Лестница - Виктор Мануйлов

— Я вот принес тебе рюкзак. В нем ноутбук. Если что. то есть если меня осудят, можешь пользоваться. Там, в кармашке, лежат деньги. Исключительно для тебя. Так, на всякий случай.

Машенька слушала его молча, только губы ее дрожали все сильнее и сильнее, и едва Тепляков закончил, кинулась ему на грудь и разрыдалась. А через несколько минут, замерев, откинулась, глянула в его глаза своими наполненными слезами и оттого огромными глазищами, и вдруг начала торопливо расстегивать халатик, сбросила его, туда же полетел лифчик, и уж дернула вниз свои трусики, как Тепляков, догадавшись, на что она решилась, схватил ее руками за плечи, прижал к себе, затем поднял на руки, стал целовать и в то же время, задыхаясь от охватившей его страсти, торопливо выбрасывал слова, не заботясь, в каком порядке они достигнут сознания Машеньки.

— Нет! Ни в коем случае! Милая моя! Любимая! Я и сам. но. мало ли что, а у тебя жизнь. все впереди. если дождешься. если не разлюбишь. я стану твоим мужем — и все у нас будет. Все-все-все! Любимая! Любимая!.. Господи! Как я тебя люблю!

Бывший следователь позвонил поздним вечером, когда Тепляков уже лежал в постели, потеряв всякую надежду.

Едва Тепляков переступил порог районного суда и двинулся по длинному коридору, уже наполненному разными людьми, в поисках зала судебных заседаний № 3, как к нему подошла женщина лет тридцати, невысокого росточка, плотная, чернявая, с широкими бедрами, с черной сумкой через плечо.

— Вы — Тепляков? — спросила она, опалив Теплякова взглядом черных выпуклых глаз.

— Да, — ответил он в замешательстве, догадавшись, что это и есть адвокат, обещанный Шарновым: своего адвоката он представлял не таким.

— Моя фамилия Буроева, — напористо продолжала женщина. — Зовут Региной Арменаковной. Я адвокат. Мне звонил Шарнов, — добавила она, встретив недоверчивый и настороженный взгляд Теплякова.

— Да-да, я знаю. Здравствуйте.

— Здравствуйте, — откликнулась Буроева на приветствие, и вышло у нее это как бы между прочим. И продолжила в той же тональности: — Я договорилась с судьей, чтобы она перенесла предварительное слушание с десяти на двенадцать часов. Мне надо поговорить с вами и выяснить ряд обстоятельств, чтобы квалифицированно защищать ваши позиции. Пойдемте, здесь есть комната для совещаний, — и Буроева, развернувшись, направилась в дальний конец коридора, тяжело топая короткими и толстыми ногами, обутыми в зимние сапоги.

Тепляков шел за нею, смотрел ей в спину, видел, как подрагивают при ходьбе ее ягодицы и плещутся на затылке пряди черных жестких волос. Ему все не нравилось в этой женщине: и то, что она не русская, и то, что посмотрела на него как-то не так — осуждающе, что ли? Не понравился ему ее голос: отрывистый, изрекающий заученные фразы на одной тональности. И вся она — какая-то каменная, бездушная. Но выбора не было, оставалось лишь следовать за ней и надеяться, что Шарнов знал, кого предложил ему в адвокаты.

В маленькой комнатушке, оклеенной блеклыми обоями, кроме стола, четырех стульев и тумбочки с пишущей машинкой на ней, ничего больше не было. Они сели за стол напротив друг друга. Буроева достала из сумки зеленую папку, развязала шнурки, отделила из пачки писчей бумаги несколько листов, сняла колпачок с шариковой ручки и посмотрела на Теплякова.

— Расскажите, Юрий Николаевич, о себе. Только коротко.

— Вы имеете в виду биографию? — переспросил он, хотя и так было ясно, что именно он должен рассказать.

— Да. Биографию. Только коротко, — напомнила она.

Тепляков наморщил лоб, потер его пальцами и начал рассказывать: родился, учился, служил, демобилизовался, закончил курсы, начал работать, покушение, ранение, госпиталь, Укутский, лестничная площадка.

Буроева записывала длинной, почти беспрерывной волнистой линией. Она ни разу не переспросила его, не уточнила детали. Закончив писать, подняла голову, опалила его черным огнем своих глаз, задала первый вопрос:

— Вы вскользь упомянули о нетрадиционной сексуальной ориентации Укутского. В чем это выражалось по отношению к вам?

— Я никогда не сталкивался с подобными людьми. Поэтому некоторые. — Тепляков запнулся, не зная, как сказать об этом сидящей напротив женщине, затем продолжил: —. некоторые его жесты воспринимал как выходку пьяного человека. А он почти все время был. если не пьяным, то выпившим. Только когда мне сказали, что он гомосексуалист, только тогда я посмотрел на его поведение с этой стороны. А главное, что вызывало его раздражение, как я теперь понимаю, так это мое равнодушие к его намекам. А напрямую он требовал покорности и полного подчинения его желаниям. Так, по крайней мере, я оцениваю это теперь.

— Не много, — качнула головой Буроева. — Это вряд ли может служить доказательством его домогательств по отношению к вам.

