Законы Беззакония - Оратор

полицейских и семьи Манчини одновременно, четыре часа подряд. Ради них, ради всех, кто пал, и ради тех, кто ещё жив, я должен изменить мир. А до тех пор покой мне должен быть не ведом. Погрузившись в себя, я гнал прочь давно ушедшее время, а тем временем школа уже возникла в поле зрения. Высокий и величественный флаг Российской империи, выглядевший до боли нелепо на фоне ветхих стен, и сторож, осушающий содержимое фляги, вызвали во мне желание засмеяться протяжно и долго. Однако, сдержавшись, я заскочил внутрь и направился на второй этаж к 54-му кабинету. Шёл я под удивлённые взгляды и шёпот, звучавший за спиной, — видимо, мой подвиг двухнедельной давности успел превратиться в настоящую школьную легенду. На входе меня встретила Настя, буквально вплотную приблизившись к моему лицу, и начала быстро, но бессвязно лепетать. Отмахнувшись от неё, я занял своё место за второй партой третьего ряда.

— Привет. — раздалось за спиной. Обернувшись, я увидел Аню: её волнистые, огненно-рыжие волосы, как всегда, пылали ярким контрастом на фоне холодных, бесспристрастно-серых глаз.

— Здравствуй. Отозвался я завинсус на пару секунд. Как вы с Антоном Владимировичем поживаете?

— Неплохо, благодаря вашим стараниям, у нас стало тихо и спокойно, и люди стали охотнее заскакивать в магазин к отцу, только вот вчера...

— Было страшно?

— Да…

—Уж прости, не ожидали, что столько народа заглянет на чаепитие, — ответил я завуалированно, всё ещё чувствуя на себе тяжесть чужих взглядов.

— Ты не понял. Было страшно не за себя. Мы знали, что вы не дадите нас в обиду, как не дали Василия Игоревича. А за вас…

— За нас? — изумился я.

— Да, ведь вы всегда приходите к нам на выручку, дядя Юра каждый день покупает товары у тех у кого торговля идёт хуже всего, желая их приободрить, дядя Глеб всегда ругает тех кто мусорит и даже самолично установил пять или шесть урн, Антон после работы тренирует Диму внука Василия, пусть ругается и всё время упрекает его за неправильную технику, но всегда подбадривает со словами "Никогда не смей сдаваться, иначе сдохнешь".

Услышав это, я невольно ухмыльнулся — это было так на них похоже. А ещё подумал, что Антон, наверное, обиделся бы: всех остальных Кристина назвала дядями, а его — просто по имени. От этой мысли на душе стало тепло, тоску сменила радость.

— Все вы отставить разговорчики! Пробурчал Сергей Петрович, наш классный руководитель входя в кабинет вместе со звонком и окинув всех присутствующих, недовольным взглядом.

— О, кого я вижу! Артём Евгеньевич! — воскликнул он с едкой усмешкой, устремив на меня пронзительный взгляд. — Как поживали? Надеюсь, за время дисциплинарного остранения вы успели обдумать своё поведение.

— Успел.

— Отлично! И что же вы усвоили?

— Всё таки бить их в классе было глупо, надо было дождаться звонка, каюсь. Отвечал я натянув высокомерную улыбку и наслаждаясь тем как лицо учителя расплывалось в ярости, а в классе повис звонкий смех, учеников видимо давно уставших от поведения классного руководителя.

— Да как ты смеешь! В моём классе нести такую ахинею? К доске, недоросль, жи-и-иво! — заорал он, брызгая слюной во все стороны.

Живо так живо подумал я вставая со своего места, и положив руки в карманы направился к доске. Обычно я никогда бы не позволил такой жест в присутствии человека взрослого, да ещё и учителя, но к Сергею я питал откровенную неприязнь.

— Знаешь, Артём, я решил устроить тебе опрос. Я называю событие, а ты дату. Ужасно просто для ученика, занимающегося учёбой, — произнёс он, сделав язвительный акцент на последних словах.

— Век, период?

— Не важно. Так-с, первый вопрос: дата смерти Ленина?

— 21 января 1924 года.

— Отречение Николая второго от престола?

— 1917 год.

— В каком году Муссолини стал премьер-министром Италии?

— En mil novecientos veintidós años, un bastardo ignorante!

— Что, что, простите?

— В 1922 году.

— А-а-а… — задумался Сергей Петрович, пытаясь выкопать вопрос, на который я не сумею ответить.

— Надоело, — буркнул я в ожидании и, повернувшись к нему спиной, направился к выходу. Уже взялся за ручку, но тут его рука схватила меня, а истеричный визг заполнил кабинет.

— Я не давал тебе разрешения!

— Отпусти, — сказал я тихо, но уверенно. Мои глаза выражали еле сдерживаемую ярость.

— Не смей мне приказывать!.. — всё же отозвался учитель, преодолев страх.

— Пеняй на себя, — произнёс я, отстранив его руку, схватил и прижал к парте, затем присталбив ударом локтя в спину.

— А-а-а, больно! — закричал Сергей, чуть не плача. — Я тебя засужу!

Я, услышав его угрозу, обернулся к ошеломлённому классу и задал вопрос:

— Кто-нибудь из вас, дорогие одноклассники, видел, как я применял насилие к нашему уважаемому классному руководителю?

— Нет, — отозвались все хором, отводя взгляд от этой сцены.

— Что и требовалось доказать! — произнёс я с улыбкой. Затем, наклонившись, прильнул к уху учителя и прошептал: — Попробуешь ещё что-нибудь учидить— убью.

Напоследок, с унизительной снисходительностью потрепав учителя по голове, я шагнул в коридор, оставив за собой тихий отзвук смеха. По пути я внутренне ликовал, что наконец-то поставил Сергея Петровича на место, хотя, признаться, можно было и лицо ему набить, а не ограничиваться столь сдержанным "напутствием". Однако пачкать кровью костюм в первый же день не хотелось — это уже перебор. Ноги несли меня сами, будто подчиняясь незримому ритму, по коридору, тихому, как кладбище в часы уроков. И, честно говоря, эта тишина мне даже нравилась. Через несколько минут я уже стоял у двери кабинета директора.

— Здравствуйте Константин Петрович! Восклицал я входя внутрь, где за стулом сидел утомленный директор, небрежным движением руки заполняющий документы.

— И тебе не хворать. Дай угадаю: опять устроил сцену с Сергеем Петровичем? — отозвался директор, подняв на меня взгляд. Он оторвался от бумаг, ослабил галстук, до этого плотно сжимавший шею.

— Не могу отрицать, — произнёс я, садясь на стул напротив. — Но как вы так оперативно прознали?

— До столь очевидной вещи можно догадаться и без особых усилий. А ещё у меня внучка учится в вашем классе. Изрек он пожав плечами.

— Ясно. Но неужели вы меня даже не отругаете?

— Может, мне уволить его нахрен? Надоел