Заговор мерлина - Джонс Диана Уинн

Но еще сильнее я тревожился из-за Романова. Меня это грызло непрерывно. Я был уверен, что ему надо в больницу. Но отправить его в больницу никакой возможности не было. И еще я очень тревожился из-за этого мастера молитв. Я каждую минуту ожидал, что он вот-вот появится. Я был уверен, что улетел он только затем, чтобы выманить меня наружу, свалить меня хорошо нацеленной молитвой, а потом ворваться к Романову.

Я сварил еще кофе и уселся за кухонный стол, попивая кофе и глядя, как потрескивает и светится огонь в печке. Странная это была печка. В топливе она, похоже, не нуждалась, и мне даже не приходило в голову поискать дров или угля. Из-за решетки уютно светилось оранжево-черно-красное пламя. Каким-то образом оно помогало мне собраться с мыслями.

Странно, что Максвелл Хайд оказался магид ом и разыскивал меня. Я предположил, что он собирается забрать меня домой, к папе. Отчасти это сулило облегчение, потому что это явно означало, что мне придется обождать, прежде чем помочь этой девочке, Родди. Но после того сна, что мне приснился, я был не уверен, что могу ждать, — и это меня нервировало и в то же время возбуждало, примерно в той же степени. И еще неловко получится, если Максвелл Хайд решит отправить меня домой так же бесцеремонно, как он сделал это с козой. Странно, что я все время про себя звал его по имени и фамилии одновременно. Потому что, если я думал о нем как о мистере Хайде, я тут же невольно начинал звать его доктором Джекиллом [4]. А если я думал о нем как о просто Максвелле, мне тут же вспоминался серебряный молоток Максвелла [5]

Тут я сообразил, что мысли у меня сделались какие-то маленькие, коротенькие и пустяковые. Меня просто бесит, что, как только пытаешься думать о чем-то серьезном, мысли тут же сбиваются на пустяки. По крайней мере, у меня все время так получается. Я расстроился и вышел на улицу. Я так злился на себя, что все равно бы дома не усидел.

Остров стал отчетливо меньше. Стена сада была теперь буквально в паре шагов от двери дома, и роща придвинулась ближе. Все сделалось странным, каким-то потрепанным, и линии, разделяющие разные куски травы, уходящие в глубь сада, были видны невооруженным глазом. Стена сада теперь состояла в основном из камня и местами почти обрушилась. Мини рядом с ней выглядела просто огромной. Когда я вышел из дома, она виновато отдернула хобот и принялась покачивать им, потирая одну заднюю ногу о Другую. Она выглядела здорово смущенной.

— Что ты делаешь?

— Ничего… — сказала она.

Тут меня отвлекла коза — она прискакала с таким видом, будто мне только ее и не хватало для полного счастья. Кроме того, я вдруг сообразил, что в саду ведь масса еды! Угостим Максвелла Хайда клубничкой. Я подошел к покосившейся калитке в обветшавшей стене, отворил ее… И застыл в растерянности. За стеной оказался крохотный запущенный участочек с разросшимися яблонями вдоль забора, и повсюду сорняки. Пока я глазел на это безобразие, коза проскочила мимо меня и принялась лопать чахлую брюссельскую капусту, как будто булки и по л кресла ей было мало. Мини застенчиво протянула хобот через мое плечо и уцепила зеленое яблоко на ближайшем дереве.

— Я их очень люблю, — объяснила она, — хотя от них у меня в животе странное ощущение.

Я внезапно вспомнил — наверное, слышал по телику, — что у слонов чрезвычайно деликатное пищеварение. И пришел в ярость. На самом деле все началось с утреннего телефонного звонка. Но злость я выместил именно на Мини.

— А ну, прекрати! — заорал я. — Глупая слониха! Желудок себе испортишь! Только мне еще не хватало, чтобы ты заболела! И вообще, это воровство!

Она всерьез обиделась. Стремительно отдернула хобот и в ужасе посмотрела на меня. Никогда не забуду, как посмотрели на меня эти чудесные серые глаза.

— А я думала, ты добрый! — сказала она. Потом повернулась с той неожиданной грацией, что свойственна слонам, и ушла прочь.

