Девушка нелегкого поведения - Галина Полонская

Конечно же, киоскёрша прониклась Никиным рассказом и протянула в окошко киоска целую пачку выигрышных таблиц. Но как Лосовская ни старалась, знакомой комбинации чисел в этих таблицах не обнаружилось. Разочарованная, она вернула пачку посочувствовавшей ей девушке и несолоно хлебавши поплелась домой.

Энтузиазм хитроумной сыщицы увял ровно наполовину.

— Ты откуда такая понурая? Что-нибудь случилось? — забеспокоилась Любовь Эмильевна, встретив внучку на пороге квартиры.

— Да нет, Ба, все в порядке, — промямлила та и проследовала в свою комнату — напрягать мозги дальше.

Весь день ее мысли крутились вокруг всевозможных цифровых комбинаций. Что могло послужить для Бориса Сергеевича Романова источником этих комбинаций?..

Уже вечером Никин взгляд упал на аквамариновую тетрадь, девушка начала ее перелистывать… И вдруг ее озарило: надо выбрать из дневника даты, самые важные и счастливые для автора! Ведь это так естественно…

Она лихорадочно начала вычислять эти дни. Девятое мая — мало того, что дата сама по себе важная, так она же еще и день заочного телефонного знакомства Бориса Сергеевича Романова и Любови Эмильевны Лосовской! Восемнадцатое июня — он первый раз пригласил ее на свидание. Тринадцатого сентября он признался ей в любви, а двадцатого сентября она сделала ответное признание. Первого апреля следующего года они — не в шутку, а всерьез! — решили пожениться.

Была и еще одна дата, о которой Борис Сергеевич писал как об очень важной — двенадцатое апреля. Конечно, это День космонавтики, рассуждала Ника, но, наверное, у автора дневника были и свои собственные таинственные причины относиться к ней по-особому. Причем, судя по записям, важность этой даты открылась Романову только две недели спустя…

Подкравшись к сидевшей на балконе Любови Эмильевне, Ника обняла ее и как бы невзначай спросила:

— Ба, а ты не помнишь, как провела в этом году двенадцатое апреля?

— Помню, — удивленно отозвалась бабушка. — А почему ты спрашиваешь?

— Да понимаешь… — Девушка уже не знала, как извернуться. — В общем… В общем, мы с Вовкой как-то поспорили: отмечаешь ты День космонавтики или нет?

— Раньше я этот праздник не отмечала, — проговорила Любовь Эмильевна. — Но с Боренькой мы действительно День космонавтики праздновали. Ведь среди его фантазий была и такая: туристом в космос слетать. Вот и решила я поздравить моего космонавта. Купила двенадцатого апреля шампанское, шоколадку и отправилась к нему в гости без предупреждения. Он тогда уже на новое место перебрался, но телефона туда еще не провел. Боренька очень меня благодарил, но я сразу почувствовала, что он чем-то расстроен. А потом он сказал, что его сын накануне принял решение в Благовещенск вернуться. В тот же день он и уехал. Только тогда мы думали, что в Благовещенск, а теперь знаем, что на самом деле он поехал работать сторожем в аршанский пансионат.

«Вот все и подтвердилось! — обрадовалась Ника. — Гоша сказал мне, что лотерейный билет он подарил отцу в день отъезда. То есть — двенадцатого апреля. А через две недели Борис Сергеевич проверил билет и узнал, что он выиграл. Тогда он и отметил в своем дневнике эту дату, как очень важную. Еще бы! Ведь в тот день было зачато чудо, если можно так выразиться. Чудо, которым Романов-старший собирался обрадовать мою бабулю…»

Девушка уверенно занесла двенадцатое апреля в составленный ею реестр «важных и счастливых дней Романова-старшего» и легла спать.

Глава 24

На следующее утро Ника повторила маршрут к киоску. Веснушчатая киоскерша узнала ее и кивнула приветливо. Лосовская поздоровалась и сказала:

— Знаете, мне еще раз нужно просмотреть таблицы лотереи «Шанс». У дедушки — я вчера вам о нем рассказывала, помните? — сегодня за ананасовым йогуртом вдруг прорезалась фрагментарная память. Он отчетливо вспомнил, что те числа, которые он зачеркнул в лотерейном билете, — это не даты победных сражений Красной армии, а дни его выпускных экзаменов в средней школе города Моруйска.

— Господи, в каком же году это было? — искренне заинтересовалась продавщица, протягивая Нике таблицы.

