Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 2 - Паркинсон Кийз

Я верю, что у Ларри хватит воли и сил, чтобы сделать тебя счастливой. Когда ты покинешь то место, которое пока было твоим домом, и переедешь в его дом, то вначале все, что будет окружать тебя, наверняка покажется тебе необычным. Но вскоре все станет для тебя сначала знакомым, а потом дорогим, потому что ты будешь жить здесь как его жена и, значит, все, чем он владеет, и его домашний очаг станут и твоими.

Мне также хотелось бы, чтобы ты знала, с какой теплотой я думаю о твоем приезде в Синди Лу. Ибо уже более двадцати лет тут нет хозяйки, а ведь без женщины дом — лишь наполовину дом. Ты вновь сделаешь этот дом настоящим домом. И я заранее благодарю тебя за это, равно как за радость и счастье в жизни моего внука, который для меня дороже всего на свете.

С благодарностью и глубокой привязанностью ваш

Клайд Бачелор

Он перечитал письмо, на этот раз без колебания сложил его и запечатал в конверт. Вот только теперь он начал постепенно ощущать усталость. Но только физическую, ибо мысли его по-прежнему были ясными и стремительными, ведь ему нужно было написать еще одно письмо. И он пододвинул к себе следующий лист бумаги.

Мой дорогой Пьер!

Наверняка, получив это письмо, Вы крайне удивитесь, однако у меня имеются весьма веские причины написать его, так что, надеюсь, оно не покажется Вам неуместным и назойливым.

Ларри написал мне о Вашем добром отношении к нему и о Вашем участии во всех проблемах, возникающих в связи с ухаживаниями моего внука за Луизой де Курвилль. Вне всякого сомнения, Вы привязались к Ларри из-за его личных качеств, но в то же время я понимаю, что имеется и другая серьезная причина этого, равно как и его очень благосклонного отношения к Вам. И должен сказать Вам еще кое-что. Мне очень не хотелось делать этого, и я наверняка никогда бы не написал об этом, но теперь вынужден поведать Вам о том, что перед самой смертью Кэри назвала Вас по имени, позвала Вас… и вот ее последние слова: «Какая ужасная тьма в коридоре, правда? Ну, конечно, меня предупреждали, что так и будет, что мне нельзя так глубоко забираться в эту пещеру. Немного страшно, правда? Но было бы страшнее, если бы я была одна. А раз ты наконец со мной, дорогой…»

Уход ее был спокоен, тих и даже счастлив, ибо она верила, что Вы находитесь рядом с нею. И мне следовало бы навеки возблагодарить Вас за это, что я и делаю.

Кроме Вашего любезного отношения к Ларри он написал еще о своем, мягко выражаясь, опрометчивом поступке. Я знаю, что, если бы не Луиза, он, наверное, погиб бы в этих бесконечных темных коридорах, что ведут из грота, куда на самом деле никогда не ходила его мать, в последние секунды жизни поверившая, что она находится именно там. Когда-то я был азартным игроком и, как большинство игроков, весьма подвержен суевериям. Я считал, что избавился от них, однако старые суеверия, оказывается, так и остались со мной. Мне почему-то кажется, что случившееся в пещере — это нечто роковое, что-то, связывающее не только мать и сына, но Вас и Вашу мать со мной, словно Божий промысел навеки соединил нас. И я пишу это письмо в надежде, что Вы разделите со мною мою веру и мои чувства.

Искренне Ваш,

Клайд Бачелор

Вот теперь он очень устал. Когда третье письмо было уже запечатано и готово к отправке, он позвонил Наппи и распорядился немедленно собираться на почту. Но когда Наппи спросил, готовить ли кабриолет, Клайд ответил, чтобы тот отправлялся на «форде», поскольку на автомобиле будет быстрее, и что лично сам он на почту не едет, а направляется в парк.

Когда же Наппи явился сообщить, что письма отправлены, он не застал хозяина под огромным тенистым дубом. Поэтому он пошел к небольшому огражденному участку, где покоилась Люси. Как он и ожидал, Клайд сидел возле могилы и мирно спал. Было довольно тепло, солнечно, и посему Наппи не стал будить старика. И много времени прошло, прежде чем верный слуга наконец осознал, что этот сон хозяина стал самым глубоким и спокойным сном в его жизни.

32

Транспортное судно «Св. Михаил», вышедшее из Антверпена в Нью-Йорк с возвращающимися войсками, было не таким комфортным, как лайнер, на котором Ларри отправился когда-то во Францию. К тому же он беспокоился за Луизу.