— Возможно. Но какое это имеет значение? — начал потихоньку заводиться Тепляков, понимая в то же время, что женщина права. И сам он не был уверен, что Укутский имел на него определенные виды, и Коврова вскользь намекнула при их последнем свидании, что подбирала Укутскому телохранителя как бы не по его вкусу. Не исключено, что это и являлось причиной его почти постоянного раздражения. Но этот намек к делу не пришьешь. Тем более что Коврова, если даже привлекут ее в качестве свидетеля, навряд захочет предстать перед судом в качестве жены человека, который, лежа с нею в одной постели, не испытывает к ней ни малейшего влечения.

— Значение имеет буквально все, Юрий Николаевич, — возразила Буроева своим механическим тоном.

— Я понимаю. Но суть, как ни крути, заключается в том, что он хотел силой оказать на меня давление. При этом я старался не давать ему поводов для конфликта. Меня так учили на курсах телохранителей. А в какую сторону он хотел меня склонить, какая разница? Вы не представляете себе, какой силищей обладал этот человек. И что же, мне стоять и ждать, когда он меня задавит? Или, как он постоянно грозился, размажет по стенке? Наконец, я его с лестницы не толкал. Я просто хотел освободиться из его медвежьих объятий. А когда он оступился, мне оставалось так изловчиться, чтобы не оказаться под ним. Вот, собственно говоря, и вся история, — закончил Тепляков.

— Хорошо, я подумаю, посоветуюсь. Мне кажется, что суду нечего будет вам предъявить. Давайте на этом и остановимся, — и Буроева убрала листок с записью в папку.

Тепляков обреченно следил за тем, как она завязывает шнуры, убирает папку в сумку, застегивает ее, — и все это механически, следя за каждым своим движением, лишь бы, как казалось Теплякову, не встречаться глазами со своим подзащитным, судьба которого предопределена в каких-то тайных кабинетах или даже не поймешь где.

— Да, вот что я хотел у вас спросить, — помялся Тепляков. — Во сколько все это мне обойдется?

— Все зависит от того, чем кончится процесс, — скороговоркой откликнулась Буроева. — Если нам удастся выиграть, вы получите страховку. Возможно, вам вообще не придется ничего платить. — И добавила: — Обождите в коридоре. Вас вызовут. Да, и вот еще что: настаивайте на суде присяжных.

Буроева встала, лишь чуть-чуть увеличившись в росте, давая понять, что разговор закончен. И пошла вон из комнаты.

Тепляков устроился под дверью с номером три, настроившись ждать как угодно долго. Дверь время от времени открывалась, то пропуская туда каких-то людей, то выпуская их обратно. Мимо Теплякова проходили молчаливые мужчины и женщины, кто-то вытирал мокрые глаза, кто-то в полголоса ругался, кляня суды, адвокатов и весь белый свет. Конца этому движению не было видно, и Теплякову оставалось лишь дивиться, как много людей втянуты в этот странный процесс, где чужими людьми решаются их судьбы и сама жизнь. На какое-то время он позабыл, зачем здесь сидит.

Стрелки на часах сошлись на двенадцати, затем стали расходиться.

Дверь открылась в очередной раз, выглянула щупленькая девчушка, глянула на Теплякова, спросила:

— Вы Тепляков?

— Да.

— Вас просят в зал судебных заседаний.

И пропустила его в дверь.

Зал был практически пустым. За одним из столов сидела Буроева, за другим устроилась пригласившая его девушка, предварительно указав Теплякову на стул в первом ряду. За столом напротив сидел человек в форме. Еще в зале присутствовали четверо — три женщины разных возрастов и один пожилой мужчина. Все четверо повернулись в сторону Теплякова и проводили его напряженно-любопытными взглядами.

Через несколько минут из боковой двери вышла женщина в черной мантии с папкой в руках. Девушка вскочила и звонким голосом возвестила:

— Прошу всех встать: суд идет!

Человек в форме оказался прокурором, девушка — секретарем суда, три женщины и мужчина — истцами и ближайшими родственниками погибшего Укутского.

Судья объявила, что сегодня будет проведено предварительное слушание и будет решен вопрос о мере пресечения в отношении подсудимого. После чего она начала задавать присутствующим какие-то вопросы, которые тут же испарялись из памяти Теплякова, ожидавшего чего-то более существенного. Все это походило на игру взрослых людей, которым больше нечем себя занять. И Теплякову показалось, что так все и закончится: пустые вопросы и пустые ответы. Он не заметил, как все вдруг повернулось против него. Сначала вызвали следователя, рассказавшего, как все — по словам подсудимого и следственных действий — случилось на лестнице известного дома. За ним откуда-то появился Шарнов, выступивший в качестве свидетеля. Он почти слово в слово повторил то, что говорил перед ним следователь. Выступали еще какие-то люди, которых Тепляков видел впервые, и все они в один голос утверждали, что телохранитель оказался в сговоре с директором-распорядителем фирмы «Кедр» Ковровой, которая стремилась избавиться от владельца этой фирмы Михаила Укутского и завладеть всеми активами и имуществом фирмы по подложным документам. Было высказано подозрение, что между Ковровой и Тепляковым имелась интимная связь, что и послужило поводом для выяснения отношений между Укутским и его телохранителем на лестничной площадке.