Ника долго не отвечала, а затем, возвращая в окошко таблицы, кисло протянула:

— Ну, вероятно, в двадцать седьмом году, если он в тысяча девятьсот десятом родился…

Киоскерша похлопала ресницами, облепленными махровой синей тушью:

— Как же он мог воевать в Первую мировую войну, если только в десятом году родился? — проявила она знание исторических дат и неплохие арифметические способности.

— Так он в ту войну сыном полка был, — грустно сказала Ника. — То есть сначала он был сыном Анки-пулеметчицы. А когда она погибла на поле боя, то Чапаев объявил дедушку официальным сыном полка… Ну, мне пора домой, а то я зонтик с собой взять забыла, — суетливо заторопилась она, поглядывая на небо. Ника уже успела сообразить, что Чапаев с Анкой геройствовали в Гражданскую войну, а не в Первую мировую, и теперь готова была от стыда за свой ляп провалиться в тартарары.

Но любознательная продавщица не хотела ее отпускать:

— А что же ваш дедушка делал в столь преклонном возрасте в Афганистане?

— О! — важно ответила Лосовская. — Там он уже был генералом, на добровольных началах. И нет, чтоб спокойно в теплом штабе отсиживаться, так он с молодыми солдатиками всё в бой рвался!

Глава 25

Умеренно теплым августовским днем к центру Ангарска шествовали две дамы. Если говорить по-честному, то на даму тянула только одна из них — та, которая отличалась безупречной прической, деликатным макияжем и была одета в ослепительно белую блузку, легкие струящиеся брючки и премодные туфельки. Туалет дамы дополняла маленькая соломенная шляпка.

Вторая «дама» смахивала на хипповатого тинейджера. На ней были полинявшие до белёсой голубизны джинсы и необъятная оранжевая футболка с залихватской пальмой на груди и надписью «Florida» сзади… Длинные волосы, спутанные шкодливым ветерком, и никаких следов косметических стараний на симпатичном, но бледноватом личике.

Первой даме доброжелательно улыбались все встречные мужчины. На вторую не реагировал никто.

Дама в шляпке, не выдержала, наконец, столь вопиющей дискриминации своей спутницы:

— Никуся! — возмущенно воскликнула она. — Я же прекрасно помню, что раньше ты и глазки подкрашивала, и щечки румянила, и таких хламид, как эта, не напяливала. Ну почему же, почему ты так запускаешь себя теперь? Разве тебе не хочется радовать всех своим видом?!

«Запущенная» Ника Лосовская неожиданно взорвалась:

— Ну что ты такое говоришь, Ба! Уже давно пора смириться с тем, что я не светская барышня! Мне нравятся свободные одежды! Имею я право чувствовать себя человеком, а не его женской половинкой? Имею я вообще право жить так, как мне хочется, или нет?

— Имеешь, имеешь… — испуганно проговорила Любовь Эмильевна. — Не нервничай, родная, извини меня, пожалуйста…

Но Ника, уже устыдившаяся своего взрыва, сама искала повод сменить тему.

— Ой, какая прелесть! — воскликнула она, увидев магазинную вывеску, на которой было написано «У МИЛЕНЬКОЙ».

— Это колбасный магазин, — объяснила Любовь Эмильевна. — А называется он так потому, что одна из начальниц нашего мясокомбината носит фамилию Миленькая. Ну, вот мы с тобой и пришли.

Они приближались к двухэтажному зданию, покрытому черной копотью — из-за соседства с оживленной проезжей дорогой. Сюда недавно переселился ангарский Музей часов, ютившийся до этого в крошечном помещении на первом этаже жилого дома.

По рассказам бабушки, в России существовало всего три специализированных музея часов. Один их них как раз находился в Ангарске и был главной культурной достопримечательностью этого города. Накануне Ника предложила Любови Эмильевне посетить музей, объяснив свое желание тем, что еще ни разу не видела собрания часов в просторных новых интерьерах.

Гуляя по музейным залам, Лосовские постоянно натыкались на экскурсоводок, терпеливо просвещавших группы школьников:

— Основатель музея Павел Курдюков родился в простой крестьянской семье в селе с православным названием Сретенье…

— В музее хранится более тысячи часов, но сейчас в экспозиции представлено всего четыреста пятьдесят экземпляров…

— Послушайте, дети, как кукует кукушка в этих замечательных ходиках с гирьками — совсем как живая!..

— Ничего общего с настоящей кукушкой, — ехидно прошептал какой-то юный натуралист своему приятелю, а Ника вдруг сообразила, что давно уже не слышала «настоящей» лесной кукушки. Но гулять в одиночку в лесах Иркутской области было небезопасно: здесь располагалось множество исправительно-трудовых колоний, чей контингент оставался после отсидок в этих же краях.