Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

В другом месте Агапов отмечал: «Привлекши на свою сторону Махина, он (Лебедев. — А.Г.) получил возможность влиять на всю деятельность белградского “Земгора”. Только влияние это нельзя назвать положительным. И сюда он привнес дух интриг, борьбы и личной заинтересованности, показав себя большим мастером в извлечении материальной выгоды»[549].

До тех пор, пока не были решены организационные вопросы относительно открытия белградского отделения Земгора, Махин остро переживал неопределенность ситуации. 14 апреля 1924 г. он написал своему другу, бывшему управляющему ведомством финансов Комуча И.М. Брушвиту в Прагу: «Ужасно неаккуратно работает Ваш технический аппарат. Не могу до сих пор добиться списка членов объединения. С конца марта, т. е. со времени получения полномочия, дело перевел из плоскости переговоров в плоскость формального утверждения представительства…

Думаю на днях закончить дело. Но от Вас ничего не получаю. Что делать, если буду утвержден здесь? Ничего не получаю от Вас. При таких условиях отнимаются руки. А вдруг все напрасно. Получается впечатление, как будто бы я работаю для себя, а не во имя общего дела.

Проделал большую работу, подготовил почву в правительств[енных] кругах, и вдруг выйдет конфуз. Торжество у черносотных будет огромное, а вера в нас окончательно пропадет. Нужно сказать, что демократическая работа находится вся в зависимости от учреждения нашего представительства. Погибнет это дело — погибнет и надежда на какой-нибудь просвет у демократической части беженства.

Работать с секретариатом Земгора, если я не знаю уже с кем (думаю, что техническая часть — это дело секретариата), почти невозможно. Просил прислать засвидетельствованный устав, список членов объединения — ничего не сделали. Приходится здесь извиняться и проч[ее].

Приезд сюда Сидорина очень испортил дело. Теперь к ужасу своему узнал о принятии его в объединение. Пока не говорю никому об этом. Вообще связывать какую-нибудь организацию с ним для Югославии — значит портить дело. С с[ельско]х[озяйственным] союзом здесь дело будет встречаться с затруднениями. Только об этом не говорите казакам, т. к. Сидорин уже зол на меня за мое первое сообщение, которое дошло до него через [В.А.] Харламова[550]. Сидорин — наше несчастье. Я очень хотел бы, чтобы Вы прислали коллективное мнение об этом, чтобы я мог, опираясь на него, бороться против создавшегося здесь в правит[ельственных] кругах мнения относительно него.

Приезд Сидорина здешними русскими ставится в связь с моим приездом и создается впечатление, что я с ним работаю заодно, и, таким образом, приходится счищать с себя ту грязь, которую на него набросили, основательно или нет, я утверждать не берусь, т. к. начальник госуд[арственной] охраны, помощник м[инист]ра вн[утренних] дел, помимо докладов русских имеет письмо, перехваченное от коммуниста. Письмо это нам читалось вместе с [Г.Ф.] Фальчиковым[551].

План моей работы — связаться с массой через посредство Бюро труда и библиотеку; нужны суммы на одно-два предприятия артельных.

С тракторщиками теперь уже опоздали. Нужна была бы автом[обильная] мастерская — курс. Думаю, что она могла бы работать безубыточно. К несчастью, запоздали Вы с полномочием. Когда оно получилось, начался правительственный кризис, все министры и высшие чины заняты им. Теперь ожидается новый кабинет.

Возможно, что придут демократы. С их вероятным министром иностр[анных] дел Воем Маринковичем я виделся, познакомил его с нашей работой, и препятствий к ней с его стороны не будет. Очень сочувственно относится и председатель Скупщины и Держ[авной] комиссии Люба Иванович. Возможно, что он будет формировать кабинет, т. к. из радикалов он пользуется уважением среди оппозиции.

Очень прошу, дорогой Иван Михайлович, известить меня о Ваших соображениях и принять меры, чтобы со мной фокусов вроде задержки денег не выкидывали.

Был позор, когда я не мог перевести отчета на сербский язык. Нужны расходы и на представительство. Пришлось здесь покупать литературу для М[инистерст]ва иностр[анных] дел, чтобы выяснить связь монархистов с немцами. Стоит тоже сотни динаров. Но это расход, который нигде показать нельзя. Посылать требования о деньгах тоже невозможно. Приходится терпеть и ждать.

Очень прошу информировать меня, как у Вас идет дело.

Думаю, что на этой неделе добьюсь утверждения, но что же делать? Ждать, но до каких пор?

До зареза нужно нанять помещение и открыть бюро труда.

Жду ответа»[552].

Предпринятые усилия увенчались успехом. Официальное открытие отделения Земгора состоялось 19 мая 1924 г.[553], а его заведующим стал Махин, продолжавший состоять в чехословацком Земгоре[554]. После реорганизации в том же году Махина избрали председателем Земгора в КСХС. Этот пост он сохранял до оккупации Белграда гитлеровцами в апреле 1941 г.

В мае 1924 г. информация о приезде Махина вместе с генералом В.И. Сидориным прошла по сводке донесений венской резидентуры ИНО ОГПУ: «Генерал Сидорин и полк[овник] Махин, бывшие здесь, не выдавали себя за агентов Советской России, а официально числились представителями эсеровской партии. Всюду говорилось, что они прибыли для переговоров с пр[авительст]вом СХС от лица партии, которая явится законной наследницей советского правительства. По прибытии сюда они вели подготовительную работу к предполагаемому открытию курсов шоферов и сельскохозяйственников.

Здесь, чтобы сразу подорвать положение Сидорина и прибывших с ним, распустили слух, что Сидорин приехал из Москвы и только “прикрывается Прагой”, тем не менее многие из казаков пошли к Сидорину»[555]. Насколько можно судить по противоречивым и не всегда достоверным письмам генерала Е.К. Миллера, блокировка Сидорина с эсером Махиным была воспринята руководством военной эмиграции как неожиданность[556].

При этом Махин не порывал связей с Прагой. Еще в феврале 1924 г. он продал некоторые документы Русскому заграничному историческому архиву в Праге[557]. Часть материалов была сдана на хранение. Среди них были семь папок переписки политического характера, которые надлежало хранить в сейфе с обязательством не допускать к этим документам в течение десяти лет никого, кроме особо уполномоченных самим Махиным. В 1927 г. Махин эти материалы забрал[558].

Заведующий архивом в мае 1924 г. обратился к Махину с просьбой оказать содействие работе архива в КСХС[559]. На такую помощь Махин согласился, стал представителем архива и начал помогать со сбором материалов[560]. В частности, Махин предложил архиву документы своего товарища полковника В.М. Пронина[561]. По всей видимости, Махин оставался представителем архива вплоть до 1927 г. Дружественным по отношению к Махину изданием являлся издававшийся в Праге эсерами в 1922–1932 гг. журнал политики и культуры «Воля России» (издатель Е.Е. Лазарев, редакция: В.М. Зензинов, В.И. Лебедев, О.С. Минор, М.Л. Слоним, Е.А. Сталинский, В.В. Сухомлин). По некоторым данным, Махин сотрудничал с этим журналом, однако статей, подписанных его фамилией, там обнаружить не удалось.

В том же 1924 г. Махин