Осужденные души - Димитр Димов

– Вы с кем-то разговаривали, миссис Хорн? – спросил он.

Господи, неужели она уже до такой степени невменяема, что говорит сама с собой, как безумная?… И Кармен это заметила.

– Нет, ни с кем.

– Значит, мне почудилось, – сказал монах.

От рассеянности он светил своим фонариком ей в лицо. Фани обратила внимание монаха на его неловкость, направив сильный сноп лучей своего фонарика прямо ему в очки. Он замигал беспомощно и наконец отвел свет.

– Наверное, вас обманул слух!

– Да, вероятно! – подтвердил он со своей обычной наивностью. – Все мы очень устали. Мы с братом Гонсало дежурим третью ночь подряд.

– Есть ли смысл в этом дежурстве?

– Никакого, – сказал он, – кроме нравственного.

– Оставьте нравственность!.. Самое скверное – делать бессмысленные вещи и чувствовать себя нравственным.

– Мне кажется, вы правы, сеньора, – сказал он по-испански и глубоко вздохнул. – Вы кого-нибудь ищете?

– Да, вас!.. Мюрье заболел сыпным тифом.

– Каррамба!

Близорукие глаза Оливареса испуганно замигали. Значит, болезнь не щадит и самих врачей, которые, казалось бы, знают, как беречься! До сих пор оп не волновался, потому что, ничуть не полагаясь на провидение, рассчитывал на ежедневное вываривание своей одежды. Он пообещал пойти утром в городок и поискать комнату.

– Успокойтесь!.. И ложитесь поскорей.

– Я не могу спать, – сказала Фани.

– От трупного запаха?

– Нет. От нервов.

– А я смертельно хочу спать.

– Тогда я вас сменю.

– О, как вы добры, сеньора!.. Но отец Эредиа приказал, чтобы дежурили только мужчины.

– Не важно, что приказал Эредиа. Оливарес посмотрел на нее удивленно.

– Я должен выполнять его приказания, – сказал он. – Таблетка люминала, наверное, поможет вам заснуть.

– Нет. Мне ничто не поможет. Куда вы идете?

– В свою палатку, взять нюхательного табаку. Если хотите, пойдите в столовую. Я велел брату Гонсало разжечь примус и приготовить чай.

Она подумала: «Я побуду там, пока Эредиа не выйдет от Мюрье». Потом у нее мелькнула мысль о Доминго. Если состояние Мюрье станет ухудшаться, можно будет обратиться к нему. Мюрье не раз говорил ей, что как врач Доминго сильнее Эредиа.

– Хорошо. Я буду ждать вас в столовой, – пообещала Фани Оливаресу. – Но где Доминго?

– Молится в часовне.

– Он что, спятил? – взорвалась Фани. – Вот уже два Дня, как он не вылезает оттуда.

– Неужели вы ничего не знаете? – таинственно спросил Оливарес.

– Черт возьми! Нет!

Оливарес доверительно наклонился к ее уху н зашептал:

– Брата Доминго наказал Эредиа постом и молитвой за то, что он читал запрещенные книги.

– Какие книги? – изумленно спросила Фани.

– Революционные книги, сеньора!.. Коммунистические издания.

«Скоро меня здесь ничто не удивит», – подумала Фани.

– А вы разве не читаете Гегеля? – спросила она с живостью. – На его книгах цензор не сделал для вас пометки «Nihil obstat».[51]

Профессор схоластики посмотрел на нее оскорбленно.

– Бог с вами, сеньора… Я могу читать все, что хочу. Я изучаю Гегеля, чтобы предохранять студентов от увлечения диалектикой.

– Но иногда вы читаете его так… для собственного удовольствия… не правда ли?

– Никогда!.. Неужели я мог бы поддаться этой ереси?…

И профессор схоластики затрусил в темноте к своей палатке, чтобы взять нюхательный табак.

Фани направилась к часовне. Часовня находилась рядом с палаткой, куда складывали мертвецов до отпевания, поэтому трупный запах был здесь невыносимым. Дверь в часовню была закрыта. Фани приоткрыла ее и направила свет фонарика внутрь. Она увидела коленопреклоненную фигуру брата Доминго, который демонстративно громко читал латинские молитвы. Монах не обернулся.

– Брат!.. – сказала она.

Доминго тотчас с облегчением поднялся.

– Ах… Это вы, сеньора?… А я подумал, что кто-нибудь из наших нетопырей.

Фани рассмеялась. Нетопыри!.. Он называл святых отцов, свое духовное начальство нетопырями!

– А что случилось? – быстро спросила она.

– Ничего, сеньора! Мир движется вперед.

– Почему вас наказали?

– Чтобы все кончилось скорее.

– Что это значит?

– Я объясню вам завтра… – Он тревожно прислушался. – А сейчас оставьте меня! Может прийти Эредиа и утроить наказание.

