Комментарий. Не только литературные нравы - Геннадий Красухин

Чтобы платить проценты, брат должен был искать какую-то работу. Но ничего кроме работы у собственной жены он не нашёл. Правда, в Малаховке, рядом с домом жены, Алик построил особнячок в своём вкусе, – в то время, когда ещё работал в кооперативе. Однако распоряжаться им он теперь не мог. Туда жена вселила старшего своего сына с семьёй. Алик ездил в Москву, мечтал о работе в частном ювелирном магазине, но предлагать такую работу его знакомые не спешили. А здесь ещё начались хлопоты по продаже квартиры: все проценты брат выплатить был не в состоянии, и размер его долга существенно вырос.

Когда же всё, наконец, утряслось: и квартира была продана, и долг погашен, брат почувствовал сильные сердечные боли. Врачи определили ишемическую болезнь сердца. Я советовал ему немедленно ложиться в больницу. Он не захотел.

И не должен был он через неделю после того, как ему поставили этот диагноз, сидеть за столом, отмечая день рождения пасынка. А он сидел и пил. А после лёг в постель, заснул и умер во сне. Было это в конце марта 1997 года. И, стало быть, до 49 лет он не дожил. Потому что родился, как и я, в мае. Мы ещё шутили, что я старше его всего на восемь лет, зато он меня – на целых восемь дней…

Однажды после очередного застолья в ЦДЛ мы с ним распрощались, каждый сел в такси и поехал к себе домой. Вечер был морозным, и захотелось мне пройтись хотя бы по Безбожному (ныне Протопоповскому), проветриться, продышаться. Наш Астраханский переулок, где я жил, пересекал Безбожный в пяти-семиминутной ходьбе по нему от метро «Проспект Мира». И я попросил водителя высадить меня у метро.

Но расплатившись и очутившись на улице, был немедленно остановлен двумя милиционерами, которые приказали мне сесть в кузов их небольшого крытого грузовичка с решёткой, и поскольку я запротестовал, скрутили и впихнули туда насильно. В кузове уже сидело несколько человек, потом прибавилось ещё несколько. Машина тронулась, и только после этого до меня дошло, что рядом со мной сидят в основном крепко выпившие люди.

Привезли нас, как выяснилось утром, на Троицкую улицу, в медвытрезвитель, где с меня грубо сорвали дублёнку и шапку, отобрали портфель, велели раздеться до трусов, снять носки и, несмотря на все мои протесты, в таком виде заперли в огромной казарменного вида комнате с множеством лежанок, покрытых дырявыми простынями, и с небольшими у потолка квадратами окошечек, темневших сквозь железные решётки. Лампы на потолке горели всю ночь, в течение которой я раза три принимался стучать в закрытую дверь, слушал, как гремит в ней ключ, требовал у появлявшегося милиционера выпустить меня и оставил это занятие после того, как у милиционера лопнуло терпение и он пригрозил надеть на меня наручники и запереть в холодном карцере.

Впрочем, уже в шесть утра меня вызвали.

– За что меня забрали? – спросил я старшего лейтенанта, сидевшего напротив меня по другую сторону барьера.

– Где работаешь? – не обращая внимания на мой вопрос, спросил он.

– Вы мне не ответили, – сказал я.

– Ты что? Права собрался качать? – удивился он.

– Собрался, – ответил я. – По-моему, имею на это право. На каком основании вы меня забрали?

– А на том, что ты был пьян в стельку, лыка не вязал! – заорал старлей.

– Но это же чудовищная неправда! – возмутился я. – Я не валялся на улице и не шатался, когда вышел из машины.

– Из какой машины? – спросил милиционер. – Из «воронка»?

– Нет, из такси, которое я отпустил недалеко от своего дома.

– Ладно, – сказал старший лейтенант, – поговорили и хватит. Где работаешь?

– А что вы мне тычете? – спросил я. – Мы с вами на брудершафт не пили.

– Ещё не хватало мне с пьяницами пить! – проворчал милиционер, но наглости поубавил. Чувствовалось, что он по-своему истолковывает моё возмущение: кто меня знает, почему я так себя веду! Вдруг за мной стоит какая-то сила! – Нам с вами акт составлять надо, – примирительно сказал он, – поэтому прошу отвечать на мои вопросы. А все претензии после. Где вы работаете?

Тогда я работал в «Литературной газете», был заместителем председателя месткома по социально-бытовым вопросам и знал, чем грозит появление акта из вытрезвителя сотруднику. Пойди, доказывай, что тебя забрали ни за что ни про что! Партийным я, слава Богу, не был, выговор мне не грозил. А вот схлопотать на несколько месяцев перевод на нижеоплачиваемую ставку мог вполне.

В тот раз у меня никаких документов, кроме членского билета Союза писателей, не было. После этого другие документы я брал с собой только в случае острейшей необходимости. Писательский билет меня и спас.

– Дома, – ответил я. – Пишу.

– А что пишете? – вдруг заинтересовался старший лейтенант.

Я понял, как продолжать держать его в напряжении.

– В частности, – начал врать я, – детективные романы. Имею грамоту МВД и благодарность Щёлокова.

Такую грамоту и благодарность тогдашнего министра устроил нашему члену редколлегии Чапчахову Аркадий Адамов после того, как Чапчахов напечатал рецензию на его роман.

– Не читал, – признался милиционер. Он подвинул ко мне заполненный акт. – Напишите вот здесь, – показал, – «претензий не имею».

– С какой стати? – спросил я. – У меня к вам немало претензий.

– Ко мне лично, – сказал он, – у вас претензий быть не может, потому что я только заступил на службу. Вчера меня здесь не было.

– Тогда с чего же вы решили, что я был пьян в стельку?

– А вот, – протянул он мне другую бумагу, – врачебный акт освидетельствования.

«Поступил в состоянии средней тяжести опьянения», – прочитал я.

– А мог бы я поговорить с врачом, чтобы узнать, на каком основании написана такая бумага? Мог бы я хотя бы посмотреть на этого врача? Ведь никто меня не осматривал.

– Врач ушла, – сказал милиционер. – Так вы отказываетесь писать, что не имеете претензий?

– Я их имею, – ответил я. – И готов написать, в чём они заключаются.

– Этого не надо, – сказал старший лейтенант. – В акте этого писать не полагается. Распишитесь. – И после того как я, прочитав вполне безобидный акт, расписался, протянул мне какую-то квитанцию: – Оформите и принесите нам.

Квитанция оказалась бланком в сберкассу. Я должен был заплатить, кажется, рублей пятнадцать «за услуги медвытрезвителя».

– Это за какие же услуги? – спросил я. – Прокатили на «воронке» и дали полежать на дырявой простыне.

Отвечать он не стал. Отдал портфель. И после того как я оделся, бумажник. Я раскрыл его: в бумажнике лежал грязный рубль.

– Так меня ещё и ограбили! – возмутился я. – Где мои деньги?

– Я их не брал, – сказал мне милиционер. – Смена, принимавшая вас, ушла. У меня зафиксировано, что при вас было ценностей один рубль.