Музыка жизни - Ирина Архипова

В это же время открылся только что построенный Кремлевский Дворец съездов, огромную сцену которого предстояло «осваивать» коллективу Большого театра (взамен закрытого филиала театра, где шло немало прекрасных спектаклей). И тут вдруг оказалось, что у одного оркестра будет два главных дирижера — для основной сцены и для кремлевской. Явная надуманность такой ситуации выглядела откровенным намеком на действующего музыкального руководителя. В дополнение к этому на художественном совете кое-кто из «дышавших в затылок» и «наступавших на пятки» молодых и очень энергичных дирижеров стал позволять себе не совсем уважительные высказывания в адрес Мелик-Пашаева. Дирекция не вмешивалась и не одергивала инициаторов такого рода выпадов. Александру Шамильевичу стало ясно, что его просто-напросто выживают из театра. У него все чаще стало болеть сердце. Последним спектаклем дирижера стала «Кармен», которая в тот день, 20 мая 1964 года, шла на сцене Кремлевского Дворца съездов в первый раз…

Потрясенная внезапной кончиной А. Ш. Мелик-Пашаева, хорошо зная истинные, закулисные причины его болезни, я пошла к тогдашнему министру культуры СССР Е. А. Фурцевой. Точнее сказать, меня уговорили сделать это возмущенные коллеги, не столь решительные, как я, чтобы высказать свое мнение о случившемся прямо и без экивоков.

Разговор у нас шел, мягко говоря, на повышенных тонах. Мне запомнилось, как один из помощников Фурцевой, то ли напуганный, то ли пораженный столь эмоциональным диалогом, вдруг выбежал из ее кабинета, потом снова вбежал. Эти его метания были вполне объяснимы: ведь в этом кабинете ему, судя по всему, еще не приходилось видеть, чтобы на самого министра кричала всего лишь певица (правда, тогда у меня уже было звание народной артистки РСФСР, но все равно я была у Екатерины Алексеевны в полной власти). Хотя коллеги и посчитали, что я самая смелая среди них, но все кончилось тем, что, не выдержав сильного нервного напряжения, вызванного свалившимся на нас несчастьем, я все же расплакалась в министерском кабинете.

На панихиде в театре ко мне подошла Галина Вишневская и сказала горькие, но очень точные слова: «Вот, Ира, и закончились наши университеты». Действительно, годы работы с замечательным музыкантом, каким был А. Ш. Мелик-Пашаев, стали для нас самым настоящим университетом. Он самим фактом своего творчества, своим высоким искусством, своим безупречным вкусом влиял на нас, заложив тем самым прочный фундамент, определивший наш дальнейший творческий уровень. Сейчас, по прошествии многих лет, объездив множество стран, увидев немало прекрасных оперных театров, познакомившись с большим числом выдающихся деятелей музыкальной культуры, я с еще большей убежденностью могу сказать, что А. Ш. Мелик-Пашаев был великим дирижером, по масштабу своего таланта ничуть не меньше, чем Герберт фон Караян. Просто Александру Шамильевичу выпало жить в такое время, когда с его искусством не могла в полной мере познакомиться мировая аудитория: контакты нашей страны с внешним миром были в силу известных исторических причин весьма ограничены. О высочайшей музыкальной культуре дирижера, о его интеллекте, эрудиции, о его творческом потенциале хорошо знали только его соотечественники и немногие любители музыки в других странах, слышавшие его записи. В том, что оперная труппа Большого театра продемонстрировала в 60-х годах во время зарубежных гастролей высокую исполнительскую культуру, завоевав мировую славу, — заслуга А. Ш. Мелик-Пашаева.

После кончины Александра Шамильевича его любимый «миланский» состав исполнителей «Аиды» стал постепенно распадаться. Приходили новые исполнители, уходили прежние. Очень рано для певца ушел из театра по болезни Иван Иванович Петров, исполнявший партию Верховного жреца. Замечательный Амонасро — Павел Герасимович Лисициан, несмотря на то, что его голос еще продолжал звучать прекрасно, вышел на пенсию. Через несколько лет была вынуждена уехать из СССР вместе с Мстиславом Ростроповичем Галина Вишневская, описавшая впоследствии в своей книге все предшествующие этому драматические события.

Немного раньше Галины уехал в Тбилиси и наш замечательный Радамес — Зураб Анджапаридзе. Уехал с горьким чувством, потому что не мог не уехать, хотя его сценическая судьба складывалась вполне успешно. В его решении бросить все — работу в самом престижном театре страны, жизнь в столице — сыграли роль оскорблявшие его обстоятельства: неуважение к нему некоторых руководителей Большого, инициированные его недоброжелателями публикации в газетах во время гастролей театра во Франции, в которых иронизировали по поводу внешнего облика артиста (Зураб в то время заметно располнел). Все это не имело никакого отношения к творчеству и оскорбляло достоинство Анджапаридзе. Со столь присущей грузинским мужчинам гордостью Зураб не мог терпеть подобного и ушел из Большого. Так не стало нашего трио, которое в течение нескольких лет подбирал А. Ш. Мелик-Пашаев. Как трудно создавать и как легко разрушать!

Но в Тбилиси Зурабу тоже было не очень сладко. Там никто не верил, что он ушел из Большого (такого театра!) сам, по собственной воле. Я узнала о трудностях, которые ему приходилось преодолевать у себя на родине, когда находилась на гастролях в Японии. И решила написать ему письмо, чтобы поддержать «своего» Радамеса. Из письма было ясно, что произошло на самом деле. Его опубликовали в одной из тбилисских газет, и тогда отношение к Анджапаридзе изменилось к лучшему. Впоследствии Зураб был директором Тбилисского оперного театра, но при этом память о наших совместных выступлениях в Большом и особенно в «Аиде» он хранил неизменно. И мне было очень приятно прочитать, как он написал об этом, когда готовилась книга о моем творчестве:

«Я пишу о спектаклях, в которых мне посчастливилось быть с нею рядом. Ирина Константиновна умеет находить различные яркие тембровые краски для разных партий. Архипова-Амнерис в «Аиде» Верди находит совершенно другие краски и другие удивительно изменчивые тембры. В сцене «Судилище» она умеет подняться до высот подлинного трагизма — так она молит о спасительной любви; и так трудно устоять перед этой обволакивающей силой, и так хочется ответить ей любовью, что — пусть простят меня все боги Египта — в душе я упрекал великого Верди за то, что не разрешил он финал оперы по-иному…»

И пусть Радамес на сцене не одарил Амнерис своей любовью, зато в жизни Зураб Анджапаридзе одарил меня своей дружбой, проверенной временем. Спасибо тебе за это, Зураб, светлый, изумительный человек, работу и дружбу с тобой я считаю подарком судьбы… Сейчас Зураб Анджапаридзе растит сына, и я надеюсь, что Зурико-младший станет таким же талантливым, таким же умным и ироничным, таким же красивым (и не только внешне), как его отец.