Тени грядущего зла - Рэй Брэдбери

Джим кричал. Уилл кричал.

Они проскакали уже полгода в скользящей мимо темноте, наполненной теплыми запахами плодов, прежде чем Уилл, крепко схватив Джима за руку, решился выскочить из этих зовущих, прекрасных, растущих ввысь лет; он спрыгнул с круга, увлекая за собой Джима. Но Джим не мог выпустить из рук стойку, не мог отказаться, покинуть эту чудесную карусель.

— Уилл!

Вопил Джим, ухватившись одной рукой за друга, второй за карусель. Его душа, тело, одежда рвались на части.

Глаза Джима сделались слепыми, как у статуи.

Карусель вертелась.

Завопив, Джим свалился, перекувырнувшись в воздухе.

Уилл попытался поймать его, но Джим ударился о землю, покатился и затих.

Чарльз Хэлоуэй рванул рубильник щита управления.

Опустевшая карусель замедлила ход. Ее кони перешли на шаг и не спеша поскакали в сторону далекой ночи, перевалившей на вторую половину лета.

Чарльз Хэлоуэй и его сын опустились на колени около Джима, чтобы прощупать пульс и послушать сердце. Побелевшие глаза неподвижно смотрели на звезды.

— О Господи, — закричал Уилл, — неужели он умер?

— Умер?..

Отец Уилла провел рукой по похолодевшему лицу и по холодной груди Джима.

— Непохоже…

Вдалеке на дороге кто-то позвал на помощь.

Они посмотрели в ту сторону.

Внизу, огибая билетные кассы, спотыкаясь о растяжки балаганов и оглядываясь через плечо, бежал мальчик.

— Помогите! Он гонится за мной! — кричал мальчик. — Ужасный! Ужасный! Я хочу домой!

Мальчик подбежал и прижался к отцу Уилла.

— О помогите, я потерялся, я боюсь. Отведите меня домой. Это человек с татуировками!

— Мистер Дак! — удивился Уилл.

— Да, он! — затараторил мальчик. — Он там внизу! Ой, остановите его!

— Уилл, — отец поднялся на ноги, — позаботься о Джиме. Попробуй сделать искусственное дыхание. Хорошо, малыш, идем.

Мальчишка пустился бежать.

— Сюда, сюда!

Побежав следом, Чарльз Хэлоуэй присматривался к обезумевшему от страха мальчику, увлекавшему его за собой; он разглядывал голову, очертания фигуры, и в особенности, как линия спины переходила в бедра.

— Мальчик, — окликнул он его уже в двадцати футах от того места, где Уилл склонился над Джимом, — как тебя зовут?

— Некогда! — крикнул тот на бегу. — Джед. Скорее! Скорее!

Чарльз Хэлоуэй остановился.

— Джед, — позвал он. — Мальчик остановился и, обернувшись, потер ладонями локти. — Сколько тебе лет, Джед?

— Девять! — ответил мальчуган. — Черт побери, нам надо спешить. Мы…

— Прекрасный возраст, Джед, — перебил его Чарльз Хэлоуэй. — Всего лишь девять? Такой юный. Я никогда не был таким.

— Черт бы вас побрал! — злобно заорал мальчишка.

— Пожалуй, ты и сам возьмешь, кого захочешь, — сказал Хэлоуэй и шагнул к нему. Мальчик отшатнулся. — Ты боишься только одного человека, Джед. Меня.

— Вас? — мальчик все еще пятился назад. — Что за вздор! Ерунда! Почему же вас?

— Потому что иногда добро вооружено, а зло безоружно. Иногда трюки не получаются. Иногда людей не удается перестрелять поодиночке. Этой ночью из твоего «разделяй и властвуй» ничего не получится, Джед. Так, куда же ты ведешь меня, Джед? Может быть, в львиную клетку, которую ты приготовил для меня заранее? Куда-нибудь вроде Зеркального Лабиринта? Ну так что же, Джед? Давай-ка закатаем твой правый рукав, а, Джед!

Огромные глаза как лунные камни сверкнули на Чарльза Хэлоуэя.

Мальчик отпрянул назад, но он успел схватить его за рубашку, и вместо того, чтобы просто закатать рукав, сорвал всю ее целиком.

— Да, Джед, — почти спокойно заключил Чарльз Хэлоуэй. — Все в точности, как я и думал.

— Вы, вы, вы, вы!..

— Да, Джед, я — это я. Но главное — ты. Посмотри-ка на себя. И оглядел его.

А там по тыльной стороне мальчишеской руки, по пальцам и вдоль запястья ползли синие змеи с ядовито-голубыми злобными глазами, синие скорпионы метались рядом с голубыми акулами, вечно голодными, разевающими пасти, чтобы сожрать всех уродов, выколотых так тесно, что щека одного прижималась к щеке другого, кожа к коже, тело к телу. Уроды теснились по груди сверху донизу, толпились на мальчишеском торсе, прятались в складках кожи на этом маленьком-маленьком, слишком маленьком, продрогшем и дрожащем от страха теле.

— Что и говорить, Джед, тонкая работа, это просто искусство.

