История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

к югу от Капо Ферро. Еще одной причиной для подобных действий стало и время года: плавая по проливу, адмирал находил убежище от буйных ветров, дующих зимой с северо-запада и делающих опасным приближение к северному берегу Сицилии.

Получив эти распоряжения, адмирал Гантом пребывал в готовности выдвинуться при первом появлении одной из дивизий, ожидаемых из Картахены, Кадиса или Рошфора. Адмирал Розили также был весьма расположен выйти из Кадиса, где его удерживали уже более двух лет. Но сделать это ему было труднее, чем кому бы то ни было, – по причине близости Гибралтара. Море между берегом Испании и берегом Африки было усеяно мелкими сторожевыми судами английского флота, который держался в открытом море, дабы соблазнить адмирала Розили выйти из порта. Едва французы поднимали паруса, как тотчас появлялась вся армия неприятеля. Адмирал Розили с шестью кораблями и двумя-тремя фрегатами не мог бросить вызов пятнадцати кораблям и множеству фрегатов неприятеля, не подвергнув себя риску нового разгрома. Поэтому, хоть он и получил приказ выйти в море в сентябре 1807 года, ему не удавалось его исполнить и в феврале 1808-го.

Контр-адмирал Альман, храбрейший морской офицер Франции и мореплаватель, был столь же плотно заблокирован в Рошфоре. Но если бы ему, с его превосходными экипажами и отличными кораблями, удалось бы выйти в открытый океан в результате отважной вылазки, он имел немало шансов ускользнуть от англичан. Благоприятствуемый непогодой, Альман поднял паруса 17 января 1808 года, вышел в море, оставшись незамеченным, углубился в Гасконский залив, благополучно обогнул мыс Ортегаль, обошел вокруг всей Испании, оказался ввиду сближения берегов Европы и Африки и темной ночью при ужасном западном ветре смело устремился в пролив. Говорят, что удача покровительствует храбрецам; по крайней мере, на этот раз она так и поступила, и через несколько часов адмирал Альман со всей своей дивизией оказался на просторах Средиземного моря. Третьего февраля он показался в виду Тулона и дал сигнал к отплытию адмиралу Гантому, чтобы совместно с ним двинуться к цели, намеченной Наполеоном. Радость доблестного моряка из-за того, что он столь счастливо совершил опасный переход, была безмерной.

Адмирал Гантом имел приказ отплыть при первом же присоединении, которое увеличит его силы. Присоединив к пяти кораблям Тулона пять кораблей Рошфора, он мог ничего не опасаться в Средиземном море. С двумя превосходными помощниками, контр-адмиралами Альманом и Космао, он располагал двумя трехдечными кораблями, одним 80-пушечником, семью 74-пушечниками, двумя фрегатами, двумя корветами и двумя большими флейтами[10] – в целом шестнадцатью судами. Погрузив на все суда огромные запасы, которые ему предстояло доставить на Корфу, Гантом поднял якорь 10 февраля, взяв курс на Ионические острова, откуда должен был затем вернуться в Сицилийский пролив, чтобы перевезти французскую армию из Реджо в Катанию. Итак, 19 февраля он поднял паруса и вышел в море, не заметив ни одного неприятельского судна.

В то время как начиналось это долгое двухмесячное плавание, события в Испании следовали своим печальным ходом. Письма Наполеона в ответ на предложение о браке и обнародовании договора Фонтенбло, написанные 10 января и отправленные 20-го, прибыли только 27–28 января и были вручены 1 февраля. Они оказались не таковы, чтобы успокоить испанский двор. К довершению несчастья заканчивался и процесс Эскориала, с чрезвычайным шумом и к полному смятению его зачинщиков.

Несмотря на все старания объявить друзей принца Астурийского сообщниками несуществующего преступления, их невиновность, поддержанная общественным мнением, спасла их. Маркиз Айербе, граф Оргас и герцоги Сан-Карлос и Инфантадо вели себя с великолепным достоинством. Каноник Эскоикис, возбужденный опасностью, стремлением до конца сыграть свою роль, любовью к своему королевскому воспитаннику и негодованием честного человека, выказал почти вызывающую твердость. Храбрость бедного безоружного священника, не имевшего иной поддержки против всемогущего двора, кроме поддержки общественного мнения, привела в смятение обвинителей и вдохновила всеобщий интерес, ибо, хотя процесс и был тайным, его подробности ежедневно становились известны и передавались из уст в уста. Поскольку судьи начинали колебаться, к ним прислали подкрепление из преданных магистратов. Прокурор придерживался полученного им приказа требовать смертной казни для обвиняемых. Двор, всеми способами уговаривая судей, на которых, как он полагал, можно было рассчитывать, требовал, чтобы они поддержали прокурора – не для того, чтобы исполнить смертный приговор, но чтобы дать королю возможность проявить милосердие.

Таков и был план двора: добиться вынесения смертного приговора и не требовать его исполнения. Один из судей, родственник министра юстиции дон Эудженио Кабальеро, пораженный смертельный недугом, не захотел умереть, не высказав мнения, достойного великого магистрата. Он просил своих коллег, заседавших в суде, прийти в его дом и провести заседание у его смертного одра. Когда они собрались, дон Эудженио заявил, что невозможно судить сообщников подлинного или мнимого преступления при отсутствии главного его зачинщика, то есть принца Астурийского, а по законам королевства принц может быть призван к ответу и выслушан только собранием кортесов. Он добавил, что во многом преступление это кажется ему надуманным, что представленные улики ничтожны или лишены законного характера, так как существуют в копиях, а не в оригиналах; что неизвестное лицо, свидетельствовавшее в пользу преступления, должно, по испанскому закону, явиться лично и принести присягу; что за отсутствием главного обвиняемого, доказательств, свидетелей, при том что известно о покушении, вменяемом в вину принцу, любимцу народа, и всеми уважаемым деятелям, честные судьи обязаны отказаться от вынесения приговора и просить монарха прекратить столь скандальный процесс.

Едва высказался этот доблестный гражданин абсолютной монархии, при которой, какой бы абсолютной она ни была, всё же существуют законы и пропитанные духом закона суды, как его коллеги с патриотическим воодушевлением присоединились к его голосу.

Узнав о таком постановлении суда, публика преисполнилась радости, а двор погрузился в уныние. Бедного Карла IV убедили, что за отсутствием приговора судей, он должен произнести приговор сам, и вынудили его издать королевский декрет, которым герцоги Сан-Карлос и Инфантадо, маркиз Айербе и граф Оргас высылались из столицы и лишались достоинств, званий и наград. С ненавистным двору каноником Эскоикисом обошлись наиболее сурово. У него отняли все его церковные доходы и обрекли окончить дни в монастыре Тардон.

Похороны храброго судьи дона Эудженио Кабальеро, столь благородно исполнившего свой долг, превратились в своего рода триумф. Религиозные конгрегации боролись за честь бесплатно похоронить магистрата, столь достойно окончившего свою карьеру, и все уважаемые люди Мадрида сопровождали его в последний путь. Все радовались спасению жизней осужденных, особенно после преувеличенных страхов, внушенных процессом.

В то время как симпатии восторженной нации окружали тех, кто выступил против двора, сам двор был исполнен ужаса и ярости. Ему больше неоткуда было ждать