Степан Разин - Андрей Николаевич Сахаров

Хоть и кричал и ругался воевода после этого, клял Стеньку, вора и бунтовщика, последними словами, но смирился, потому что вся астраханская голытьба молилась на казаков, шаталась, стервенела с каждым днем пребывания их в городе. Каждый приход казаков в Астрахань кончался тем, что на остров, в казацкий стан, сбегал то один, то другой житель. Это были холопы, всякие должники, ярыжки. Хозяева били челом воеводе, чтобы вернул людей, но воевода, боясь народного взрыва, молчал. Пусть же берут свою рухлядь и пушечки да убираются поскорее из Астрахани, а полоняников и товары с бусы пусть шаховы люди сами выкупают. На том и порешили.

Воевода бурлил, а Разин вел себя спокойно, будто все шло как надо. С утра он отправлялся в гости по воеводским дворам, и в каждом был стол, вино. Степан приходил не с пустыми руками, не-с воеводам богатые поминки. Звали его к себе и богатые купцы, здешние видные иноземцы. Воевода Прозоровский и Львов, в свою очередь, приходили к нему в гости на струг. Там на виду у всего города Степан принимал больших людей, потчевал их, одаривал. А потом, когда бояре уходили, казаки чистили их при всем честном народе, а Разин грозил, что доберется он еще до животов этих богатин, пошарпает их.

Жутко и радостно становилось на душе у черных людей, когда они слышали эти атамановы бахвальные речи. И не знали, чему верить. То пьет Разин с боярами, одаривается, то ругает их, поминает недобрым словом даже самого великого государя. А Разин хитрил. Его станица ушла в Москву к великому государю, в ларце у него лежит милостивая грамотка от царя. Чем он не слуга его царского величества, вины ему отпущены, на царскую службу взять его обещают. Попробуй тронь теперь атамана. Но и дурить в Астрахани нельзя, за каждым его тагом, за каждым словом следят воеводы, Прозоровский — старый недруг казацкий — особенно. Против него-то и можно прикрыться царской грамотой и царским именем. Пил Степан на воеводских и боярских дворах за ого, царское величество, и за благоверную царицу, и за царевичей. Поднимал кубки и за воевод, и приказных людей, но невеселые это были пиры ни для самого Степана, ни для астраханских больших людей. Тяжело было говорить, смеяться, притворяться; следили друг за другом, приглядывались. Среди пира вдруг замечал Разин чей-нибудь пристальный, тяжелый взгляд или видел, как наклонялись воеводы друг к другу, говорили что-то вполголоса, косились в его сторону.

…В это утро Степан был в добром расположении духа. Над Астраханью стояло жаркое августовское солнце. Толпы людей теснились на берегу, на припеке и, несмотря на жару, величали атамана, а он сидел в своем струге с товарищами и говорил многие речи. Вспоминали походы, поднимали чарки, пели песни. На плечах у Степана была накинута дорогая соболья шуба, та самая, что согревала его в холодные дни на Миян-Кале. Поверх меха висели полотые и серебряные украшения. Вот тут-то и подоспел Прозоровский. То ли случайно оказался он на берегу, то ли оповестили его, что сидит Разин в струге весь в дорогом и пирует, но только подкатил воевода к самой воде и направился к разинской лодке. Принял Степан воеводу как должно, поднес чарку, попотчевал. А Прозоровский глаз не сводил с разинской шубы.

— Подари-ка ты мне, атаман, свою шубу, зачем она тебе.

— К вечеру похолодает, воевода, разве можно мне без шубы, — отшучивался Степан.

— Отдай шубу, где-нибудь поволю тебе, атаман. — Прозоровский погладил веселый блестящий мех.

— Не тронь, Иван Семенович, эта шуба досталась мне в бою, не к лицу тебе у меня, простого казака, добычу выпрашивать.

— Эх, атаман, не то ты говоришь, — зло сощурился Прозоровский, — зря пренебрегаешь воеводской милостью. Мы ведь в Москве все можем учинить — и добро и дурно.

Распалился и Разин, но спорить с воеводой не стал, скинул в сердцах шубу с плеч, бросил ее воеводе. Только и сказал:

— Как бы не было тебе в ней жарко, князь, смотри, еще обожжешься.

Воевода не ответил, схватил шубу и молча сошел со струга на берег, а казаки долго еще ругали Прозоровского последними словами, сквернословили, грозили рассчитаться с вымогателем.

Любил потешиться Степан Разин на глазах у людей. Чуть не каждый день устраивал он катания на стругах напротив города, приглашал к себе на катания астраханцев всех чинов, потчевал на воде. Сказывали астраханцы, что во время одного такого катания, изрядно захмелев, утопил Степан в Волге красавицу полонянку. Как попала она к казакам, того никто не ведал. Одни говорили, что взял ее Разин в татарских улусах близ Яика и возил с собой всюду, другие говорили, что это персиянка, дочь Менеды-хана и сестра ханова сына Шабалды, которую захватил Разин под Свиным островом. Известно было, что никому ее Разин не показывал и крепко любил. А казаки были недовольны: первый раз баба объявилась среди воинов. Не к лицу это было казацкому атаману. Роптали казаки, но терпели, боялись Степана. Потом, глядя на атамана, и сами решили побаловаться. Незадолго перед этим астраханцы притащили одного казака, бросили его к ногам Разина, закричали, что насильничал казак над мужней женой. Расправа атамана была короткой. Казаку завязали над головой рубаху, насыпали в нее камней и бросили в Волгу — блюди казацкие порядки, не срами войско, уважай людей, не к врагам, а к друзьям пришли. С тех пор совсем хмуро стали смотреть казаки на Стенькину любовь. А теперь во хмелю кто-то сказал об этом слово поперек атамана. Смолчал Разин, словно и не слышал. А когда струги вышли на середину реки, вдруг поднялся, схватил свою любимицу, поднял над головой и, как была она в дорогой парче, в жемчугах и золоте, бросил в Волгу. Слыхали люди, что сказал тогда Степан так: «Ах, ты, Волга, река великая! Много ты дала мне, золота и серебра, богатства всякого, славою и честью меня наградила, а я так и не отблагодарил. Так возьми же и с меня поминок». Потом сел атаман на скамью и смахнул хмельную слезу…

4 сентября 1669 года Разин уходил из Астрахани на Дон. Перед этим он вдруг кончил пиры и катания и засел в своем стане. Целыми днями к нему из Астрахани приезжали в лодках какие-то люди, и Разин долго и много говорил с ними, а были те люди черные и «голые» из ремесленных слободок, с окраин, холопы и всякие