Xамза - Камиль Яшен

- Я вас понимаю... Сегодня скорбная ночь, но даже печаль осквернена грязными руками... Через несколько дней мы собираемся на маевку... будет проходить под видом дня рождения одного рабочего...

- Степана Соколова? - улыбнулся Алчинбек. - Там, наверное, будет Аксинья?

- Нет, не Соколова, другого человека...

- В городе собираться опасно...

- Маевка будет не в городе, а в кишлаке Ширин-сай, в воскресенье...

- Спасибо, Хамзахон, за приглашение на маевку. Вы даже не знаете, как я благодарен вам.

- Ох, Алчинбек, сердце мое разрывается от горя! Совесть обжигает душу... Но мне даже не дали оплакать мою мать. Мама, мама! Я один виноват в твоей смерти, из-за меня остановилось твое сердце.

- Успокойтесь, Хамзахон. И пойдемте, вас ждут отец и сестра. Они остались без вашей помощи около покойной.

- Идем. Я убежал как мальчишка... Зачем им все-таки понадобилась моя пьеса?

- Это недоразумение. Вам вернут ее.

- Нет, они уничтожат рукопись, я знаю... Но я все равно восстановлю пьесу! Я помню ее наизусть!.. Это память о Зубейде, понимаете, Алчинбек?.. Они могут сжечь бумагу, но мою память и мое сердце они сжечь не смогут никогда!.. Зубейда однажды сказала мне, что, пока я буду писать о ней, она будет жива для меня...

- Не надо воспоминаний, Хамзахон. Ваше сердце переполнено сегодняшней болью.

- Я напишу обо всем! И о Зубейде, и о смерти матери, и о том, как ее даже мертвую не оставила в покое полиция... Завкн прав. Люди должны знать, откуда приходит боль к человеку и что она приносит ему... И Низамеддин Ходжаев тоже прав. Поэт ничего не должен забывать - тогда его слово поможет настоящему и придет в будущее...

Глава седьмая

ДВЕ МЕККИ

1

Тихое солнечное утро в горах. Зелень еще не отцвела, воздух прозрачен и ясен.

Аксинья заплетала венок.

Примерила - мал венок. Снова ловко забегали пальцы, соединяя стебельки. Большой букет, из которого Аксинья брала цветы, лежал рядом с ней.

С поляны на холме далеко была видна дорога, уходящая в ущелье. И время от времени Аксинья внимательно на нее поглядывала.

Чуть ниже по склону, на другой стороне холма, в густом кустарнике прятались тоже дозорные - парень и девушка из кишлака Ширин-сай.

- Куда ты смотришь? - спросила девушка сердито.

- На тебя!

- Нас посадили здесь, чтоб мы смотрели на дорогу!

- А ты пересядь на мое место, тогда я и дорогу буду видеть, и тебя...

...Много народу собралось в тот день в ущелье, на берегу бурной речушки Ширин. Бурлит большой казан, из которого вкусно пахнет пловом, накрыто сразу несколько дастарханов - желтеют лепешки и дыни, высятся горки фруктов и овощей.

Узбеки, киргизы, таджики, русские - все сидят вместе. Да и чего им сторониться друг друга? Больших господ среди них нет, все свой брат кокандские мастеровые и фабричные. Ну, и несколько ремесленников из пригорода.

Лихо отбрасывая падающий на глаза русый чуб, Степан Соколов терзал ярославскую гармошку. Одет он был по-праздничному, но особую гордость Степана составляла фуражка с ярким лакированным козырьком.

А за соседним дастарханом пытался подобрать на дутаре туже мелодию Хамза. Но какой-то печальный, грустный напев получался у него.

В каждой компании шел свой разговор.

- Э-э, вот ты говоришь - учись. А зачем? - усмехнулся, глядя на Хамзу, пожилой мастеровой-таджик. - Если я. к примеру, погонщик каравана, зачем мне знать, как устроен мир? Где горб у верблюда, где голова, а где хвост, я и так знаю.

- Но надо знать самое главное, - оборвал мелодию Хамза, - куда и зачем идет караван? Без учебы - жизнь пустыня.

- А где я возьму учебу? - нахмурился таджик. - На базаре куплю? Если ты такой умный, дай мне скорее твою учебу, прошу тебя.

Все засмеялись.

- Прошу, прошу, - вздохнул Хамза. - Мы всю жизнь просим. У бая - денег взаймы, у муллы - благословения, у купца - товара в долг... Просим и просим, с детства до старости.

Свернув гармошку, присел около Хамзы Степан Соколов.

- И не надоело? - Он с хрустом надкусил яблоко. - Просить, говорю, не надоело?

- А что делать? - развел руками мастеровой. - Не воровать же...

- Чью просьбу услышат скорее - одного человека или ста?

- Конечно, ста, - ответил кто-то из молодых узбеков, жителей Ширин-сая.

- А если попросит тысяча? - подбоченился Соколов.