Не то что бы она сказала или совершила что-нибудь, что могло стать причиной его тревоги, напротив. Она имела возможность занять койку в очень удобной каюте на одной из верхних палуб, но настояла на том, что предпочитает находиться рядом с ним, а это означало, что она поедет практически в трюме. Вот теперь-то они и находились там, в тесной маленькой конуре. Море штормило, и Луиза страдала от морской болезни. Ларри очень расстраивался из-за ее недомогания, но Луизу это, казалось, вовсе не огорчало. Она лишь шутила, что не понимает, как мужчина может продолжать любить девушку, которую все время тошнит. К тому же она ожидала, что ее будет тошнить, с тех пор, как поняла, что она беременна. Она знала, что большинство женщин тошнит при этом. Тем не менее она не ожидала, что это будет происходить, так сказать, прямо у него на глазах…

Луиза непрестанно шутила по этому поводу и всячески крепилась, делая вид, что ей весело, но Ларри прекрасно понимал, каково ей сейчас на самом деле. Он знал, что ее тошнит из-за страшной духоты и качки, а не из-за ожидаемого ребенка. Уже около двух месяцев она знала, что ждет ребенка, но ее ни секунды не тошнило ни в Кобленце, ни в Антверпене, ни в поезде между этими городами, хотя поезд был переполнен людьми. Она постоянно просила Ларри выйти на палубу и подышать свежим воздухом, но он упрямо сидел на маленьком складном стульчике, единственном пригодном для сидения предмете в этой узкой каюте, где расстояние между койками и противоположной стеной так ничтожно мало, что было удивительно, что вообще там может поместиться человек. К счастью, Луиза подолгу спала и пробуждалась только от приступов тошноты, внезапно нападавших на нее. Когда она спала, он сидел тихо, зачарованно глядя на нее и думая о том, как прекрасно, что они с первого взгляда влюбились друг в друга и будут продолжать любить друг друга вечно…

Хотя он покидал Гёндрекёрт с тяжелым сердцем, перемена места и возвращение к активной деятельности скоро вернули ему превосходное расположение духа. А зрелище звездно-полосатого флага, развевающегося на флагштоке над Эренбрайтштайном — огромной крепостью, возвышающейся над местом слияния Рейна и Мозеля, а также городом, возникшим вследствие этого слияния, — всегда вызывало у него чувство настоящего триумфа. Однако известие о смерти деда, пришедшее почти три недели назад, когда он еще находился в Кобленце, было для него сильнейшим ударом. Известие о смерти Клайда пришло по телеграфу, и послал его Валуа Дюпре. Разумеется, оно поступило задолго до последнего письма Клайда, и не успел Ларри прийти в себя после первого приступа горя, как трогательное послание от деда возобновило его страдания.

Ларри ежедневно писал письма Луизе, адресуя их в Монтерегард, довольно часто писал он и Пьеру.

Вначале это скрашивало его одиночество, а со дня смерти деда письма к самым близким теперь ему людям немного успокаивали его, ибо он понимал, что даже к несдержанным излияниям его горя они относятся с сочувствием и пониманием. Узнав, что Клайд перед смертью написал письма к его возлюбленной, а также к его дяде и эти письма от старика имели для них огромное значение, Ларри утешился еще больше, ибо понял тогда, что его печаль искренне разделяют другие. Луиза переслала ему копию письма Клайда, которую Ларри читал и перечитывал почти так же часто, как и последнее письмо деда к нему самому. Пьер никак не упоминал о письме Клайда к нему, однако послание его племяннику явилось прямым результатом письма от Клайда, хотя Ларри совершенно не догадывался об этом.

Мой милый мальчик!

Наверное, ты разрешишь мне называть тебя так, поскольку теперь у меня нет своего собственного сына и я забочусь о тебе так, словно ты мой сын.

Я все это время пытался придумать, что бы такое написать тебе, чтобы помочь пережить эти тяжелые дни, однако так ничего и не придумал. И это касается любого выражения сочувствия… Я и сам до сих пор не слышал истинного сочувствия и посему не знаю, как его выразить… Но, возможно, то, что я расскажу о других вещах, хоть как-то подбодрит тебя, по крайней мере — самую малость.

Так вот, я все больше и больше убеждаюсь, что вы с Луизой предназначены друг для друга и что вам надо сыграть свадьбу как можно быстрее. Если Поль с Жозефиной не образумятся (а я считаю, что не очень любезно по отношению к тебе будет сказать, что они этого никогда не сделают), то я прослежу, чтобы у Луизы было должное приданое и подобающая свадьба, — честно говоря, мне бы очень хотелось, чтобы свадебная церемония состоялась в моей личной часовне. В августе Луизе исполнится двадцать один год, и, на мой взгляд, мы дали ее матери и отчиму достаточно времени для того, чтобы они, так сказать, запели на другой лад или хотя бы сохранили свое лицо… а это, возможно, будет важно для тебя впоследствии. Если они и теперь не «смилостивятся», то я возьму все на себя и советую тебе попросить отпуск и приехать, а я тем временем все подготовлю к твоему приезду. В этом ты можешь быть полностью уверен.