Заговор францисканцев - Джон Сэк

– Как ты? Все обошлось? – взволнованно расспрашивала хозяйка дома.

Конрад пал на колени перед корзиной, откинул укрывавший ее платок. Хлеб. Всего лишь свежеиспеченные хлебы из пекарни обители! Он уставился на девушку, даже не скрывая разочарования.

Девушка, не смущаясь, ответила на его взгляд:

– Ничего-ничего! Постучите-ка меня по спине. Донна Джакома похлопала девушку по спине и хихикнула, услышав гулкое эхо.

– Манускрипты привязаны, – пояснила Амата. – Вокруг пояса обвязать не получилось – они толще, чем рукопись фра Лео, – а в корзину класть мне показалось опасно. Я подумала, что городская стража наверняка в союзе с Бо-навентурой. Не могли они не знать, что братья остаются у нас в переулке после часа тушения огней. И верно, у ворот корзину обыскали. Да, с корзиной вы ловко придумали, фра Конрад! Раз мне пришлось нести ее на голове, никто и не заподозрил, что я не сумела бы согнуть спину, если бы и захотела.

– Мы так тревожились за тебя, Аматина, – сказала донна Джакома. – Тебя долго не было.

Девушка улыбнулась.

– Пришлось ждать, пока хлебы испекутся. Они были бы еще теплые, если бы ветер не выстудил. А пока ждала, я повидалась с сестрой Агнессой. Мы с ней сдружились, когда были послушницами. – Амата вопросительно посмотрела на Конрада, так и стоявшего на коленях возле корзины. – Вы ее знаете? Она племянница фра Салимбене. Сказала, что ее дядя возвращается в Романью и скоро будет в Умбрии.

Девушка захихикала, от возбуждения болтая без умолку.

– Чего он только нам не рассказывал, когда заходил навестить Агнессу после своих путешествий! Я так радовалась, что она берет меня с собой к гостевой калитке. Мы прямо заслушивались! Вот бы хорошо было, мадонна, если б вы пригласили его остановиться у вас, а не в Сакро Конвенто. Весь дом будет рыдать от хохота. – Она бочком пробиралась по проходу, продолжая щебетать. – Остальное расскажу за ужином. Надо убрать со спины эти книги.

Конрад поднялся, мрачный как туча, несмотря на добрые вести о манускриптах. «Разве моя вина, что я плохой рассказчик? Это не в моей природе. Я всегда был меланхоликом, а у Салимбене сангвинический темперамент. Кроме того, забавлять рассказами пустоголовых девчонок – занятие, недостойное духовного лица!».

Когда Амата скрылась, донна Джакома подмигнула отшельнику.

– Завтра с утра прикажу приготовить в большом зале восковые таблички и книги. Маэстро Роберто отправится за пергаментом и перьями, как только вы скажете, что она готова писать чернилами.

– А мои занятия? Лео считал их важными.

– Конечно, они важны. Занимайтесь с Аматой до mezza-giorno[48], пока солнце не пойдет под уклон, а остальной день в вашем распоряжении.

Пришлось согласиться со справедливым требованием, хотя у него руки чесались добраться до манускриптов. Можно начать нынче же вечером, после ужина. Правда, от чтения при свечах у него всегда болели глаза и дрожали веки – парижские наставники объясняли это бледным серым налетом на радужной оболочке глаз. С такими слабыми глазами лучше бы дождаться солнца. Конрад поднял корзину и понес хлебы на кухню.

После бури ущелья Апеннин затянул гнилой туман. Над бледной пеленой вершины гор представлялись островами в безбрежном море. Волы, тянувшие карету папы, в дымке казались призрачными чудовищами, а по сторонам большой дороги струились потоки стекавшей со склонов глинистой грязи.

После их бегства из Венеции прошло несколько дней. Последние задержавшиеся в городе рыцари еще догоняли отряд. Тебальдо сорвался с места так внезапно, что многие воины, рассеянные по городским борделям, не успели собраться к нему. Капитан отряда оставил арьергард во дворце, чтобы указать дорогу отставшим и по возможности извиниться перед дожем и догарессой. Догоняя кортеж, рыцари привозили вести о нарастающем в городе хаосе и сценах насилия.

– Поначалу народ просто остолбенел, – говорил один, склонясь к окну кареты. – Все утро стояли на набережной, пересчитывая вернувшиеся корабли и разыскивая среди выживших моряков друзей и родных. Город потерял едва ли не все свои двести галер. Задолго до полудня подошла барка дожа, – продолжал рыцарь. – Он немного постоял на берегу вместе с толпой, а потом отправился во дворец искать ваше святейшество. Лицо у него стало белое, как у прокаженного. И он не успокоился, услышав, что вы уже отбыли. Я слышал, как он отправил своего человека передать догарессе, чтобы не выходила из дома. Потом он вышел на площадь, и больше я его не видел.