- Если столько человек сразу просить станут - гора дрогнет! Любую просьбу выполнит даже хан!

- Выполнит! Как же! Держи карман шире, - сплюнул известный всему Коканду сапожник из пригорода - наполовину русский, наполовину неизвестно кто. - Пришлет полицейских, то есть миршабов, - тебя в яму и посадят!

- Тысячу сразу не посадят!

- Пришлет тысячу миршабов!

- Но нас-то, рабочих, всегда больше, чем миршабов! - тряхнул чубом Степан.

- У них сабли, винтовки! А у нас что? Ничего нет!

Соколов с удовольствием наблюдал, как начатый им спор разгорался все сильнее и сильнее. Он даже толкнул Хамзу локтем в бок: мол, вот как надо действовать, народ-то сам приходит к правильным мыслишкам. Народ, он не дурак.

Но Хамза сегодня был сам на себя не похож. Всего несколько дней назад похоронили мать. На похороны пришло много народу.

Даже сам судья Камол пожаловал. Долго говорил о том, что аллах посылает мусульманам наказания за их грехи. Но не всегда, мол, наказания падают на тех, кто их заслужил. Бывают и невинные жертвы, но аллах видит все. Рано или поздно каждому воздастся по заслугам.

Всем было ясно, о ком говорил судья, и у Хамзы остался от похорон горький осадок на душе - ни оплакать, ни похоронить мать ему как следует не дали.

Причина невеселого настроения Хамзы была еще и в том, что на маевку не пришел Алчинбек. Накануне он прислал записку, в которой писал, что по делам должен на несколько дней уехать из Коканда. Записка расстроила Хамзу. Ему почему-то хотелось, чтобы именно сегодня Алчинбек был рядом. В эти скорбные дни он постоянно испытывал потребность разговаривать с Алчинбеком, вспоминать юность, когда была жива мать, когда он писал стихи и газели, любил Зубейду и вообще, все было хорошо...

- Скажешь что-нибудь? - вывел Хамзу из состояния мрачной задумчивости Степан Соколов.

- Скажу, - кивнул Хамза.

Он оглядел сидевших за дастарханом людей. Все лица были повернуты к нему.

- Вы говорили о винтовках и саблях, - тихо начал Хамза. - Но оружие это восстание, а восстание - это кровь, жертвы и горе. Разве путь к добру и счастью должен быть забрызган кровью? Наверное, революция может победить и без ненужных

жертв.

- С помощью всеобщего образования, что ли? - не выдержав, зло крикнул Степан, пораженный неожиданными словами Хамзы, его интонацией и понурым видом.

- Если все люди станут грамотными и образованными, то равны будут все, - сказал Хамза. - А когда все равны, то никто не может быть рабом другого. Революция этого и добивается, но зачем же тогда напрасные жертвы? Знания, просвещение, учеба - вот что самое главное.

Степан Соколов уже досадовал на себя за свой злой выкрик.

Он понимал, что после смерти матери и обыска с Хамзой что-то произошло. Он был очень удивлен еще тогда, когда перед самыми похоронами Хамза пришел к нему и от имени отца попросил, чтобы ни он, Степан, ни Аксинья не приходили на кладбнше.

Тогда Соколов объяснил это для себя цепкостью религиозных предрассудков, в плену которых находился ибн Ямин.

Но Степан был горд за Хамзу, когда тот сказал, что не пропустит маевку из-за траура. Это был поступок настоящего борца,

революционера... И вот теперь Хамза вдруг понес какую-то околесицу о ненужности жертв в революции. Да какая же революция бывает без жертв!

Похищение рукописи пьесы полицейскими агентами, конечно, сильно подействовало на Хамзу. Но не с кем было посоветоваться, какой совет дать Хамзе, чтобы он по закону потребовал у полиции возвращения рукописи. Доктора Смольникова срочно вызвали в Ташкент по медицинским делам. А Хамза переживал...

И допереживался - заменил революцию просвещением.

Нужно исправить дело. Но только аккуратно. Хамза - свой.

Сейчас он не в себе, но пройдет время, и он опять заговорит правильными словами. Надо осторожно объяснить ему его неправоту. И пусть люди послушают. Им будет полезно.

Но и особенно разводить кисель тоже, наверное, не следует.

Нужно сказать просто, доходчиво и ясно, чтобы поняли все, кто пришел на маевку, - и русские, и узбеки, и таджики, и киргизы.

Как когда-то, в девятьсот пятом году, говорил ему самому, Степану, доктор Смольников.

- Мы каждый день .вспоминаем девятьсот пятый год, - сказал Соколов, глядя в упор на Хамзу. - Значит, он не прошел для нас бесследно. Значит, не напрасно гибли прекраснейшие из людей, раз их пример всегда перед нами. Революция не кончилась, если мы с вами спорим о ней... А что касается жертв, то в нашем Туркестане сейчас за один день от голода, болезней и нищеты гибнет столько же людей, сколько погибло на баррикадах Красной Пресни.