Фартовое дело - Леонид Влодавец

— А я еще с тобой посижу, можно?

— Спать надо… — сказал Юрка. — Думаете — маленький, не укараулю? Вы у вчерашних фрицев спросите, какой я маленький…

— Да мне просто спать не хочется, — сказала Дуська, покосившись на спящую Зою. — Мы тут немкино прошлое изучали по альбомам. Она всю свою жизнь на карточки засняла, хошь поглядим?

— Глянем… — зевнул Юрка. Они с Дуськой подошли к столу, где лежал альбом № 3. Они пролистали все же альбомы № 1 и 2, которые на Юрку не произвели особого впечатления. Он только сказал сердито:

— Из белогвардейки фашистка выросла…

Третий альбом он тоже начал смотреть без интереса. Во всяком случае, первые две фотографии… Третья сработала. Юрка впился в нее глазами.

— Ну и задница! — сказал он, хихикнув, дернув Дуську за рукав.

— Бесстыжая она, верно? — горячо дыша Юрке в ухо, прошептала Дуська.

— Куда там! — сказал Юрка, чувствуя, как его охватывает приятное возбуждение. Дуська сидела рядом с ним, и ее крепкое бедро грело его ногу сквозь толстую ткань летного комбинезона. Юрке совершенно непроизвольно захотелось прижаться к ней потеснее, но он боялся это сделать… Фотография голого Хайнца ему показалась неинтересной. Голых мужиков он и в бане видал. Но зато следующее фото его поразило под корень.

— Дусь, — хихикнул он, — это они чего… По правде?

— Не знаю… За ноги не держала… — сказала Дуська, тяжело дыша, и как бы невзначай обняла Юрку за плечи здоровой рукой. Ей не терпелось увидеть, что же там дальше… Но следующая фотография их разочаровала. Там была изображена яхта под парусом, а на ней одетые в купальные костюмы Хайнц и Ханнелора. Подписано было так: «Ostsee. Kurisches Nehrung. 24. Juni 1934». Потом была еще одна карточка с яхтой, где Хайнц и Ханнелора были одеты в костюмы пиратов и потрясали бутафорскими ножами и саблями.

— Большие, а дурью маются! — усмехнулся Юрка, оглянувшись на немку, тяжело сопевшую под шубой. Ему показалось странным, что вот эта самая женщина, одетая в форму, которая была для Юрки символом чего-то ужасного, почти адского, оказывается, была в свое время веселой и могла шутить, смеяться и очень любить своего мужа. После карточки с «пиратами» была фотография на теннисном корте, потом фотография в турпоходе: Ханнелора и Хайнц лезут на какую-то каменистую гору. Их проглядели не задерживаясь.

— Во! — шепнул Юрка, когда Дуська перевернула лист. Фотография была сделана на природе, на какой-то полянке, заросшей высокой травой и цветами. Ханнелора лежала в траве, под головой ее был рюкзак, светлые волосы распущены, руки и ноги разбросаны в стороны. На ногах у нее были спортивные штаны, а клетчатая рубаха на груди расстегнута, и наружу, на обозрение Юрки и Дуськи, были выставлены большие груди. Хоть Юрка уже и видал их мельком в натуре, но здесь, на фотографии, они казались какими-то особенно привлекательными, и Юрка их рассматривал, сопя, чувствуя, как напрягается его тугая, молоденькая плоть, его великая тайна… Как раз в это время Дуська пододвинулась ближе к нему и, перенося руку, неожиданно коснулась этой самой плоти…

Женщины из универсального Зоиного взвода относились к Юрке по-матерински или по-сестрински. Юрка, конечно, иногда задерживал взгляд на голых плечах или икрах женщин, стирающих белье, но никогда бы ему не пришло в голову, как Сашке Сидорову, например, подсматривать за бабами в бане. Юрка прекрасно представлял себе, что его время еще не настало. «Вот победим, тогда…» — думал Юрка.

…Когда Дуська его коснулась, он необыкновенно смутился и от этого напустил на себя невероятную суровость и грубость.

— Ишь, сиськи выставила! — ткнув пальцем в фотографию Ханнелоры, сказал он грубоватым баском, словно не замечая прижавшейся к нему Дуськи. А между тем не фотографическая, а самая что ни на есть натуральная грудь Дуськи, хоть спрятанная под комбинезон, пахнущий порохом и авиабензином, заляпанный маслом, была совсем рядом и прижималась к его лопаткам все теснее и теснее.

Следующая картинка была еще отчаяннее. На ней Ханнелора лежала на спине, совсем голая, с запрокинутой головой и раздвинутыми ногами. Это было тоже снято в траве, но с более низкой точки…

Юрка рассматривал фотографию, а Дуська, прижимаясь грудью к Юркиной спине, чувствовала, как колотится его сердце и как часто, возбужденно он дышит. Дуська воровато оглянулась: Клава, немка и Зоя спали как убитые. «Господи! — пронеслась у Дуськи отчаянная мысль. — Ведь завтра не ровен час убьют! Сегодня ранили, еще неизвестно, как от этой раны выживу… Неужто так и пропаду?» Все Дуськины инстинкты забурлили у нее в душе, а по телу прошла тугая, горячая волна желания… «Как ему сказать? — мучилась Дуська. — Ведь пацаненок еще, испугается, девки проснутся — сраму не оберешься! Удавиться охота!»

