Фактор «Дельта». Десять плюс один - Спиллейн Микки

Одна из его клиенток как раз приближалась к магазину - ирландка миссис О’Греди. Он не знал, как зовут эту даму. Он знал, что она живет на Риверхед, но не очень близко от его лавки.

- О, синьора! - сказал Палумбо, когда она подошла к нему.

- Ах, Сэл, никаких этих ваших итальянских штучек! - ответила она.

Миссис О’Греди, маленькой очаровательной женщине с лукавыми зелеными глазами, было около пятидесяти лет. Она уже почти пять лет делала покупки на Доувер Плейнз-авеню, потому что цена и качество товара тут выгодно отличалась от тех, что были в ее квартале. Ни миссис О’Греди, ни Сэл Палумбо не потерпели бы ни малейшего намека на то, что уже почти пять лет они легко и невинно флиртуют. Они назвали бы сказавшего такое человека просто сумасшедшим. У Палумбо была жена, двое взрослых сыновей и еще три малыша; миссис О’Греди была замужем, и дочь ее тоже уже была замужем и ждала ребенка. Но у Палумбо была слабость к женщинам - ко всем женщинам, будь они южанки с черными волосами и еще более черными глазами, как его жена, или ирландки - миниатюрные, с упругим задом и зелеными глазами, как миссис О’Греди. Что до миссис О’Греди, то она была женщиной темпераментной и любила пообниматься с хорошо сложенным парнем, а у маленького Сэла Палумбо были очень сильные руки и мощная грудь, покрытая вьющимися волосами, выбивавшимися в открытый ворот рубашки. Они обменивались невинными фразами о фруктах и продолжали флиртовать, в чем никогда бы не признались. Впрочем, этот флирт никогда бы и не зашел дальше легкого касания рук. Но тем не менее раз в неделю, по вторникам, флирт этот расцветал пышным цветом благодаря грушам, яблокам, сливам и персикам.

- Сегодня у вас не очень-то хороший товар, Сэл, - сказала миссис О’Греди. - Это все, что есть?

- Что же вам нужно?! - вскричал Палумбо, в голосе которого слегка ощущался итальянский акцент. - Мои фрукты великолепны. Чего вы хотите? Хотите отличных груш?

У меня даже абрикосы есть. Первые в этом сезоне. - Держу пари, горькие, как хина.

- У меня? Горькие фрукты у Сэла Палумбо? Ах, прекрасная синьора, не оскорбляйте меня!

- Это ведь испанские дыни?

- Конечно. Есть же у вас глаза? Вы их правильно назвали: испанские дыни.

- Они хорошие?

- Великолепные!

- Откуда мне знать?

- Синьора, только для вас… Я вам отрежу ломтик, но это только потому, что это для вас, и потому, что тогда вы увидите, что не бывает дынь более сладких, сочных и зеленых… зеленых, как ваши глаза.

- Оставьте мои глаза в покое, - сказала миссис О’Греди. - Не стоит резать для меня ваши дыни. Я вам верю. А слив еще разве нет?

- Каждому времени года свои плоды, - ответил Палумбо.

- Хорошо, так и быть, дайте мне кило яблок. А сколько стоят абрикосы?

- Тридцать девять центов за фунт.

- Это слишком дорого.

- Я и так на них теряю.

- Ну да? - спросила она, улыбаясь.

- Синьора, - сказал Палумбо, - так вы берете их? Да или нет?

- Возьму, - сказала миссис О’Греди, лукаво глядя на него. - Возьму, но вы просто бандит с большой дороги.

Палумбо взял коричневый бумажный пакет, кинул туда немного абрикосов и положил пакет на весы. Он собирался добавить еще несколько штук, но в этот момент с платформы станции метро, нависавшей над улицей, вылетела пуля, которая попала ему в голову. Он рухнул на прилавок, - потом скатился на тротуар. Фрукты и овощи раскатились вокруг него - отлично отполированные яблоки и груши, зеленый перец, апельсины, лимоны и картофель. Миссис О’Греди посмотрела на него и закричала.

VIII

Только около четырех часов пополудни того же дня, вернувшись в комиссариат, Карелла и Мейер узнали, что убит некий итальянец по имени Сальваторе Палумбо, торговец фруктами и овощами.

Всю первую половину дня они проведи в университете, изучая личные дела Энтони Форреста и Рэндольфа Нордена. Документы эти следствию ничем не помогли.

