Корни гор, кн.1: Железная голова - Елизавета Дворецкая

– Не нужно. – Эренгерда наконец сообразила, о чем он говорит. – Тут не пустые места, до ночи он так не долежит… Нужно скорее объявить об убийстве. Пока не увидел кто-то другой.

Понемногу Эренгерда взяла себя в руки. Теперь до нее дошло и то, что о ее участии в этом деле никто не узнает: Орм умер, а Гельд стал убийцей именно затем, чтобы ее не ославили. Она же ни в чем не виновата! Не было ничего такого, в чем она должна себя винить! И не родится у нее внук рабыни! Никогда!

Во тьме появился просвет, и Эренгерда дрожащими пальцами принялась утирать слезы. Ничего не будет, никто не узнает… Только бы никто не узнал!

– Где? – спросил Гельд. – Где объявить? У конунга?

– Нет. На ближайшей усадьбе.

– У вас?

– Нет. Тут ближе двор Аринкара Вязальщика. Там. – Эренгерда слабо махнула рукой в сторону моря.

– Может, лучше у вас? Тоже близко, и я… я ваш гость.

– Нет, нет, у Аринкара! – Эренгерда заторопилась с чувством, что от этого зависит и ее собственное спасение. – Не волнуйся. Лучше все сделать по обычаю, по закону, тогда нас… тебя ни в чем не смогут упрекнуть. У Орма нет в Аскефьорде родни и побратимов, никто не будет тебе мстить, пока конунг не разберет дело. А ему ты скажешь, что Орм первый тебя оскорбил. Ведь он назвал тебя сыном рабыни, да? Это все поймут. Не волнуйся, у нас его не слишком любили. Кто он такой? Не лучше тебя, только что хирдман конунга…

– Да уж! – Гельд криво усмехнулся. – Еще хорошо, что он. Мог бы попасться Кари ярл – это было бы хуже.

– Гораздо лучше! Кари ярл согласился бы молчать. И клятв не понадобилось бы, и этого… – Эренгерда глянула в сторону тела и вновь содрогнулась. – А Орм слишком незначительный человек – он пошел бы болтать по фьорду, лишь бы придать себе веса. Он ухватился бы за любой способ прославиться.

– И это ему удалось. – Гельд тоже оглянулся на темнеющее тело. – Только слава вышла немножко посмертная…

– Иди! – Эренгерда взмахом руки указала на невидимое за ельником море. – Иди скорее! Я… Ах, я ничего не могу сделать!

Она опять прижала ладони к лицу и горестно потрясла головой. Она могла бы послать Кольбейновых людей охранять гостя, могла бы стать свидетелем, что Гельд был оскорблен первым… если бы могла сознаться в своем присутствии здесь. А это никак не возможно! Ей не подобало здесь находиться, и надо забыть, что она здесь была!

На миг ей стало стыдно: Гельд ради ее чести подвергся смертельной опасности, а она не может помочь ему! Но тут же стыд сменился отчаянным страхом: сейчас он уйдет, и она больше никогда не увидит его. Хотелось подбежать и обнять его, но она не смела: за эти же стремления она уже наказана этим ужасом! На одежде и руках Гельда не виднелось ни единого пятна крови, но Эренгерде казалось, что одно прикосновение к нему так запачкает ее, что она больше не сможет показаться людям на глаза. Ее тянуло к Гельду и отталкивало от него; внутри что-то сжималось, так что дышать было трудно.

– Не бойся, – тихо сказал Гельд. Он понимал, что с ней творится. – Никто не узнает, что ты сюда приходила. Это я во всем виноват. Это я зазвал тебя сюда, это из-за меня ты могла быть опозорена. Никто ничего не узнает. Для тебя все будет как раньше. Как ты сама хочешь. Не бойся.

Говоря все это, он ощущал пустоту и усталость. Гельд не боялся за свою участь. Напуганный вид Эренгерды вдруг убедил: она совсем его не любит. Ни капли. Она боялась не за него, а лишь за свою честь. И это было хуже любого наказания, хуже смерти, потому что вся дальнейшая жизнь показалась бессмысленной. Скажи ему сейчас сама норна, что конунг немедленно присудит его к смерти, он пошел бы на смерть с тем же горьким безразличием.

Он смотрел на Эренгерду с чувством, что навек с ней прощается. Она не для него, дочь Ярла. Она красива, как белая звезда на темно-синем зимнем небе, и даже сейчас ее красота сладко и мучительно язвила, напоминала о пропавших надеждах. Ну, хватит!

Не решаясь попрощаться, Гельд сделал легкий знак рукой, повернулся и пошел прочь с поляны в сторону моря, где мельком по пути сюда видел две-три крыши какого-то жилья.

