Инспектор и ночь - Богомил Райнов

— Восемь часов, — услышал я голос мальчика из отеля. — Вы просили разбудить вас в восемь.

Я ответил что-то, потом спохватился.

— Когда придёт дама, попросите её подождать меня. Я сейчас спущусь.

Наш поезд отходил в девять часов, времени оставалось в обрез. Я побрился и подставил голову под струю холодной воды, чтобы немного снять тяжесть, всё ещё мучившую меня после выпитого вечером вина. Потом оделся, и хотя люблю порядок, начал беспорядочно запихивать вещи в чемодан, чтобы Еве не пришлось ждать. В чемодан одна за другой отправлялись все те вещи, которые сопутствуют любому путешествию: грязное бельё и цветные открытки, путеводитель и плавки, облепленные песком, никому не нужная коробка, украшенная ракушками, несколько книг, которые я захватил с собой и которые ни разу не раскрыл.

Я сошёл вниз, но Евы всё ещё не было. Позавтракал. Евы всё не было. Внезапно вместе с тупой болью в голове я почувствовал другую боль, острую и пронизывающую. «А если она вообще не придёт?» Я встал и зашагал по широким плитам холла. Плиты были чёрные и белые, и я невольно старался ступать только на белые, словно это могло помочь благоприятному разрешению вопроса. Нет, она не может не прийти. Хотя бы потому, что обещала. Просто потому, что это невозможно. Чёрная. Белая. Чёрная. Белая. Она задерживается из-за багажа. Из-за всех этих ненужных, не представляющих никакой ценности мелочей, которые женщины тем не менее постоянно таскают с собой. Возьмёт с собой лак для ногтей, хотя его и осталась одна капля, и начатую губную помаду, словно в Париже нет лака и помады. Чёрная. Белая. Чёрная. Белая. Кроме того, женщины всегда опаздывают и, разумеется, в первую очередь красивые. Дойдёт до двери и опять вернётся за чем-нибудь, снова встанет перед зеркалом. Опаздывают, но не на столько, чтобы упустить поезд. Просто появляются в последний момент, и приходится бежать потом, как сумасшедшему, и драться за места.

Я расхаживал, выбирая плитки, а паренёк в кассе перебирал квитанции, не обращая на меня внимания. Он перевидал немало таких, как я, которые ждут. В этом отеле останавливаются самые различные типы. Все эти квитанции были для типов, которым предстояло уехать в один день со мной.

Большие старинные часы на стене громко тикали. В этом громком тиканье было что-то нахальное и вызывающее. Могли бы работать и потише, тем более, что время они всё равно не производят. Без двадцати девять. Рано. Даже совсем рано. Вокзал в трёх шагах отсюда. Две минуты на дорогу, минута на то, чтобы сесть в вагон.

Но я не мог ничего не делать. Не мог оставаться в этом пустом холле.

— Послушайте, — сказал я. — Я пойду занимать места. Если придёт дама, скажите ей, что я на вокзале. Четвёртая линия.

— Хорошо, господин.

Я заметил, что к пристани подошёл пароход, и подождал, пока выйдут пассажиры. Евы среди них не было.

«Пока придёт следующий пароходик, я вернусь. Не пропущу его.» Я взял чемодан и стал подниматься по ведущей к вокзалу лестнице, всё время оборачиваясь, на всякий случай.

Пассажиры уже рассаживались по вагонам, но свободные места всё ещё можно было найти, и я отнёс багаж в последний вагон, чтобы не пришлось далеко бежать, если Ева запоздает. Я спустился к пристани и дождался следующего пароходика. Из него вышло множество людей, но Евы среди них не было. «А вдруг она приехала, пока я был на вокзале? Пароходики приходят, когда им заблагорассудится. То их жди часами, то они идут один за другим.»

— Нет, вас никто не искал, — сказал мальчик в отеле.

— Вы всё время находились здесь?

— Да, — ответил он. — Мне за это платят.

Я снова бросился на пристань. Она была пуста. Часы показывали без десяти девять.

