У метро, у «Сокола» - Вячеслав Николаевич Курицын

знает, я не пошла. Зырить на еду, которой нет в магазинах? Это если у тебя мало еды, интересно, да и то чего интересного, дразнить себя только.

— Там ведь даже не еда, а упаковки.

Поддержал ее интонацию, хотя самому Покровскому было бы любопытно, как выглядят разные упаковки и этикетки. Бывают варианты по республикам — среднеазиаты или эстонцы иногда что-нибудь зажигательное отчебучат. Но — да, Раиса Абаулина относилась к жизни серьезнее, забавная сторона явлений ей была интересна меньше.

Ну вот. И Юрий Николаевич жутко боится, чтобы о его похождениях не узнали жена или в райсовете.

— Он же депутат районный, не только трест у него. Требует, чтобы я к его району на пушечный выстрел не приближалась. А я в тех краях никогда не была, на этой «Семеновской»…

То, что Юрий Николаевич на «Семеновской» и Елизавета Ивановна, сестра Василия Ивановича, на «Семеновской», Покровский уже отмечал, но смысла в этом для дела, кажется, нет.

Вообще, по наблюдениям Раисы Абаулиной, Юрий Николаевич готов связь с ней прервать, но есть нюанс. Некоторое время назад он подарил сережки с брильянтиками, с маленькими, но все равно. А тут встречались на даче, так он попросил их одеть — как правильно, надеть? — хочет, дескать, полюбоваться. Нацепила, не жалко. И по ходу, значит, ночных наслаждений ее неловко за ухо дернул, мочка заболела, пришлось сережки вытащить. А утром глянь — на одной из них золотая дужка погнута. У Раи подозрение, что сам депутат и погнул, пока она спала. И настойчиво так говорит: возьму, возьму, починю… В то утро помешало кое-что, пришлось им быстро собираться и разъезжаться отдельно оттуда. А потом снова: звонит и говорит, дай сережки, починю. А Раиса Абаулина думает, что заберет — и адье на этом, гуд бай. Она и не против, конечно, адье, но сережки с каких щей отдавать. Так завершила повествование о хахалях:

— Уж и не знаю, кто б меня от них избавил.

Закурила подряд вторую сигарету, ногу высоко закинула, обнажила, голубые жилки тянутся в известную сторону, так еще бедро замечательно развернуто, и снова видно почти все, и теперь Рая Абаулина это понимает, но решила не прикрываться. Будто они уже после того, а так как того не могло быть, то остается вести себя как после.

Покровский почувствовал одновременно неприязнь и желание помочь. Неприязнь — оттого, как ловко поймала Рая его ощущение некой, что ли, тени вины. Дескать, напугал ты меня, офицер, соседом-убийцей, а до этого глазки строил в служебных целях, ничего интересного в виду не имея. Ну и сделай что-нибудь для меня. И щедро засыпала Покровского ворохом своих проблем.

Желание помочь — тоже понятно почему. Не так долго орудия ея будут бить по мужчинам без промаху. Коротко, все знают, русское лето. Чуть-чуть, подумаешь, решила поднадавить… Несчастная женщина.

Несчастная женщина, впрочем, ждет открытку на «Москвич», который сейчас стоит четыре тысячи девятьсот тридцать шесть рублей.

А, верно, брат-бригадир. Отец племянниц. На другом фото он вместе со своим и Раи Абаулиной отцом, приземистым стариком с густыми бровями, который, как Рая Абаулина сказала, и по сей день заведует в колхозе скотобойней.

Смотрели оба с фотографии на Покровского с откровенным презрением.

Заставляли подумать, насколько следует доверять Раисе Абаулиной, женщине из непростой, умеющей жить семьи.

Ладно.

Икона — так ли много музеев в Москве, где можно увидеть иконы? Варвара Сергеевна разницу должна была знать, наверняка обратилась не в Музей Советской армии, а по более подходящему адресу.

Две подруги-блондинки дефилируют через Петровский парк навстречу Покровскому, молоденькие, в одинаковых сиреневых платьях чуть выше колен, только одна еще в курточке и ноги в капроне, а другая голоногая и без курточки: погода никак не устаканится, вчера резко холодало, а сегодня опять потеплело, а завтра снова обещают дождь, не угадаешь, и кто-то эти ноги… Что кто-то эти ноги? Может заставать иногда на своих плечах. Откуда Покровский знает, что завтра обещают дождь? Вспомнил: слышал в коридоре Петровки.

Итак, как Покровский и подумал, обнаружив асфальт под скамейкой, что основная покушаемая — Варвара Сергеевна, так оно пока и выходит. Гусак Фарятьев в желтых носочках отпадает вместе со своими барышнями, Панасенко скрывает валюту, но не убийство. В вину Раи Абаулиной Покровский не верил, несмотря на охлаждение, так сказать, привязанности. А для Бадаева появился наконец мотив. Икона.

Плюс случай с ключом! Покровский едва не запел, сдержался.

Чебурашка из троллейбуса не вписывается. А так бы все совсем хорошо.

Не мог же Бадаев нанять убийцу-кавказца? Чушь. Огромный риск, и оплачивать такого исполнителя надо, и где его взять… Наймешь психа, который потом в расписных галошах будет по троллейбусам раскатывать.

Или Бадаев два убийства — Ширшиковой и Кроевской — сам осуществил, а на последний спектакль нанял Чебурашку, который про убийства и не знает, а просто наплел ему боксер что-то. Тоже чушь, но меньшая, кстати.

Добрался до работы, сходил написал объяснительную про потраченный патрон («на похоронах друга» нельзя писать, но был, разумеется, на Петровке придуман выход из таких ситуаций), выяснилось заодно, что давно пора было сдать зачет по стрельбе. Сунулся в тир: толпа каких-то штатских… А, устькаменогорцы! Петровка была побратимом Усть-Каменогорска, этот прекрасный город раз в год присылал делегацию, которой служебные помещения Петровки и камеры с людьми не показывали, но в тир пострелять пускали, устькаменогорцы же в ответ приглашали офицеров на Лосиный остров, где им была выделена опушка для высадки новых деревьев. Каждый год высаживалось до десятка саженцев, половину сажали офицеры МУРа. Покровскому тоже пришлось через это пройти в первый год службы в Москве.

В буфете встретил Кривокапу, который сказал, что на новых больших асфальтах частиц от нитяных перчаток нет. Зато на них есть следы травы, цветов, прочей флоры. Покровский обрадовался. Получалось, что эти куски не напрямую с дороги в канаву попали. А лежали в парке. Например, под скамейками.

Приобрел в буфете бутылку кефира. Походил с ней по коридорам, сел в холле у фикуса. Нет частиц перчаток, и ладно. Если верно предположение, что это Бадаев ненужный асфальт из-под скамеек уже после убийства в канаву перенес, то мог и голыми руками переносить. На асфальтовом кусмане отпечатка пальца не зафиксировать. Но на первом-то куске есть ниточки, надевал перчатки… Ну, это ясно, отпечаток можно оставить не только на орудии преступления, а на чем угодно… на вещах жертвы, на перекладине скамейки, мало ли.

Стоп. На склонах-то канавы та же трава, что и в парке. Нет