Дело полковника Петрова - И Горбатко

Я смог уловить в нем какую-то перемену. Это едва чувствовалось, но воспринималось как облегчение человека, совершившего решающий шаг после долгих мучительных колебаний.

Глава двадцать восьмая

Мои ощущения было трудно описать. Облегчение и душевный подъем сменялись отрезвляющей мыслью о том, что это событие должно иметь далеко идущие последствия не только для международной политической жизни, но и для меня лично.

Петров прервал ход моих мыслей. - Ты знаешь, что эти ублюдки из посольства сотворили мне на прошлой неделе ? Шифровальщик Христобородов и первый секретарь Вислых вскрыли мой рабочий стол. Они взломали замок и осмотрели содержимое всех ящиков, обнаружив там документ, который, согласно правилам, там нельзя было хранить. Документ был малозначительный, но тот факт, что его там обнаружили, был достаточен для того, чтобы меня по возвращении в Советский Союз приговорили к десяти годам исправительных работ. Они также вскрыли столы Кислицына и Платкайса. В столе Кислицына они ничего не нашли, а в столе Платкайса тоже обнаружили кое-что из того, что там нельзя держать. Бедняга очень переживает.

- Вам теперь уже в любом случае не о чем переживать, - сказал я. - У вас впереди хорошие времена, Владимир. Вы сможете вести такой образ жизни, какой захотите. Только представьте себе Платкайса. Как он себя сейчас ощущает? Он не может перейти на Запад, так как его жена и дети находятся в Советском Союзе. В то же время он знает, что по возвращении домой ему придется расплачиваться за свою ошибку.

- Да, он влип в неприятную ситуацию, - согласился Петров.

- У нас в Австралии тоже есть свои неприятности. У людей во всех странах они есть. Но их нельзя сравнить с теми, с которыми сталкиваетесь вы, советские люди. Подождите и сами все увидите. Вы почувствуете себя совершенно новым человеком.

- Я уже чувствую себя лучше, - сказал Петров, распрямляя плечи. - Если бы ещё можно было что-либо сделать в отношении Дуси. И ещё мне хотелось бы, чтобы Джек был рядом.

Когда мы приехали ко мне на квартиру, я позвонил Ричардсу и сообщил ему, что Петров у меня. Он был от нас всего в получасе езды, но приехал опять на полчаса позднее. Мы не говорили ни о чем существенном, а только выпили несколько тостов за будущее Петрова. Было видно, до этого момента они находились в постоянном контакте.

Хотя Петрову теперь уже не нужно было возвращаться обратно в Канберру, ему ещё предстояло завершить кое-какие дела в Сиднее. Рано утром следующего дня ему нужно было встретить свою замену по должности в посольстве и несколько других сотрудников, прибывающих пароходом. Поскольку он должен был предстать перед ними свежим, мы отправились спать сразу же после ухода Ричардса.

Рано утром я повез Петрова по городу и затем посадил его в такси, предпочитая, чтобы меня с ним не видели в день его ухода из советского посольства. Фактически я уже в течение нескольких месяцев готовился к этому событию. Встречаясь со своими связями из числа коммунистов, я спрашивал их, не видели ли они Петрова, в надежде создать у них впечатление, что я потерял с ним контакт.

Этот день стал для меня очень тревожным. Когда Петров уезжал на такси, мы договорились встретиться в 13 часов на улице Пикадилли. В назначенное время он там не появился. Взволнованный, я позвонил Исту, однако он ничего о Петрове не слыхал. Беспокоясь все сильнее по мере того, как длилось ожидание, я ещё несколько раз позвонил Исту и все так же безрезультатно.

К трем часам дня я был уже как на иголках и снова позвонил Исту. На этот раз он сообщил мне, что у него есть информация о том, что с Петровым все в порядке. Из его слов я сделал вывод, что Петров находится в компании сотрудников Службы безопасности.

Вот так все это и произошло. Петров предпринял последний шаг, на этот раз официального характера. Хотя уже в течение нескольких месяцев было ясно, что он порвет со своей страной, окончательный и бесповоротный акт воспринимался с трудом. Заново обдумывая эту мысль, свыкаясь с ней, я начал размышлять о Петрове, как о личности.

Этот человек проявил нелояльность к тому самому политическому режиму, который дал ему возможность подняться от крайней бедности и неграмотности до высокого и ответственного поста в правительственной структуре его страны. У него было много всего того, за что ему следовало бы испытывать благодарность - ведь он многим обязан советской системе. И все-таки он ушел от нее. Почему ?