Эренгерда вначале стояла, глядя ему вслед, а потом вдруг осознала, что осталась на поляне наедине с мертвецом. Ее пронзил такой ужас, будто Орм уже оживает, чтобы переломать ей кости. Слегка ахнув, она повернулась и со всех ног бросилась бежать. Скользя на гнилых листьях и протянутыми руками отклоняя еловые лапы, она неслась сама не зная куда. Она боялась пустого леса и боялась показаться с таким лицом дома; но нестерпимее всего было стоять на месте, и она летела через лес, точно могла убежать от ужаса.

После того как Асвальд сын Кольбейна так своеобразно посватался к ней, Борглинда жила среди сплошных противоречий. Внешне ее положение заметно улучшилось: через два объявленных сговора она стала невестой Асвальда ярла и почти родственницей Торбранда конунга. Теперь женщины сами искали случая ей услужить, а мужчины, если она показывалась в гриднице, держались уважительнее прежнего. Теперь уж никто даже спьяну не лез к ней со своим кубком и не приглашал к себе на колени. Даже дома, на Остром мысу, она никогда не видела такого почета.

Но Борглинде было не до радости. В душе она жестоко бранила себя за трусость. Она струсила тогда на пиру, когда согласилась выйти за Асвальда. И выговоренная отсрочка не многого стоит. Следовало отказаться, отказаться решительно и еще сказать что-нибудь уничижительное: дескать, дочь Лейрингов никогда не будет женой врага своего племени… Но она не посмела, побоялась! Что толку теперь, в уголке девичьей, произносить про себя пламенные речи? Даже смешно! Вспоминая те мгновения, Борглинда ёжилась. Взгляд Торбранда конунга околдовал ее, она не посмела ему противиться. Он колдун, колдун! Не зря даже горластый Кольбейн ярл умолкает, едва конунг откроет рот. А теперь возражать и отказываться поздно.

Встречая в гриднице Асвальда Сутулого, Борглинда старалась не смотреть на него. По Гельду она тосковала сильнее прежнего. Что она наделала! Выйти за Асвальда было все равно что променять горячее яркое солнце на бледную холодную луну. Чтоб его тролли взяли, этакого женишка!

Утешало только то, что свадьба ожидалась не скоро. В согласии ее родичей Лейрингов сомневаться не приходилось, но получить его можно не раньше, чем начнется условленный поход. А срок похода еще не назначен. Теперь Борглинда имела представление о том, какие трудности беспокоят племя фьяллей и его конунга. Для нового похода требовалось оружие. Все до одного мужчины в гриднице имели на поясе меч, но ведь конунг должен как следует вооружить и тех, кто присоединится к нему. Расчеты на квиттингскую дань не оправдались. Торговая поездка Эрнольва ярла к вандрам не дала ничего, потому что вандры сами постоянно нуждались в оружии и использовали почти все железо, которое добывали. От предложенных поездок в Эльвенэс и на Квартинг тоже не ждали многого, так как цены на железо с началом квиттингской войны выросли по всему Морскому Пути. Борглинда слушала все это с любопытством и тайным злорадством: так им и надо!

Но это не мешало ей принимать подарки, которые вдруг посыпались на нее, как желтые листья в ветреный осенний день. Все богатые хозяева Аскефьорда вдруг посчитали нужным заручиться дружбой с невестой Асвальда ярла, и теперь у Борглинды был целый сундук, набитый платьями, рубашками, накидками и просто полотном, не считая небольшой кучки серебряных украшений. Каждый раз, когда появлялся очередной дар, она учтиво благодарила и думала: это взамен того, что вы у нас награбили. И осматривала поднесенное с подозрением: как знать, не придется ли ей опять увидеть что-то свое?

Одно платье ей особенно понравилось: ярко-синее, с черно-голубой тесьмой по краям, с тремя полосками желтого шелка на подоле. Борглинда с удовольствием воображала, как наденет его сегодня вечером. Может быть, Гельд все-таки придет… Да, но тогда и Эренгерда наверняка тоже явится. Мысль об Эренгерде была как холодная вода. Борглинда сердилась на дочь Кольбейна за то, что при ней взгляд Гельда никак не может добраться до самой Борглинды, а застревает, запутавшись в волнах золотых волос Эренгерды. Но в глубине души созревало горькое убеждение: вина, если тут можно говорить о вине, не Эренгерды, а самого Гельда. Это он выбрал, кого ему полюбить. Обижаться на Эренгерду – глупо. Но обижаться на самого Гельда было невозможно, и Борглинда, страдая, все же не сводила глаз с дверей, с трепетом ловила голоса на дворе и ждала его, как солнца.

– Убили… убили… – неясно заголосили в передней части дома.

Бросив иголку, Борглинда вскинула голову: такое слово кого хочешь заставит насторожиться. Кого у них убили?

– Кого? – доносились отрывистые голоса из-за дверей. – Да что ты! Кто же его? Вот это да!

– Барландец? Да ну! – гулко бросил чей-то озадаченный голос за приоткрытой дверью девичьей. – Кто говорит?