Я почувствовал себя последним мерзавцем. Мне ничего не оставалось, как бродить между сорняков и уныло выискивать то, что я умел готовить. Выбирать было особо не из чего. Я нашел пожелтевший салат, мелкие неспелые помидоры, растущие на чахлой плети, и горсть жестких слив.

Я как раз выходил, сложив свою жалкую добычу в подол свитера, но тут галопом примчалась Мини.

— Ой, Ник, идем скорее! Я нашла такую ужасную вещь! Пожалуйста, идем!

Она хлопала ушами, размахивала хоботом и переминалась с ноги на ногу. И уже начинала закатывать глаза. Я понял, что слониха близка к истерике.

— Ладно, — сказал я. — Погоди секундочку.

Я забежал в дом, бросил на стол овощи и даже не забыл прикрыть дверь, чтобы коза не влезла. А потом бегом направился следом за Мини на другой конец острова. К тому времени до него осталась всего сотня ярдов, и по пути мы то и дело пересекали линии, разделяющие разные виды травы.

За рощицей Мини остановилась, дрожа всем телом.

— Там, внизу, — сказала она и коротко ткнула хоботом в нужном направлении. — Я не могу больше туда ходить! Не могу!

С той стороны берега острова были довольно обрывистыми. Чтобы дойти до моря, мне пришлось спуститься со Скользкого, поросшего травой обрыва и миновать две покатые полосы, усыпанные хрусткой белой галькой. Мини оставила в гальке глубокие размазанные следы, когда спускалась к воде, и еще более глубокие следы, когда поднималась обратно. Понять, почему ей вздумалось туда спуститься, было нетрудно. Кусок воды напротив полосы гальки был славным тропическим морем сине-зеленого цвета, и по нему катились спокойные невысокие волны. Над морем дул теплый ветерок. Самое подходящее место для слонихи, чтобы поплавать. Если не считать того, что…

Я застыл как вкопанный.

В воде был кто-то еще. Он мягко покачивался на ленивых волнах. Он был красно-коричневый и блестящий. Сперва я подумал, что он живой и пытается выплыть на берег.

Но тут волны развернули его так, что на меня уставился глаз из-под треснувшего стекла золотых очков. А выше и ниже глаза было сплошное красно-белое месиво. Тут я понадеялся, что он действительно мертвый. Не может человек оставаться живым, когда у него голова так разбита. В прозрачной воде от него расходились красно-коричневые облака. В воздухе над ним кружился рой мелких мошек. А потом его снова развернуло, и я увидел его вышитую куртку, разрубленную и окровавленную. В ране мелькнула белая лопатка. Мухи взмыли в воздух и снова закружились над ним.

Я заставил себя подойти на шаг ближе. Споткнулся о какую-то деревяшку, на миг оторвал глаза от мастера молитв — и увидел то, чем его убили: лопату и топор, валяющиеся на гальке. Металлические части инструментов были красные и липкие, с налипшими на них волосами. Я вспомнил, как Иафет бежал к машине, весь залитый тем, что я принял за красную вышивку. Меня затошнило. Я просто не мог сдержаться. Мне очень стыдно, но я совершенно не приспособлен для подобных вещей. Я заставил себя войти в воду, коснуться чуть теплого, глядящего невидящими глазами лица мастера молитв, чтобы наверняка убедиться, что он мертв. А потом я выбежал на берег, отбежал по галечному пляжу в сторону, пока труп не скрылся из виду, и там меня вывернуло наизнанку. Когда я выполз на травянистый обрыв, с липким кофе, стоящим в носу, меня трясло хуже Мини.

— Там кто-то мертвый, да? — спросила Мини.

— Да, — сказал я. — Ужас. Давай пойдем куда-нибудь в другое место. Все равно тут мы ничего сделать не сможем, пока Максвелл Хайд не проснется.

Мы выбрали солнечное место у стены сада, и я мешком плюхнулся на траву. Мини все пыталась обвить меня хоботом и тут же отдергивала его. Я понимал — она хочет удостовериться, что я еще живой. Много времени спустя я сказал:

— Ты извини, что я на тебя наорал. Я был в плохом настроении.

— Да-да, я знаю, — сказала слониха. — Тебе все время приходится всех кормить. Я… э-э… я все равно съела довольно много яблок, прежде чем ты вышел.