– Хотите сигарет?

– Господи!.. Все отдал бы за щепотку табаку!

Фани протянула ему пачку сигарет и спички.

– Спасибо, сеньора!..

Вдруг послышались издалека чьи-то шаги. Доминго снова повалился на колени и молитвенно склонил голову.

– Гасите фонарик! Уходите! – торопливо прошептал он.

Фани погасила фонарик и отбежала от часовни. Только оказавшись на расстоянии, достаточном, чтобы ее не заподозрили в том, что она навещала Доминго, Фани опять зажгла фонарик и направилась к палатке, служившей монахам столовой. Трупный запах душил ее. Ветер тянул как раз с той стороны, где были сложены мертвецы. Из палаток долетали жалобные, приглушенные голоса. Одни требовали лимонада с проклятьями и руганью, другие, поскромнее, просили только воды и сопровождали свою просьбу трогательным рог favor.[52] Тех, кто ночью мог буйствовать, предусмотрительно связали веревками. От палаток несло еще более противным, чем трупный, запахом пота, мочи и испражнений. Из-за того, что не хватало людей, которые регулярно чистили бы умывальники, горшки и плевательницы, больные тонули в отчаянной грязи. Попав сюда либо по принуждению, либо с надеждой вылечиться, они уже не могли вырваться из этого ада, потому что по приказу дона Бартоломео за уход из лагеря полагалась смертная казнь. Разумеется, эта угроза относилась только к крестьянам и люмпенам. К услугам военных чинов, как и всех сторонников нового движения, имелись другие больницы. Низший персонал – повара, уборщицы, прачки, а также чернорабочие, например те, кто зарывал трупы, – был таким малочисленным, что монахам приходилось им помогать. После того как дон Бартоломео по совету военных врачей реквизировал две дезинфекционные машины, а оставшаяся сломалась и котлы, в которых стали вываривать одеяла и одежду, оказались не в состоянии их заменить, палатки превратились в инкубаторы для вшей. Войти в них, особенно ночью, было настоящим подвигом, так как при слабом освещении приходилось шагать по тряпью и зараженные вши тотчас же наползали на вошедшего. На это решались только монахи.

Пробираясь среди палаток, Фани вдруг осознала, что лагерь вымирает, что скоро от него не останется ничего, кроме трупов, и месть, которую она вынашивает, станет ненужной. Но теперь как будто сам дьявол решил ей помочь.

В столовой брат Гонсало уже готовил чай, и гуденье примуса помешало ему услышать шаги Фани. Он стоял спиной ко входу, лицом на восток и весьма остроумно использовал время: пока вода в чайнике не закипит, он бормотал молитвы и таким образом выполнял свое ежедневное обязательство перед богом. Обернувшись и увидев Фани, он вздрогнул, а потом придал своему лицу еще более набожное и смиренное выражение. Он поклонился весьма почтительно, сказав: «Добрый вечер, милостивая сеньора», и спросил, не позволит ли она налить ей чаю. Фани ответила, чтобы он подождал с чаем до прихода отца Оливареса. Гонсало еще раз поклонился и с благочестивым видом убрал молитвенник в кожаный футляр. Весь его ханжеский, смиренный облик, его притворная учтивость говорили о трагедии молодого увядшего существа, жалкого человечка, скованного цепями, который сверх всего в этот вечер был чем-то расстроен. Это было заметно по его неверным движениям. Он чуть не уронил чайник.

– Вы слышали новость, сеньора? – спросил он, стараясь сохранить спокойствие, приличествующее монаху, который вверил свою судьбу богу. – Красные начали наступление между Тордесильяс и Медина-дель-Кампо.

– Когда? – спросила Фани почти равнодушно.

– Сегодня утром.

– А где находятся Тордесильяс и Медина-дель-Кампо?

– В пятидесяти километрах отсюда.

– Что же нам делать? Бежать? – спросила она, охваченная злобным желанием напугать его еще больше.

– Не знаю… Как решит отец Эредиа.

– Я предполагаю, что он решит остаться. Мы не можем бросить больных. Но если красные придут, они перебьют нас как собак.

– И я уверен в этом, – вырвалось у брата Гонсало, который уже не мог справиться со своим страхом. – Вчера вечером мы узнали, что в Лериде убито тридцать доминиканцев, а в Хаене и Пальма-дель-Рио августинцев и кармелиток сжигали заживо.

– Может быть, это только слухи, брат?

– Нет, сеньора… Рим сообщил об этом по радио.

– Ужасно!.. Значит, они будут совершать такие злодеяния и здесь!

Брат Гонсало страдальчески вздохнул. Потом задумался и, после краткой паузы, быстро проговорил:

– У вас есть бензин для санитарной машины, сеньора?

– Есть, брат. Если понадобится бежать, вы спокойно можете рассчитывать на место в кузове, независимо от решения отца Эредиа.