Пони - Р. Дж. Паласио

я набросил на них по просьбе добросердечной Матильды Чалфонт. Увидев, что с нами идут Руф Джонс и Оллереншоу, связанные и понурые, близнецы зарыдали, как младенцы.

Шериф Чалфонт тут же принял решение отпустить их. Он заявил, что верит в их раскаяние и что после этой ночи они всегда будут чтить закон и сторониться преступного мира. Помощник шерифа Бьютимен не разделял его уверенности, однако меня такое решение устраивало. Шериф вернул братьям их лошадей и их белые шляпы, одна из которых теперь стала темно-красной от крови помощника Бьютимена.

– Наконец-то люди смогут различать вас, – заметил помощник шерифа, натягивая окровавленную шляпу Себу на уши. Или Эбену, уж не знаю.

Оружие им, конечно, не вернули, как и одежду, поскольку полицейские все еще были в ней.

– И чтоб больше духу вашего не было в здешних краях! – строго предупредил братьев шериф Чалфонт.

– Конечно, сэр, – в унисон ответили они, совершенно ошалевшие от нежданного счастья, и, как были, в нижнем белье и с наброшенными на плечи подседельными одеялами, развернули лошадей и поскакали прочь так быстро, как позволяла им лесистая местность.

Надеюсь, они добрались до Калифорнии и нашли себе золотой прииск. Зла на них я не держал. Я очень устал.

Мы похоронили Па под нависшим утесом, где между двумя рукавами ручья росла невысокая травка.

– Может, хочешь что-нибудь сказать? – предложил мне шериф Чалфонт, когда мы опустили тело в яму.

Я покачал головой. Сказать я много чего хотел, но не вслух.

– Твой Па был религиозным? – спросил шериф. – Я могу прочитать молитву.

– Нет, – ответил я. – Он был человеком науки. Он был гений. А религиозным – нет, не был.

Митиваль посмотрел на меня от края могилы.

– «О радость! О чудо…» – напомнил он мне.

Это было то самое стихотворение, которое любила моя Мама.

– «О радость! О чудо и восторг! О тайна сокровенная! – произнес я. – Моя душа – дух бесконечный…»

Дальше я не помнил. Но даже если бы и вспомнил, не смог бы продолжать.

Шериф Чалфонт похлопал меня по спине, а потом они вместе с помощником Бьютименом засыпали тело Па землей. Еще они нашли гладкий камень, чтобы поставить сверху в качестве надгробия, и высекли на нем слова:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ МАРТИН БЁРД

2

На тропу за водопадом мы вышли, когда солнце начало клониться к западу. Лошади шерифа и его помощника стояли там, где мы их привязали. Мы привели с собой и всех лошадей из ущелья, так что их было больше, чем седоков, и все равно помощник Бьютимен заставил Руфа Джонса и Роско Оллереншоу сесть на одного коня. Для этого он выбрал крепкого тяжеловоза, которого мы взяли из Розашарона для маршала Фармера.

– Это возмутительно! – негодовал Оллереншоу. – Я требую, чтобы вы позволили мне ехать на моей лошади! – При этом он смотрел на Пони.

– Нет, только не на этой. Это демон, а не конь! – Руф Джонс даже вздрогнул от неприятных воспоминаний.

– Этот скакун стоит больше денег, чем ты увидишь за всю свою жизнь! – бросил ему Оллереншоу. – Эй, вы, солдафоны! Если вы полагаете, будто я отдам вам, сельским пентюхам, своего коня, то мозгов у вас еще меньше, чем я думал! Мне привезли этого скакуна из Каира всего два месяца назад! Прямо из дворца Аббас-паши!

– О, так тебе, значит, нравятся породистые лошади, – подъехав к бандиту, вкрадчиво произнес помощник шерифа Бьютимен.

Оллереншоу быстро отвернулся, опасаясь новой порции табачного сока. Но у Бьютимена на этот раз был иной план: он ловко схватил Оллереншоу под мышки и развернул его в седле задом наперед, так что теперь тот ехал лицом к лошадиному хвосту.

– Погляди-ка, Деси! – захохотал Бьютимен. – Одна лошадиная задница едет на другой!

Оллереншоу чуть не задымился от злости.

– Вы еще пожалеете! – прошипел он. – Как только я выйду из тюрьмы, первым делом верну себе своего коня, а потом займусь вами, и вот тогда вам…

И опять ему не удалось договорить. Помощник Бьютимен снял с раненого уха пропитанные кровью банкноты, которые использовал вместо бинтов, смял в комок и затолкал бандиту в рот. Причем затолкал глубоко, а сверху обвязал веревкой. Оллереншоу был так взбешен, что у него на лбу вздулись вены, похожие на синих червей, а глаза едва не выскакивали из орбит. Разумеется, его истерика только позабавила помощника шерифа. Он глянул на меня, чтобы проверить, одобряю ли я его проделку.

И затем Бьютимен направил Петунию во главу нашей процессии.

К сожалению, я не мог разделить веселость помощника шерифа. В результате его действий Оллереншоу оказался лицом ко мне, так как я замыкал нашу короткую процессию. И пока мы ехали через лес, Оллереншоу не спускал с меня зловещих глаз. Даже с кляпом из банкнот ему удалось лишить меня спокойствия. Было что-то невыразимо жуткое в его гладком лице, похожем на восковую маску, в неотступном, прожигающем насквозь взгляде. Уж не знаю, злился он на меня за то, что я ехал на его лошади, или за то, что мой отец стал причиной его ареста, но я еще никогда не сталкивался с подобной жестокостью. Вот как хорошо оберегал меня Па всю мою жизнь: я и не догадывался, что человек способен вмещать в себе столько зла. Конечно, Вдова Барнс добротой не отличалась, и смеющиеся надо мной дети были ничуть не лучше, но недостаток доброты совсем не то же самое, что откровенная жестокость. Возможно, недобрый человек уже сделал первый шаг на пути к неизбежному финалу, и все равно быть недобрым и быть злым – не одно и то же. И когда я увидел теперь эту жестокость, направленную на меня, то был сражен не только самим действием, но и неприкрытой злонамеренностью, с которой взрослый мужчина старался напугать мальчика, только что потерявшего отца. Я видел множество призраков, но в любом из них было больше человеческого и живого, чем в Роско Оллереншоу.

Вплоть до того момента я не пролил ни слезинки, потому что все еще не мог осознать смерть Па и испытывал потребность сдерживать эмоции до тех пор, пока не останусь с ними наедине. Но безжалостный взор Оллереншоу лишил меня последних душевных сил. Я почувствовал себя плохо, к глазам подступили слезы. В ушах зашумела кровь.

– Так, хватит! – сказал Митиваль.

Он шагал справа от меня, рядом с Пони, сунув руки в карманы. Сначала я решил, что он обращается ко мне, но потом понял: его слова адресованы Оллереншоу.

Самое удивительно было то, что Оллереншоу вдруг дернул головой влево, как будто и он услышал