Mao II - Дон Делилло

Со стороны шоссе донесся шум: захлопнулась автомобильная дверца, отъехала какая-то машина. Скотт помедлил, подумал, далеко не сразу обернулся, чтобы глянуть в окно над кухонным столом. Кто, интересно, пойдет к дому пешком? Редкие гости подъезжают на автомобилях прямо к крыльцу. От мойки, где Скотт стоял и драил ковшик, в окно ничего толком не разглядишь, но переходить на другое место он поленился: кто бы это ни был, рано или поздно появится в окне, начнет впаривать Бога, или дикую природу, или гибель жизни на Земле. А может, и не появится. Редкие посетители подъезжают по ухабистому проселку на своих пикапах или фургонах, чтобы что-то доставить или отремонтировать, обычно это люди со знакомыми лицами, в стоптанных ботинках.

Скотт еще раза три-четыре провел по ковшику щеткой и снова обернулся, и, конечно же, это оказалась Карен, очень похожая на саму себя при их первой встрече, - мечтательница, сидящая на облаке в летний день, выплывшая прямо из головы Билла, размахивающая хозяйственной сумкой. От мойки он не отошел. Сполоснул ковшик водой, поработал щеткой, сполоснул - и опять щеткой, и опять сполоснул. Услышал, как она поднимается на крыльцо и открывает дверь. Вошла в прихожую - а он продолжал споласкивать не оборачиваясь, глядя на кран.

Она сказала:

- Я не стала звонить, просто взяла от автовокзала такси. Денег у меня осталось тюк-в-тюк - только на такси и чаевые, я специально хотела приехать промотавшейся вконец.

- Ветер распахнул дверь и кое-кого принес. Ну и ну.

- Если честно, у меня есть два доллара.

Он не оборачивался. Ну вот, теперь придется перестраиваться. Уже несколько лет он считал, что рожден для амплуа покинутого друга или брошенного любовника. Мы все знаем: то, чего мы втайне страшимся, никакая не тайна, а нечто всем известное и неистребимое, обещающее повторяться снова и снова. Он завернул кран, поставил ковшик на сушилку, выждал.

- Спроси меня, рада ли я, что вернулась. Я по тебе скучала. Как ты, нормально?

- С Биллом не пересекалась? - спросил он.

- Я его словно бы все время видела, ну, знаешь… А так - нет. Ты ничего не слышал?

- Все тихо.

- Я вернулась, потому что боялась, у тебя не все ладно. И потому что по тебе скучала.

- Я тут нашел чем заняться. Кое-что сделал, кое-что разобрал.

- Ты всегда ценил труд до седьмого пота.

- Да, старина Скотт не меняется, - сказал он.

Его голос звучал как-то незнакомо. Наверно,

подумал он, из-за того, что я давно ни с кем не разговаривал вслух. Но возможно, виновата ситуация. Говорить было опасно: он не знал, в какую сторону покатится фраза, к некоему тезису или, с равным успехом, к его полному антитезису. Сейчас Скотт мог качнуться в любом направлении, среагировать так или сяк - все выйдет естественно. Он был лишь косвенно причастен к тому, что срывалось с его языка, и потому в его замечаниях ощущалась нехорошая, с легкой гнильцой беспечность.

- Конечно, вполне возможно, ты предпочитаешь жить один, - сказала она. - Я это знаю. Я знаю, что уехала, наверно, не в самый лучший для тебя момент. Но я искренне считала…

- Знаю.

- Мы с тобой никогда не были попугайчиками-неразлучниками.

- Не переживай, - сказал он.

- У меня плохо получаются такого типа разговоры.

- Знаю. Не переживай. Мы оба не в своей тарелке.

- Из Нью-Йорка не звонила, с автовокзала не позвонила.

- Это не вокзал. Ты вечно говоришь "автовокзал". А это жалкая касса в помещении магазина.

- Потому что телефону я не доверяю, - сказала она.

Он обернулся, присмотрелся к ней: выглядела она просто ужасно. Подошел, обнял. Ее затрясло, он покрепче прижал ее к себе, а потом отступил назад, чтобы осмотреть с головы до ног. Она плакала - вздрагивала словно от рыданий, кривила лицо, но слезы не текли, губы вытянулись в ниточку, глаза погасли; он положил ей руку на затылок, ласково привлек к себе.

Они перешли шоссе и долго гуляли по лесу, гуськом по тропке выбрались на заросшую кочедыжником поляну. Карен сказала Скотту, что привезла с собой фотографии, контрольки Бритиной сессии с Биллом. Он отмолчался, но у него отлегло от сердца: обида заглажена, ущерб частично компенсирован, и на том спасибо. Карен сказала, что Брита не будет публиковать фотографии без разрешения Билла или Скотта.