Третья картинка из серии «На природе» изображала Хайнца и Ханнелору на той же полянке, только теперь Ханнелора лежала на своем супруге, по-лягушачьи подтянув ноги, согнутые в коленях, и выставив прямо в камеру голый зад… Дуська от этого уже не могла себя сдерживать.

— Слушай, Юрчик, — прохрипела она, — не надо все это глядеть…

Юрка поглядел на скуластое, обветренное, красноватое, как у пьющего мужика, Дуськино лицо, обтянутое кожаным шлемофоном на меху, совсем мужское, если бы не слезы в уголках карих глаз, и спросил изменившимся голосом:

— Ты… чего… тетя Дуся… Чего ты плачешь?..

— Отчего-отчего! — злясь на самое себя, всхлипнула Дуська. — От того, что родился ты поздно, вот отчего… Вот завтра еще неизвестно, вернутся сюда фрицы или нет… Может, «Юнкерсы» придут объект добивать… Сдетонирует тол — каюк всем нам! А я еще напоследок любви хочу… Хоть чуточек.

— Какой любви? — Юрка покраснел с ушей до пят, но Дуська, не жалея раненого плеча, обняла его обеими руками и прижалась к нему, обдавая пороховой и бензиновой гарью, жарко забормотала ему в ухо:

— Ляжь со мной, Юрок, ляжь! Бери, мне не жалко, не отворачивайся… Хочешь, разденусь, как немка на картинке?

— Ты что… — Юрка ошалел. — Шутишь… Стыдно ведь… Тут девки и немка эта!

— Не бойся! — бормотала Дуська, чувствуя, что попала в цель, и Юрка не столько не желает сближения с ней, сколько стесняется и боится… — Не бойся, мы потихонечку, тут ковер толстый, все звуки глушит… И лежать на нем не холодно… Ну! Обними меня, родненький…

Тихо, очень тихо, на глазах ошеломленного Юрки Дуська сбросила с головы шлемофон, и он впервые увидел ее коротко стриженную под полубокс голову, а потом стянула с ног унты и выбралась из комбинезона в гимнастерке, галифе из полушерстяной ткани, без ремня. В толстых шерстяных носках она шла по ковру, держа под мышкой свернутый комбинезон и осторожно обнимая другой рукой Юрку, который был ей едва до плеча. Они отошли в дальний угол ковра, за стол, отделявший их от спящих, и там Дуська, преодолевая смущение перед Юркой и перед самой собой, осторожно, чтобы не наделать шуму, постелила комбинезон поверх ковра и тихонько опустилась на него и потянула к себе Юрку…

— Дунь на свечку! — попросила Дуська…

— М-милый! Кисанька мой, голубочек… — бормотала Дуська словно в бреду, гладя Юркин тощенький зад, забираясь к нему под рубаху, прокатываясь ладонями по его ребрам…

— О-о-о-ох! — вырвался у нее из груди непроизвольный стон, а затем она, как безумная, притянула к себе Юркино лицо и стала целовать его в глаза, в щеки, в губы, в нос.

— Спасибо, спасибо, родненький! — захлебываясь от благодарных чувств, шептала Дуська. — По гроб не забуду… Умру, а помнить буду! Родименький ты мой! Еще! Еще давай!

Наконец, у Юрки завертелись перед глазами круги, молнии, золотистые блики… Обессиленный, он упал щекой на распахнутую гимнастерку Дуськи и лежал, слушая, как колотится ее сердце…

— Ну вот… — поглаживая его по голове жесткой, не девичьей рукой, сказала Дуська, — ты теперь у нас мужичок, не мальчишка… Сколько тебе лет-то? По правде, конечно?

— Тринадцать, — глухо сказал Юрка, не поднимая головы. Он чувствовал необычайную усталость во всем теле, и это было немудрено, если учесть, что спал он всего четыре часа. Дуська же, которая спала еще меньше, а по сути, только дремала, напротив, чувствовала прилив сил.

— Поспи у меня на грудке, — предложила Дуська, — я мягкая, верно?

— Мягкая, — согласился Юрка сонно и действительно заснул.

Постепенно Дуське стало холодно лежать с голыми ногами, и она осторожно сняла с себя Юрку, уложила его на ковер. Потом она, все еще не веря в свою удачу, во все совершившееся, подтянула кальсоны и галифе, влезла в комбинезон и унты. Поглядев на спящего Юрку, легко подняла его на руки и отнесла на кровать, уложив его рядом с Клавой. Она поправила все в его одежде, аккуратно укрыла и подложила под голову подушку. Потом она села к столу, зажгла свечку немецкой зажигалкой и вновь стала рассматривать фотографии в альбоме Ханнелоры. Теперь они уже не возбуждали ее, но рассматривала она их с удовольствием, вспоминая то, что было совсем недавно…