Золото мертвых - Александр Прозоров

— Сюда иди, — указал на нижнюю ступеньку крыльца Зверев.

Авдотья торопливо вытерла руки, метнула тряпку за спину, в дом, спустилась и поклонилась снова:

— Никак, провинилась в чем, княже?

— Где мой обалдуй?

— Это Трифон, что ли? Дык, за хлевом, в соломе старой спит.

— Показывай.

Холоп зарылся в старую, прошлогоднюю солому почти с головой и дрых с совершенно безмятежным выражением лица. Его ничуть не беспокоили ни мухи, ни жесткие стебли, что тыкались в щеки и лоб. Пахло от него… как в таких случаях и бывает.

— Ну, и зачем ты его поишь? — хмуро поинтересовался Андрей.

— Нечто я его пою? Сам, паразит, находит. Я уж и прятала, и запирала, и уговаривала — никакого толку.

— А чего не прогнала к чертовой бабушке?

— Так мужик все-таки, княже. Как проспится, на что-то еще годен. Других-то окрест и вовсе нет. Куды же вдовой бабе плечо свое преклонить? Навозишься за день — и в холодную постель, в подушку плакать. А так хоть какая, да ласка.

— Ты меня слышишь, уродец? — влепил Андрей пьянчужке звонкую оплеуху. Тот мотнул головой и что-то вяло промычал, не открывая глаз. — Да, этого только могила исправит.

— Да что же ты, княже, — всплеснула руками женщина. — Он же не тать, не душегуб какой! За что же его смертию-то? Может, остепенится все же. Завяжет с делом этим хмельным-то…

— Душегуб, говоришь? — вскинул голову князь. — Душегуб… А мысль-то дельная. Это ты, Авдотья, молодец. Душегуба не жалко. Ты не знаешь, у вас тут банды какой-нибудь не гуляет?

— Чур меня, чур, — закрестилась женщина. — Помилуй Бог, какая банда? Нет, батюшка, отродясь и не слыхивали, слава Богу.

— Да, это, конечно, хорошо, — задумчиво согласился Зверев. — Но мысль отличная.

— А с Трифоном-то чего будет, Андрей Васильевич? — осторожно напомнила хозяйка.

— С этим проходимцем? — задумался ученик старого волхва. — Ну, можно и подумать… Ты знаешь, откуда он в следующий раз пить будет?

— Нет… — мотнула головой Авдотья. — Но коли крынку с пивом в подвале оставлю, обязательно найдет. Нюх у него, что у кота на сметану пролитую.

— Ну ладно, попробую один способ… Ты вот что, как это животное шевелиться начнет, медом его корми. Только не хмельным, а самым обычным, пчелиным. Есть у тебя?

— А как же, батюшка, имеется.

— Вот им и корми. И ничем больше. Когда я вернусь, все остальное сделаю. Давай, волоки в дом это сокровище… — Андрей похлопал бабу по плечу и пошел со двора.

Про копытень Зверев слышал от Лютобора еще в прошлом году, и про то, как запойных пьяниц им лечить, — тоже помнил. Но вот сам не собирал этой травки ни разу. Знал только, что листья ее по форме след от копытца напоминают, что зелеными под снегом остаются и что расти он больше вдоль полей любит. С этим знанием и пошел.

Похожее растение он обнаружил довольно быстро, но засомневался: вправду ль копытень, или просто лопух-недоросток? Пошел дальше, минут через пятнадцать наткнулся опять на похожие мясистые листья, потоптался рядом, но опять не решился, и лишь найдя обычные, нормальные, вытянутые лопухи, Андрей отважился подкопнуть косарем очередное подходящее по описанию растение. Отряхнул корень, рассмотрел:

— Да, точно. Копытень. Лютобор показывал точно такое.

Когда он вернулся в дом за крапивником, Тришка лежал уже на лавке, без рубахи и порток. Усы и борода лоснились от сладких капелек, на груди и животе слиплись мокрые волосы.

— Из колодца я чуток окатила, — пояснила женщина. — Дабы оклемался.

— Ну и?

— Две ложки меда слопал, оглоед. Опосля опять заснул.

— Проснется — опять медом корми, и ничего другого не давай. Так его после похмелья на новую выпивку тянуть перестанет. Держи корень. Почисти его, натри и запарь. Тут примерно на полкружки воды. По уму, его минут шесть-семь варить нужно. Скажем так, как закипит, десять раз «Отче наш» прочитать. Выльешь отвар в пиво и ставь в погреб. Только не указывай ему куда, не намекай. Не то неладное заподозрит. Корень этот не ядовит — если, конечно, не жрать его тарелками. Но вызывает спазмы, тошноту, слабость. В общем, как Тришка выпьет — его после этого сразу рвать начнет, крючить, корежить, плохо ему будет. А ты поддакивай, что все, мол, свое он выпил, теперь сдохнет уже, а жаль. Проси родичам покойным привет передать, советуй, как лучше после смерти ангелам кланяться, чтобы не в ад, а хоть в чистилище попасть. Сетуй, что исповедника у вас в деревне нет — так и помрет, не покаявшись. Поняла? Пусть почует, чем врата смерти пахнут, и знает, что путь туда после чарки первой откроется.

— Ага, все как есть исполню, батюшка, — кивнула баба.

— Ну, а я со своей стороны тоже сейчас добавлю. Чтобы хорошенько проняло. Пошли, ковш воды холодной ему на башку глупую плесни, пусть слегка в себя придет, чтобы услышать меня мог.

Хозяйка ради дорогого гостя не пожалела целого ведра — холоп аж подпрыгнул на лавке, уселся, закрутил головой, захлопал глазами. Узнав князя, упал на колени:

— Ой, прости, Андрей Васильевич. Я тут заспался маненько… Я сейчас, я счас. Токмо порты… порты…

— Ты не беспокойся, Триша, я на тебя не гневаюсь, — даже и не думая сдерживать ухмылки, кивнул Зверев. — Мыслил, через знахаря умелого тебя от зелья хмельного отучить, да тот отказался, сказал: все едино ты на днях преставишься. Каждому человеку на роду ведь ровно точное количество хмельного выпить надлежит. Он в воду глядел, сказал: выпил ты уж свое, всего два корца осталось. Как их выпьешь, падешь тут же в корчах страшных, помучишься судорогами и болями сильными, да душа и отлетит. Посему есть у меня для тебя поручение последнее. Деду моему покойному, по матери, про схрон его передашь, и бабке поклон… Ты слышишь меня, Тришенька?

— Ага, княже, — кивнул холоп.

— Слышишь, да не понимаешь, — тяжко вздохнул Андрей. — Ты вот что. Ныне больше не пей ничего. Как в себя придешь, ко мне явись, дабы поручения запомнить в точности. Гнева моего не страшись: чего теперь на тебя гневаться? И смотри, пока поручения не получишь, не пей! Не то преставишься раньше времени… Понял?!

— Ага, княже…

— А коли так, то проспись давай да на ушкуй приходи. Жду.

Как и подозревал Андрей, в этот день холоп на корабль так и не явился — не устоял перед хмельным соблазном. Он пришел утром второго дня. Трезвый, как предрассветная росинка, тихий и с совершенно дурными глазами — как у кота, сладко заснувшего в куче белья, а потом извлеченного из стиральной машины.

— Ну, наконец-то! — с радостью встретил его князь Сакульский. — Ну, ты как, в уме ныне?

Холоп пугливо опустил голову:

— Здрав будь, князь Андрей Васильевич.