Почти всю ночь они обнимались, прижимались друг к другу влажными телами или просто лежали как придется, ничком, навзничь, сплетались ногами, то говорили, то не говорили, то забывались легким целомудренным сном, то любили друг друга усердно - как дрова рубили, дружно пыхтели, сливались где-то в незнаемых глубинах своих тел; или Карен говорила, а Скотт смеялся, упиваясь тем, как она изображает нью- йоркскую разноголосицу: там блеют и брешут, рвут-мечут и без ножа режут; или Скотт говорил ей, что контур ее лица впечатан в сетчатку его глаз, и потому иногда он видит ее, когда, например, ест суп, видит лицо, парящее в облаке ее волос, - точно лазерное шоу по мотивам Боттичелли.

На следующее утро они съездили за двадцать две мили, чтобы купить лупу и световой столик{12}.

После обеда освободили письменный стол на чердаке и разложили контрольки. Двенадцать листов специальной пленки, на каждом - тридцать шесть черно-белых отпечатков: шесть полосок по шесть кадров. Листы формата восемь с половиной на одиннадцать дюймов, каждый кадр - полтора дюйма в длину, один дюйм в высоту.

Скотт и Карен стояли у противоположных краев стола. Наклонялись, стараясь не испачкать пленку, рассматривали полосы кадров, пока еще не слишком внимательно, не слишком вдумчиво - спешить не хотелось.

Карен сцепила пальцы за спиной; потом и Скотт засунул руки в карманы; так они и продолжали просмотр, низко нагнувшись к столу, затаив дыхание, иногда меняясь местами.

Вечером они наскоро поужинали; затем Скотт перетащил телефонную тумбу на чердак. Приставил к столу, водрузил сверху световой столик.

Они стали просматривать контрольки по очереди. Расположение контролек на листе точно соответствовало изначальной последовательности кадров, и можно было заметить, как Брита нащупывала ритм, тему, ловила какой-то сигнал, прочитывала на лице Билла что-то еле заметное и стремилась это увеличить или истолковать, возвести в ранг истины, превратить в него самого. Так что портреты Билла - на самом деле лишь репортаж о движении мысли Бриты, краткая анатомия души и глаз фотографа. Как показалось Скотту, Брите требовалось все неумышленное, случайно подмеченное, Билл фамильярный, Билл в живой беседе, не в книге. Просматривая под лупой кадр за кадром, он видел фотографа - видел, как портретист пытается освободить портретируемого от всех тайн, что окутывают избранный им жизненный путь. Брита хотела сделать снимки, которые стерли бы, перечеркнули отшельничество, преобразили Билла, наделив его лицом, знакомым нам с детства.

Или Скотт все понял не так? Теоретические рассуждения об объективности фотоискусства лучше оставить на потом.

Сначала составить списки кадров. Работа титаническая. Классифицировать: по точке съемки, по выражению лица модели, по ее местонахождению, по степени затемненности кадра… Только голова, голова и плечи, погрудный портрет, видны или нет руки, наличие фона. Ну и так далее. Одно дело - то, что разложено здесь перед нами. И совсем другое - как это проанализировать, описать и кодифицировать.

Впрочем, в определенном смысле, на беглый взгляд различия между кадрами странно незначительны - все двенадцать листов пленки запросто могут показаться одним и тем же размноженным изображением, вроде роя смутных картинок, возникающих перед глазами, когда моргаешь{13}.

И это лишний резон все проанализировать. Потому что в действительности отличия, конечно, есть - руки сложены то так, то сяк, перемещается сигарета… Детальное изучение требует времени.

За завтраком Скотт сказал:

- Мне об этом очень не хотелось думать, но…

- Я знаю, что ты сейчас скажешь.

- Мы должны быть готовы к варианту, что Билл не вернется, что он больше никогда не подаст нам о себе вестей. Но меня это не озадачит и не оскорбит.

- И меня тоже.

- О его поступках мы должны судить объективно, не примешивая наши переживания.

- Нельзя мерить общей меркой.

- Что бы он ни сделал, мы должны понять: он готовился, он давно это в себе вынашивал.

- Так уж ему понадобилось.

- Кто-кто, а мы не вправе требовать от него объяснений.

- Нам можно остаться здесь жить? - спросила Карен.

- Дом выкуплен. И он сам захотел бы, чтобы мы тут жили. Есть мои сбережения - я откладывал из зарплаты, которую он мне платил, а она каждый месяц автоматически перечисляется с его счета на мой, и если бы он не хотел, чтобы я продолжал ее получать, то перед отъездом известил бы банк.

- Я могу устроиться официанткой.

- Думаю, нам не о чем беспокоиться. Мы в доме Билла. По уши завалены его книгами и бумагами. Конечно, все упирается в его родных. Когда они узнают, какая сложилась ситуация, то, возможно, захотят нас выставить и продать дом. Могут попытаться продать его архив или опубликовать новую книгу. Когда-то я навоображал, кажется, все сценарии непоправимой беды - теперь любой из них возможен. И вот еще проблема - гонорары за вышедшие книги.