Черная Луна - Олег Маркеев

Только мерное дыхание прижавшейся к груди женщины.

Как, почему, зачем это произошло и что будет дальше? Максимов никогда не изводил себя этими вопросами. Случилось — так случилось. Что будет дальше, узнаем. Одно знал точно. Что бы ни было, дальше будет иначе для каждого из двоих. Любая встреча, сколько бы она ни длилась, это перекресток в судьбе.

Говорят, что в Японии есть фирма, спасающая самые безнадежные браки. Чуткие и многоопытные прошлыми жизнями японцы нашли примитивное, но эффективное, как каменный топор, решение. Без психоаналитического занудства просто вывозят пару на островок, где ни черта нет, кроме камней и моря вокруг. Муж, готовый забить супругу до смерти, жена, мысленно составляющая формулу отравы, способной отправить к предкам благоверного, выбрасываются на остров с одним одеялом и скудным запасом еды. А катер отваливает. Все, абзац.

Наверняка скандалят по привычке под крики удивленных чаек. Потом сидят на разных концах островка и дуются друг на друга. Самые забубенные могут даже поделить остров на независимые государства. Самое странное, что случаев убийства среди пациентов ни разу не было. Потому что первозданная природа быстро брала свое. Камни, соленый ветер, безучастная гладь моря. Ни родственников, ни друзей, ни прочих сочувствующих и заинтересованных лиц в затянувшемся семейном конфликте. Хочешь — не хочешь, а надо жить. И в диких условиях мужик вновь становился мужиком: шел собирать дрова, ловить рыбу, строить убежище от холодного ветра. Как-то само собой у него получалось отдать свой свитер женщине, заботливо подать руку, переводя через камни, взять тяжелую работу на себя. А она вдруг открывала, что приятнее всего заботиться о том, кто заботится о тебе. Сидеть у огня и ждать, когда он придет, замерзший, но довольный. И ночью, как ни отбрыкивайся, приходилось лежать рядом, одеяло специально выдавалось одно. Любили ли они физически друг друга в эти промозглые ночи, неизвестно, да не так уж важно. Главное, их души проникали друг в друга, грели, врачуя сгоряча нанесенные раны. Кончался их самый нелепый уик-энд в жизни, приходил катер, и уплывали они с островка с умытым соленым ветром взглядом и просветлевшими душами.

Вокруг бушевал человеческий океан, гибли, запутавшись в тине обстоятельств, впивались в тела себе подобных, захлебываясь соком жизни и кровью, обманывали, блудили, продавали и предавали, любили, спаривались, рожали, ласкали и избивали детей, выли от безысходности и мечтали жить, но умирали, разорванные на атомы Океаном. Мерный рокот его бился в стены квартиры и отступал, не в силах нарушить тишину, в которой бились два сердца. Тихо, мерно, в лад.

«Если Ты есть, спасибо за этот островок, — подумал Максимов, закрывая глаза. — Что бы ни ждало впереди, спасибо Тебе».

Он осторожно потянулся за сигаретой, задумавшись, прокрутил зажигалку, она, проворачиваясь, пронырнула между пальцами и замерла в готовности выплюнуть язычок огня.

— Некрофилия, — неожиданно сказала Вика, удобнее устраивая голову на его плече.

— М-м? — промычал Максимов, чиркнув зажигалкой.

— Я заметила, что ты иногда вот так крутишь зажигалкой. Машинально, когда задумаешься. Психоаналитик сразу же поставил бы диагноз: подсознательная некрофилия. Тяга к мертвечине, любование смертью и страданиями.

— Бред, Вика. — Максимов поморщился. — Что может знать о смерти и страданиях импотент с козлиной бородкой? Это я о Фрейде говорю. Как и все интеллигенты, он боялся смерти и старался избежать страданий. А жизнь без них невозможна. Да и что он видел? Смерть бабушки, которую наутро напудрили и помыли и в таком виде передали родне? Страдания гимназистки, нажравшейся серных спичек? А в Грозном трупы валялись на каждом шагу, и страдали по-настоящему, когда пуля вырывала из тебя кусок мяса. Только лечить ребят, видевших все это, станут по теории, придуманной в тихом кабинете.

— Ты там был?

— Нет. — Свою часть «чеченской кампании» он отработал в Москве, за несколько месяцев до бойни в Грозном.

— Обиделся?

— Нет. Одни делают, а другие объясняют. И им никогда не понять друг друга.

Она помолчала, что-то рисуя пальцем у него на груди.

— А ты можешь убить?

Максимов глубоко затянулся, выверяя ответ.

— Словами на такой вопрос не отвечают. Поэтому не верь, если кто-то ответит вслух.