— Вы! — мальчик ударил его по лицу.

— Да, это все еще я, — Чарльз Хэлоуэй спокойно принял удар и стиснул мальчишку.

— Нет!

— О да, — сказал Чарльз Хэлоуэй, сжимая его правой рукой, тогда как изуродованная левая беспомощно свисала плетью. — Да, Джед, попробуй-ка теперь, вывернись, попробуй убеги. Да, ты здорово придумал. Заманить сначала меня, расправиться со мной, а потом вернуться за Уиллом. А если нагрянет полиция, что же, ты всего лишь десятилетний мальчик, а карнавал, конечно, он не твой, как можно! Стой смирно, Джед. Что ты дергаешься? Полиция не успеет и глазом моргнуть, а владельца карнавала и след простыл, разве не так, Джед? Замечательно придумано.

— Вы не должны меня обижать! — завопил мальчишка.

— Забавно, — ответил Чарльз Хэлоуэй. — А мне кажется, что должен.

Он почти нежно все крепче и крепче прижимал к себе мальчика.

— Убийца! — истошно завопил мальчишка. — Убийца.

— Я не собираюсь убивать тебя, Джед, или мистер Дак, или как тебя еще. Ты сам себя убьешь, потому что ты не можешь быть рядом с такими людьми как я, уж если не так близко, то по крайней мере так долго.

— Злой! — застонал мальчишка, изгибаясь и корчась. — Вы злой!

— Злой? — отец Уилла засмеялся, и от его смеха мальчишка покрылся пятнами, словно от осиных укусов, и он задрожал еще сильней. — Злой? — Мужские руки крепко держали маленькое тело, словно липкая бумага муху. — Странно слышать это от тебя, Джед. Хотя, возможно, тебе так и кажется. Злому добро кажется злом. Я буду делать тебе только добро, Джед, я буду просто держать тебя, и наблюдать, как ты сам себя отравляешь. Я буду делать тебе добро, Джед, мистер Дак, мистер Владелец Карнавала, мальчик, пока ты не расскажешь, что случилось с Джимом. Разбуди его. Освободи его. Верни его к жизни.

— Не могу… не могу… — голос мальчика слабел, пропадал, словно он падал в колодец, — … не могу…

— Значит, ты не хочешь?

— …не могу…

— Прекрасно, малыш, отлично, тогда вот тебе, вот, и еще, и еще…

Могло показаться, что отец и сын пылко обнимаются, встретившись после долгой разлуки; толпа рисунков, покрывавших тело мальчика, дрогнула, начала рассеиваться, рисунки таяли на глазах. Глаза мальчишки с ужасом смотрели на рот державшего его человека. Он увидел ту странную, можно сказать, даже приятную улыбку, которой он однажды уже улыбался Ведьме.

Чарльз Хэлоуэй еще крепче обнял мальчика и подумал, что Зло обладает только той силой, которую даем ему мы. Я не даю тебе ничего. Я беру. Умри. Умри. Умри.

Огоньки в испуганных глазах мальчика погасли как догоревшие спички.

Мальчишка и уже едва заметная толпа избитых и раздавленных чудовищ повалились на землю.

Казалось, должен был раздаться рев и грохот, как если б обрушилась гора.

Но послышался только легкий шорох, словно бумажный японский фонарик упал в пыль.

Чарльз Хэлоуэй долго стоял, глядя на тело, и глубоко, натужно дышал. В проходах между балаганами возникали и таяли причудливые тени уродов и людей; все они, отягощенные своими грехами, в страхе и растерянности, жалобно стонали, прислонившись к столбам шатров. Где-то там вышел на свет Скелет. В другом месте Карлик, который почти уже знал, кем он был раньше, выполз как краб из темной пещеры на свет и щурился, глядя на Уилла, склонившегося над Джимом, присматривался к отцу Уилла, в изнеможении согнувшемуся над неподвижным телом мальчика, а карусель тем временем двигалась все медленнее, медленнее и, наконец, остановилась, покачиваясь как паром на волнах развеваемой ветром травы.

Карнавал походил на огромный погасший очаг, в котором мерцали угольки — это тени приблизились посмотреть, что произошло возле карусели, и глаза их горели.

Там, освещенный луной, лежал разрисованный мальчик по имени Дак.

Там же валялись убитые драконы, разрушенные башни крепостей, чудовища из немыслимых времен, напоминавшие испорченные при чеканке монеты, птеродактили, похожие на бипланы, сбитые в древних войнах, изумрудные раки, выброшенные на белый песчаный берег приливом жизни, который никогда больше не повторится; все эти рисунки менялись на глазах, сдвигались, съеживались все больше по мере того, как маленькое тело остывало. Глаз на втянувшемся от холода пупке, казалось, непристойно подмигивал; сосок, изображавший глаз огромного мастодонта, сморщился, и чудовище ослепло, с ревом проклиная свою слепоту; каждая картинка, украшавшая раньше взрослого мистера Дака, теперь в миниатюре была перенесена на кожу мальчика, которая была точно ветхий брезент, натянутый на скелет ребенка.