– Ну, к полудню толпа рассталась с надеждой, что еще кто-то вернется, – вставил другой рыцарь. – Я прошел через площадь, возвращаясь на пост, – они как раз начали роптать. И по большей части против вас, уж извините, ваше святейшество. Тогда-то мы с ним и решили, что в Венеции нам больше делать нечего.

Сквозь прорези окон кареты Орфео не видел лица понтифика, но услышал его голос, с болью говоривший:

– Я от всего сердца молился за их возвращение, если не за успех. Бог послал бурю. Мое благословение тут бессильно.

Через несколько дней догнавший кортеж арьергард сообщил о последней части разыгравшейся трагедии. Поняв, что папа ушел от них, венецианцы обратили свое отчаяние против дожа. Иные кричали, что Бог продолжает казнить Венецию за грехи Энрико Дандоло и разграбление Айя-Софии. Вина, разумеется, перешла на прямого преемника Дандоло, несчастного Лоренцо Тьеполо (который и отправлял флот на Анкону), и на его догарессу-гречанку.

Епископ Венеции бушевал, разогревая толпу, собравшуюся перед Сан-Марко.

– Господь не желает более терпеть роскоши, в которой погрязла эта женщина. Комнаты ее темны от дыма благовоний. Воздух Венеции для нее недостаточно хорош! Она брезгует умываться простой водой и посылает слуг собирать капли росы, падающие с небес. Она не может взять мясо как все, пальцами, но приказывает своим евнухам разрезать его на кусочки, которые накалывает на золотые двузубые вилы и так подносит ко рту! Я сам видел это, будучи приглашен к ее столу. Удивительно ли, что Господь в его бесконечном терпении все же возгласил наконец: «Довольно!»?

В основном ярость толпы была направлена против самого дожа. Кто-то видел, как он незадолго до того вошел во дворец, расположенный рядом с Сан-Марко, и значит, был под рукой, в отличие от жены. Ему орали в окна ругательства и требовали его жизнь за жизни утонувших моряков. Все же он мог бы спастись, если бы переждал, пока улягутся первое горе и ярость. Но финал венецианской трагедии еще не наступил.

Отряд был в пути третий день, когда его нагнал последний рыцарь из арьергарда. Орфео, непривычный проводить целые дни в седле, стоял, растирая зад, за спиной солдат, ужинавших у костра вместе с Тебальдо.

– Накормите его! – крикнул капитан кухарям, когда всадник спешился.

Тебальдо указал рыцарю на пень рядом с собой. Из палаток вышли остальные рыцари с оруженосцами и сбились в кучу вокруг. Кое-кто еще не успел полностью избавиться от доспехов. Рыцарь стащил шлем и латные перчатки, и слуга тут же подал ему чашу и деревянное блюдо. Вздохнув, рыцарь начал рассказ об исходе народного гнева.

– Можно только догадываться, что Лоренцо потерял голову от страха. Надеялся на право убежища в Сан-Марко, хотя и знал, что толпа ожидает от него подобной попытки. Так что он выбрался через черный ход и бросился к церкви Сан-Заккариа за Понте делла Палья.

Рассказ прерывался глотками вина и кусками мяса, отправляемыми в рот. Воин жевал не спеша, наслаждаясь всеобщим вниманием не меньше, чем горячим жиром, стекающим по пальцам.

– Я все видел из верхнего окна палаццо. Видит Бог, стража, выбежавшая из дворца вместе с дожем, сделала все возможное, чтобы его спасти. Они рубили мечами во все стороны, кровь хлестала с обеих обочин моста, но толпа все напирала.

Он осушил чашу и протянул ее за добавкой. Все молча ждали, пока слуга нальет ему вина.

– В конце концов, – продолжал рыцарь после долгого глотка, – в Калле делла Рассе кто-то пробился сквозь кольцо стражников и нанес Лоренцо смертельный удар.

Рассказчик ударил себя чашей по груди, показывая, куда вошло смертоносное лезвие, и, словно нарочно, чтобы усилить эффект, брызги красного вина выплеснулись на пластину нагрудника.

Слушатели зашептались, но смолкли, когда Тебальдо произнес ровным голосом:

– Он был достойный человек. Да покоится в мире.

– Аминь, – отозвались воины.

Помолчав в знак почтения к покойному, папа добавил:

– Мы обязаны особенной благодарностью нашему молодому другу из Ассизи. Если бы не его расторопность, на Калле делла Рассе могла бы пролиться наша кровь.

Орфео неожиданно для себя оказался мишенью восторженных криков и полновесных дружеских тумаков, от которых у него заныли спина и ребра. До сих пор надменные римляне обращались с ним как с умбрийской деревенщиной, да он, мало интересуясь их мнением, и не старался разубедить рыцарей. Теперь, смутившись, он, отвлекая внимание от себя, выкрикнул: «Viva Papa!» Крик был тут же подхвачен остальными, а Орфео под шумок ускользнул из круга рыцарей.