Совершенно очевидно, что он предпочел жизнь в Австралии жизни в Советском Союзе. Однако этого недостаточно, чтобы объяснить такой серьезный шаг. Для того, чтобы прийти к такому решению, человека в его положении должен был подталкивать мощный, глубоко укоренившийся в нем фактор, должны были проявить себя некие жизненно важные побудительные мотивы. Вдруг мне показалось, что я постиг ответ на этот вопрос.

В настоящее время в Советском Союзе запрещены проявления значительного числа врожденных человеческих инстинктов. По моему мнению, они могут проявляться в обществе в коллективных формах, таких как религия, чувство собственности, индивидуальные свободы и любовь в социологическом аспекте человеческих отношений - именно в этом порядке по значимости.

Потребность в вере в сверхъестественную силу, будь то в христианстве, в учениях Будды или пророка Мохамеда, глубоко укоренилась в человеке. При этом не важно, происходит ли это из-за суеверия или из-за страха перед неизвестным. Важно то, что такая потребность у человека существует.

Во времена царей русские люди в периоды кризисов обращались за утешением к религии. Особенно это было характерно для крестьянства, которое тогда, как и сейчас составляло, по меньшей мере, 75 процентов населения России. Даже в наиболее тяжелые периоды крепостного права крестьянин никогда не жил без икон и ликов святых и, подобно многим другим представителям угнетенных народов, смотрел не религию не только как на утешение в настоящее время, но и как на обещание лучшей доли в будущем.

Что бы ни говорилось с пропагандистскими целями для внешнего мира, религия в Советском Союзе если официально и не запрещалась, то всегда испытывала различные притеснения. Применяемые в отношении неё методы и сейчас преследуют те же цели. Люди, посещающие церковь, или известные соблюдением церковных обрядов, лишаются надежд на улучшение своей участи и в глазах официальных властей несут на себе соответствующую отметину. Там, где строгая регламентация жизни в порядке вещей, такое отношение со стороны властей может стать для людей причиной больших неприятностей. Но, ещё более серьезный, а иногда даже и опасный характер может иметь враждебность партии, у которой есть специальная структура, в служебные обязанности сотрудников которой входит последовательная борьба с, так называемыми, религиозными пережитками в стране.

Вероятно, лишение народных масс возможности найти утешение в религии имело бы меньшие отрицательные последствия, если бы им было предложено что-либо взамен. Но им ничего не предложили для заполнения духовного вакуума, а в их материальной жизни также не произошло существенного улучшения. Они испытывали острую нужду во всем, причем без надежды на утешение и духовную поддержку. Им говорили, что государство вознаградит их, но для большинства людей эта идея выглядит слишком абстрактной, да они и не очень то верят любым обещаниям.

Государство действительно вознаграждает некоторых, а именно пять или шесть миллионов членов Коммунистической партии, которые из общего числа 220 миллионов жителей являются новой элитой. Только её члены могут достичь важных позиций в структурах власти и влияния. Обязательным условием является признание решающей исторической роли диалектического материализма, который сам по себе является религией, не оставляющей места для духовности.

Цена, которую избранные платят за это, весьма велика, так как они сознательно или неосознанно отвергают то, что было заложено в них веками исторического развития веру в Бога их предков. И, вне зависимости от того, считают ли они себя коммунистами или нет, они, подобно Петрову, все ещё тесно связаны со своим крестьянским прошлым.

Человек стремился иметь собственность задолго до того, как почувствовал тягу к религии. И чем более отсталой была страна, тем эмоциональное собственническое чувство людей было ближе к стяжательскому инстинкту первобытного человека. Советский Союз, несмотря на наличие у него атомной и водородной бомбы, все ещё сравнительно отсталая страна.

В дореволюционное время россиянин ставил землю по важности сразу же после Бога. Считая Бога залогом своей будущей безопасности, он рассматривал свой надел земли, каким бы маленьким он ни был, как гарантию безопасности в настоящем. Поскольку у большинства простых людей в России никогда не было достаточно земли, всеобщее желание владеть ею стало переходить всякую меру, превращаться в одержимость, которая могла довести человека до убийства своего отца или брата. Для российского крестьянина вся Россия представала в виде его небольшого земельного надела.