАХ

Превращусь

не в Толстого, так в толстого, —

ем,

пишу,

от жары балда.

Кто над морем не философствовал?

Вода.

Вчера

океан был злой,

как черт.

сегодня

смиренней

голубицы на яйцах.

Какая разница!

Все течет…

Все меняется.

Есть

у воды

своя пора:

часы прилива,

часы отлива.

А у Стеклова

вода

не сходила с пера.

Несправедливо.

Дохлая рыбка

плывет одна.

Висят

плавнички,

как подбитые крылыппси.

Плывет недели.

и нет ей —

ни дна,

ни покрышки.

Навстречу

медленней, чем тело тюленье,

пароход из Мексики,

а мы —

туда.

Иначе и нельзя.

Разделение

труда.

Это кит — говорят.

Возможно и так.

Вроде рыбьего Бедного —

обхвата в три.

Только у Демьяна усы наружу,

а у кита

внутри.

Годы — чайки.

Вылетят в ряд —

и в воду —

брюшко рыбешкой пичкать.

Скрылись чайки.

В сущности говоря,

где птички?

Я родился,

рос,

кормили соскою, —

жил,

работал,

стал староват…

Вот и жизнь пройдет,

как прошли Азорские

острова.

3/VII — Атлантический океан

[1925]

* * *

В полпредстве устроили ему вечер чтения. Было довольно много народу. Принимали его, в общем, средне… Маяковский сказал: «Когда рабочий принимается за работу, он снимает пиджак», снял пиджак и начал читать. Главным образом он читал свои стихи из Америки, в