Млечный Путь № 2 2020 - Павел Амнуєль

принести в мир Избавление - это беспричинная любовь..."

Все - благостно. Ничего оригинального и, главное, ничего, что могло бы вызвать возражение у слушающих. Но возражения, как ни странно, возникают.

- И что же, - спрашивает моя мама, - я прямо-таки должна любить всех-всех евреев?

- Увы, - отвечаю я с притворным сожалением, - должна.

- А нееврев - не надо?

- Неевреев любить наше право, а евреев - обязанность.

- Всех до одного?

- Всех до одного!

- И Троцкого?

- Мамочка, оставь Троцкого в покое. Он давно в могиле и за все, что сделал, расплатился.

- А других негодяев, что зверствовали в те времена? - не унимается мама. - Ведь половина чекистов - евреи были!

- Давай сосредоточимся на тех, кто сейчас живет и нас с тобой окружает.

Мама, погрузившись в раздумья, хмурится так, что морщины, ветвящиеся на ее лице, кажутся еще глубже.

Воспользовавшись воцарившейся тишиной, я накладываю себе в тарелку салата.

Вдруг мама закатывает рукав белой блузки:

- Смотри!

На коже, словно покрытой рябью от средиземноморского ветерка, огромною кляксой зияет синяк.

- ?

- Вчера на улице мне по руке залепили картошкой. Знаешь, как больно было!..

- Мама...

- Я эту картошину подобрала. На ней ножом был вырезан... помнишь, в Москве - ты в восьмом классе был - к вам в школу иностранцы приезжали, подарили тебе значок, большой такой, на нем две точки - глаза - и рот улыбается.

- Это называется "смайлик", - поясняю я, - там еще написано было "Make me smile!"

- Ага, ты потом всюду эту рожицу рисовал.

- А кто картошкой-то залепил?

- Откуда я знаю? День был жаркий, все окна трехэтажного дома, мимо которого я шла, были затянуты жалюзи. Они не успели бы их опустить - наверно кидали с крыши. Но ведь сволочи, сволочи! Так что, скажи, их я тоже любить должна?

Помолчав, выдавливаю из себя:

- Прости их.

- Да прощаю я их, прощаю, но любить? Уволь, пожалуйста! Обойдусь без беспричинной любви! Считай, сегодняшняя твоя проповедь пропала даром.

Делаю еще один глоток вина и закрываю глаза. Я уже не здесь, не в 2015 году - 5775 по нашему летосчислению, не в маленьком городке на окраине Самарии, а в большом северном городе сорок лет назад. Два четырнадцатилетних придурка развлекались тем, что обстреливали картошкой прохожих.

Прелесть заключалась в том, что форточка находилась на третьем этаже, а дом был двенадцатиэтажным, и прохожие, потирая ушибленные места, задирали головы в поисках преступников, шарили взорами по окнам верхних этажей, не подозревая, что враг засел гораздо ниже. Одним из этих четырнадцатилетних дебилов был лично я.

И вот, когда появился маленький плюгавенький мужичок, чей лоб словно был создан, чтобы служить мишенью юным снайперам, я прицелился и отправил в полет очередной корнеплод.

Но случилось нечто странное. То есть - ничего не случилось. Мужичок продолжил свое шествие под окнами квартиры моего друга, откуда мы терроризировали местных жителей, а картофелина... буквально на наших глазах исчезла, словно растворилась в воздухе.

- Вышла на орбиту! - заржал мой друг.

- Точно! - подхватил я. - Не зря же я смеющуюся харю на ней нарисовал!

Вот она докуда, выходит, долетела...

...В комнате - тишина. Над субботним столом плывут чарующие ароматы. В углу беззвучно догорают свечки.

- Прости меня, мамочка! - тихо произношу я.

- За что? - удивляется мама.

Переводы

Монтегю Джеймс

Злоба неодушевленных предметов

Один мой старый друг очень любит распространяться на тему коварства неодушевленных предметов. И небезосновательно. В жизни любого из нас - неважно, коротка она или продолжительна - случаются ужасные дни, когда мы признаем с угрюмой покорностью, что против нас ополчился весь мир. И я не имею в виду общество наших друзей и знакомых - об этом-то в охотку рассуждает едва ли не каждый из современных романистов. В их книгах это называется "Судьбой" и предстает довольно вздорной неразберихой. Но нет, речь о тех вещах, что существуют совершенно безмолвно, не выполняют никаких действий, не ведут светскую жизнь. В числе прочих - запонка для воротничка, чернильница, камин, бритва и даже, с увеличением груза прожитых лет, очередная лестничная ступенька, вынуждающая нас делать передышку. Эти и другие предметы (а я назвал лишь малую толику) способны сговориться друг с другом, чтобы уготовить нам день расплаты. Помните сказку про петушка и курочку, которые направились к господину Корбесу? По дороге они завербовали немало союзников, призывая их бойким кличем:

Едем мы во весь опор

Прямо к Корбесу во двор!

В шайку влились игла, яйцо, утка и, вероятно, кошка, если меня не подводит память, а в довершение всего - мельничный жернов. Не застав господина Корбеса дома, эта компания заняла позиции в его жилище и принялась дожидаться хозяина. Вскоре он появился - несомненно, утомленный тяжким трудом в своих обширных угодьях. Поначалу его напугал хриплый крик петуха. Господин Корбес упал в кресло и был уколот иглой. Он подступил к рукомойнику, чтобы остудить боль, но утка окатила его водой с головы до пят. Утираясь, господин Корбес раздавил прямо у себя на лице спрятавшееся в полотенце яйцо.

Он претерпел от курицы с ее сообщниками и другие издевательства, которых я сейчас не припомню, и наконец, сходя с ума от ужаса и боли, бросился прочь из дома через черный ход, где ему раскроил голову жернов, таившийся над дверью. "Видно, этот господин Корбес, - говорится в заключительных словах сказки, - был либо очень злой, либо очень невезучий человек". Я склоняюсь ко второму варианту. До самого финала нет никаких указаний на то, что его имя чем-либо запятнано, не упоминается и обида, за которую мстили бы гости. И разве эта история не служит впечатляющим примером той злобы неживой материи, что выдвинута мной как тема для обсуждения? Согласен, в действительности из гостей господина Корбеса вовсе не каждый представлял собой неодушевленный предмет. Кроме того, разве проявление настолько враждебных намерений не означает, что их источник - нечто живое, обладающее душой? Имеются свидетельства, которые подкрепляют это подозрение.

Двое мужчин зрелого возраста, завершив завтрак, расположились в дивном саду. Один читал свежую газету, второй сидел, скрестив руки и погрузившись в раздумья. На его лице, выражавшем смятение, виднелся кусочек пластыря. Первый опустил