«Энтони Форрест поступил в университет Рэмси во втором семестре 1937 года, на курс коммерции, чтобы - получить диплом. Тогда ему было восемнадцать лет, и он только что закончил колледж Маджеста. Весной 1940 года, в то время, когда Бланш Леттиджер поступила в университет, он перешел на четвертый курс. Это был весьма посредственный студент, которому едва удавалось переползать с курса на курс. Он попал и в футбольную команду. В январе 1941 года он окончил учебу двести пятидесятым среди сокурсников. Во время учебы он прошел военную подготовку, но мобилизовали его только через год, когда разразился кошмар Перл Харбора.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Рэндольф Норден поступил в Рэмси в октябре 1935 года; ему было восемнадцать лет, и он окончил колледж в Бестауне. Сначала он хотел получить диплом по литературе, а затем перейти на юридический факультет. Весной 1937 года, когда Форрест поступил в университет, Норден уже два года изучал литературу. Весной 1940 года, когда в университете появилась Бланш Леттиджер, Норден отучился три подготовительных года и уже второй год изучал право. Он сдал выпускные экзамены в июне сорок первого и пошел на флот как раз после Перл Харбора.

Норден был блестящим студентом. На втором курсе его избрали в студенческий совет, имя его было занесено в ежегодник высших школ и американских университетов. Он был также главным редактором правоведческого журнала, издававшегося в Рэмси.

Из архивных данных следовало, что Рэндольф Норден никогда не посещал те же лекции, что Форрест. Получалось также, что ни тот ни другой - а в 1940 году они уже довольно давно учились в университете - не слушали курсов вместе с Бланш Леттиджер, поступившей туда совсем недавно.

- Итак, что ты обо всем этом думаешь? - спросил Карелла.

- Это ты у меня спрашиваешь? - ответил Мейер.

Было уже четыре часа дня, и они вернулись в комиссариат. По дороге они задержались около стола Мисколо, чтобы выпросить у него по чашечке кофе. На своем столе Карелла нашел записку, в которой говорилось, что ему звонили из справочной службы полиции.

Ему уже не казалось, что знать имена преступников, которых защищал Норден, так важно, но он все-таки позвонил - из чувства долга. И пока он разговаривал с неким Симмонсом, зазвонил другой телефон. Мейер снял трубку.

- Восемьдесят седьмой комиссариат. Мейер у аппарата.

- Позовите Кареллу, - произнес голос.

- Кто его спрашивает?

- Маннхейм из сто четвертого комиссариата в Риверхеде.

- Не кладите трубку, - сказал Мейер, - он говорит по другому аппарату.

- Хорошо, - ответил Маннхейм.

Карелла поднял голову.

- Сто четвертый, Риверхед, - прошептал Мейер. - Некто Маннхейм.

Карелла покачал головой и продолжил разговор:

- Итак, они все в тюрьме?

- Именно, - ответил Симмонс, - У вас пошли кражи?

- Нет, речь идет об убийстве.

- Ну и. как продвигается?

Пока не очень.

- Не расстраивайтесь. С убийствами все само собой распутывается в конце концов.

- Не всегда, - ответил Карелла. - Большое спасибо, Симмонс.

- Не за что, - ответил Симмонс и повесил трубку. Карелла нажал на кнопку первой линии.

- Алло! - сказал он.

- Карелла?

- Да.

- Это Маннхейм из сто четвертого комиссариата, Риверхед.

- Как дела, Маннхейм?

- Отлично. Скажи-ка, это ты занимаешься снайпером?

- Ага, - сказал Карелла. - Есть что-то новое?

- Да.

- Что?

- Еще один труп.

Роза Палумбо говорила на вполне сносном английском только тогда, когда была в нормальном состоянии; однако, когда Карелла приехал в ее домишко на Риверхед, она уже была вне себя. Несколько минут они ссорились на языке Шекспира. Она упрямо повторяла слово, похожее на «топсия». Карелла ничего не понимал. В конце концов один из сыновей, Ричард Палумбо, объяснил ему, что она очень боится, что мужа разрежут на куски для проведения аутопсии. Карелла попытался по-английски объяснить женщине, что полиции нужно всего лишь установить причину смерти, но она упрямо повторяла слово «топсия», щедро орошая полицейского слезами и прерывая свою речь икотой. Выведенный из себя, Карелла схватил ее за плечи и хорошенько встряхнул.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})