«Ты трус, — подумал я. — Играешь в кошки-мышки. Скажи прямо, что станешь делать, если она не придёт? В этом вся суть.»

Я всё время избегал думать об этом, потому что при одной лишь мысли о том, что Ева может не прийти, у меня прерывалось дыхание. Но до отхода поезда оставалось десять минут, и эта мысль напрашивалась сама собой.

«Никуда не уеду, — с ожесточением подумал я. — Не тронусь с места, пока она не приедет. Ещё ничего не потеряно.»

Но это были пустые слова. Пустые слова, потому что у меня не осталось ни копейки, и я прекрасно знал, что нахожусь в безвыходном положении, и только упрямлюсь, как ребёнок.

Минуты бежали. А пароходика всё не было.

«Какой ты дурак. А что, если она сошла, пока ты находился в отеле? Положительно сошла и отправилась прямо на вокзал и теперь разыскивает тебя, а ты решаешь здесь вопросы жизни и смерти.»

Я побежал прямо на перрон. На четвёртой линии было только несколько провожающих, пассажиры уже вошли в вагоны. Евы не было. До отхода оставалось пять минут. Мне тоже пора было садиться.

«Посмотрю ещё раз, — сказал я себе. — Нужно посмотреть. Иначе я всегда буду думать, что потерял её, потому что не посмотрел ещё раз».

Я вышел на перрон. В этот момент от пристани медленно отделился пароходик, и, стоя на высокой лестнице, я почувствовал, что у меня захватывает дыхание, потому что я заметил там, среди толпы пассажиров, маленькое розовое пятно.

Перескакивая через ступеньки, я помчался вниз, к пристани. Между мной и пароходиком оставалось каких-нибудь два метра.

— Ева! — крикнул я. — Ты куда, Ева!

Я хорошо видел её. Видел её так, словно она была рядом со мной, как видел её десятки раз там, в тени каюты. Она хотела сделать вид, что не слышит, но не выдержала и обернулась. Её лицо было спокойным, как всегда спокойным, только глаза, горячие, подёрнутые влагой, потемнели.

— Ева, — кричал я, силясь перекрыть шум двигателя. — Скажи, ждать тебя?

А она всё так же стояла, стройная и неподвижная, среди толпы, потом подняла свои маленькие руки и прикоснулась ими к губам, и я почувствовал, как она целует меня через полосу воды, через людские головы, но это был прощальный поцелуй.

Не помню, как я сел на поезд, как доехал до Парижа. Сидел в переполненном купе, и что-то тяжёлое и жестокое пригибало меня к земле, и мне казалось, что это та рука, невидимая и роковая, которая всегда пригибала меня к земле и всегда отнимала всё самое дорогое. Я закрывал лицо руками, словно спал, и никто не мог видеть моих мокрых от слёз глаз. Потому что нелегко терять, когда почти победил и когда ты прав, потому что борешься за двоих.

Колёса дробно стучали, и сквозь их стук я слышал отрывистые фразы:

«Пройдёт. Всё к лучшему в этом лучшем из миров».

«Для вас всё кончается успокоением?»

«Разумеется, всё».

Нет, не всё. Потому что она всё ещё со мной, моя Ева. Не могу оставить её, она прочно вошла в мою жизнь. Когда я еду в метро или слушаю, как ученик сбивчиво отвечает урок, я ловлю себя на том, что мысленно разговариваю с ней и снова убеждаю её, как в то утро в бистро, но теперь привожу куда больше доводов, потому что у меня было достаточно времени на то, чтобы собрать их. Или думаю о том, где она в эту минуту и нашла ли своего принца. Длинными ночами, когда я наконец засыпаю, Ева приходит в мои исполненные кошмаров сны, измученная, измождённая, с погасшими глазами и горестно сжатыми губами. Она бродит по берегу, озарённая холодным призрачным светом, ищет что-то, не находит и снова идёт дальше. А из мрака медленно выплывает Старик, и его тяжёлый взгляд полон ожидания. Я открываю глаза и говорю себе, что бредил, потому что бред не наносит ран.

А потом долго лежу в темноте один и слушаю унылые паровозные гудки.