Она не стала выспрашивать дальше, вдавила палец, словно поставила точку. О чем думала, какие письмена выводила на его коже, осталось загадкой.

Максимов погладил мягкий ежик на ее голове.

— Курить хочешь? — прошептал он. Вика взяла из его пальцев сигарету, затянулась, откинулась, широко раскрытыми глазами уставилась в потолок.

Максимов встал, прошел к окну, осторожно развел шторы. Глухой двор медленно тонул в сумерках. Свет горел лишь в нескольких окнах, большинство отражали небо безучастно и мертво, как зимние лужи.

— Знаешь, а ты ничего, в форме, — раздалось за спиной. — Приятно посмотреть.

— В городе примерно десять миллионов жителей. Допустим, что женщин из них — одна треть. Это три с половиной миллиона. Из них в боеспособном состоянии — минимум миллион. От пятнадцатилетних до сорокалетних. Отбросим калек, уродин и алкоголичек, остается шестьсот. Все равно круто! — Он представил себе этот легион амазонок, изготовившийся к бою. — Мама миа! Да нормальный мужик в такой ситуации просто обязан не стареть. Или хотя бы делать по утрам зарядку, чтобы на него было приятно посмотреть.

Вика хмыкнула.

— Очень хорошо, что у тебя теория не расходится с практикой. А что думаешь обо мне?

Он повернулся, встретившись с ее испытующим взглядом.

— О тебе я думаю хорошо. Это важнее, чем что, правильно?

Он, бегло осмотрев утром квартиру, нашел в соседней комнате, самой большой и светлой, мастерскую. Сразу же почувствовал, что это не выпендреж, не каприз, не завлекаловка ради дешевого шика: «Я не совсем дура, а Художник». Здесь действительно работали. Он просмотрел папки с набросками, перебрал несколько холстов в подрамниках, стоящих в углу, и даже совершил святотатство, заглянув под тряпку на мольберте, закрывавшую еще не законченную работу.

Мир ее картин был пронизан светом и притупившейся от времени болью. Что бы она о себе ни выдумывала, что бы ни говорили о ней другие, Максимов понял — Бог отметил ее, одарив способностью говорить языком цвета и форм. Но за это пошлет испытания и муки во сто крат выше, чем полагаются простым смертным. Потому что через нее Он пожелал говорить с ними.

«Это неправда, что художник обязан быть голодным. Он и без этого достаточно несчастен. Девочке просто повезло, что не надо думать о куске хлеба и крыше над головой. Не пенять за это надо, не завидовать, а просто радоваться. А страдания и приключения на свою голову она и так найдет», — подумал он, глядя на уткнувшуюся лицом в подушку Вику.

— А кто тебя назвал Викой? — спросил он. Незаконченная картина, если судить по надписи на обрывке бумаги, прилепленной к мольберту, называлась «Танцующая Викки». Написала правильно, через два «к», Так и зовут Великую Богиню в женской языческой магии. Пока у нас отменяли коммунизм, американцы узаконили культ Викки как новую религию.

— Мама. — Вика села, обхватив колени. — С новым мужем живет в Италии.

— Скучаешь?

— Иногда. А папа в Канаде. Как я понимаю, сторожит партийные доллары. Думаешь, просто так Пашка на моей сестре женился? О! Династический брак. Столичная партократия породнилась с комсомольским купчиком губернского масштаба. Особенно радовался папаша, втюхав Пашке дочку от первого брака, мы же с ней сводные сестры. А основные дела передал родному сыну. Умный он у меня, ничего не скажешь.

— Ты, выходит, не при делах.

— Потому что они мне не нужны, — с непонятной злостью огрызнулась Вика. — Кстати, с тобой откровенничаю по той же причине. Богатая невеста и перспективная заложница, как мне кажется, тебя не интересует.

— А я думал, ты меня запугиваешь крутизной своих родных. — Максимов вернулся к тахте, сел на край.

— Пугают, когда сами боятся. Нет, когда ты влетел в окно, я, естественно, чуть не описалась от страха. А потом стало интересно.

— А не боялась ошибиться?

— Если ты об этом, — она похлопала себя по голой груди, — то нет. Меня уже раз всерьез насиловали и бессчетное число раз брали без особого на то моего согласия. Так что опыт есть. Ты не по этой части, видно невооруженным взглядом.

— И решила узнать, что будет дальше? — Максимов повернулся к ней.

— Именно. — Осторожно провела пальцем по краю зарубцевавшейся раны на его животе. — Свежая! Ножом?

— Нет, поцарапался. — Он машинально прикрыл порез ладонью.

— Шрамы украшают мужчину.

— Шрамы — украшения дураков. Вика. Умный просто не подставляется.