Перст указующий - Йен Пирс

– Ничего подобного. Иного объяснения нет. Вы виноваты в ее смерти, и я не могу вас простить.

– Так не прощайте, – ответил он коротко. – Держитесь своего объяснения, считайте меня виноватым, если желаете. Но не докучайте мне сейчас.

– Я требую, чтобы вы объяснили ваши причины!

– Уходите, – сказал он. – Никаких объяснений никаких причин вы от меня не услышите. Вы более не желанный гость тут, сударь. Уходите же! Мистер Кросс, вы не проводите иностранного джентльмена за дверь?

Обмен колкостями между нами продолжался несколько дольше, но, по сути, то были последние слова, с какими он обратился ко мне. С тех пор я никаких вестей от него не получал, а потому и по сей день не понимаю, почему его дружелюбие обернулось злобой, а его великодушие – изощренной жестокостью. Был ли трофей столь велик? Обратил ли он на меня отвращение к собственным деяниям, чтобы даже себе не признаваться в своей вине? Но в одном я убедился очень скоро: то, что он не пришел помочь мне с миссис Бланди, случайностью не было. Он хотел, чтобы мой опыт потерпел неудачу, потому что тогда я не мог бы объявить об успешности открытого мною метода.

Теперь я безоговорочно уверен, что он заранее рассчитал, как поступить. Быть может, он уже тогда начал писать сообщение, которое год спустя появилось в «Трудах Королевского Общества». «Описание переливания крови» Ричарда Лоуэра – отчет о его опытах на собаках, которые он проводил вместе с Реном, а затем следовал отчет о переливании крови между двумя индивидуумами. Так благодарен он был Рену за помощь! Так искренен, когда указывал, скольким обязан Локку! Такой безупречный джентльмен!

Но ни словечка обо мне. И теперь я уверен, что Лоуэр уже тогда решил, что я не получу признания. Все, что раньше он говорил о том, как другие опережали его и стяжали лавры, об иностранцах и его отвращении к ним, – все, все мне вспомнилось, и я понял, что только подобный мне простодушный простак не насторожился бы с самого начала.

Однако я даже сейчас потрясен тем, как далеко он зашел в желании украсть мою славу! Ибо он заранее позаботился, чтобы я остался неуслышанным, возводя на меня всякие поклепы, рассказывая своим друзьям, что я шарлатан, вор и даже того хуже. И все поверили, будто ему еле-еле удалось помешать мне украсть его идею, а не наоборот, и лишь счастливый случай разоблачил мое двуличие.

Я покинул Оксфорд в тот же самый день, направившись в Лондон, и неделю спустя отплыл на английском торговом судне в Антверпен, где нашел другое, доставившее меня в Ливорно. В июне я был уже дома. С тех пор я ни разу не покидал мою родину и уже давно оставил философию ради занятий, более приличествующих благородному человеку, и даже в воспоминаниях мне больно возвращаться к тем темным печальным дням.

Однако перед отъездом я сделал еще кое-что. Лоуэра просить я не мог, а потому отправился к Вуду, который все еще не отказывался меня принимать. Он сказал, что останки Сары были сожжены еще днем, пока я укладывал свои сумки, и что наконец со всем этим покончено. У костра стояли только он да палач, а горел костер очень жарко. Ему было тяжко присутствовать при этом, но он считал, что должен отдать ей последний долг.

Я вручил ему фунт и попросил, чтобы он позаботился о похоронах миссис Бланди. Пусть ее не закопают в общей яме, как нищую.

Он согласился заняться этим вместо меня. Не знаю, сдержал ли он слово.

Часть 2

ВЕЛИКОЕ ДОВЕРИЕ

Идеи – Пещеры суть. Идеи Каждого человека, взятого в отдельности. Мы, каждый из нас, владеем нашей особой Пещерой, которая преломляет и искажает Свет Природы, благодаря различиям Впечатлений по мере того, как они складываются в Разуме, предубежденном или предрасположенном.

Глава первая

Тебя охватывают удивление и даже неловкость, когда из сумрака давней давности перед тобой, точно призраки, являются почти позабытые лица и события. Вот что я испытывал, читая манускрипт, написанный нелепым маленьким венецианцем Марко да Кола и недавно присланный мне Ричардом Лоуэром. Вот уж не подумал бы, что он обладает столь внушительной, пусть и односторонней памятью. Возможно, он тогда делал заметки, полагая поразвлечь своих земляков по возвращении домой. У нас такие вот записки путешественников пользуются немалым успехом, так почему бы и не в Венеции, хотя, как я слышал, тамошние жители люди узколобые и не удостаивают своим вниманием ничего, что лежит за пределами их города далее десяти лиг.

Да, манускрипт меня удивил, и не только содержанием, но и тем, что он был мне прислан; ведь я не получал вестей от Лоуэра уже порядочное время. В дни, когда мы оба строили свои судьбы в Лондоне, нам часто доводилось встречаться, но затем наши дороги разошлись. Я удачно женился на женщине, чье приданое пополнило мое имение, и начал вращаться в обществе людей самого высокого положения. Ну а Лоуэр не очень преуспел, не сумев понравиться тем, кто больше всех мог бы ему поспособствовать. Не знаю, почему так случилось. Да, разумеется, была в нем эдакая раздражительность, не идущая врачу, да и, пожалуй, он слишком уж усердно занимался своей философией в ущерб карману, чтобы занять видное место в свете. Но моя верность и терпимость позволяют ему и поныне числить семейство Престкоттов среди немногих его пациентов.

Насколько я понял, он уже отправил писания Кола Уоллису, очень старому и совсем слепому, и со дня на день ожидает получить от него отзыв. Могу вообразить, каким он будет! Уоллис Торжествующий или вариация на эту тему. Только ради истины побеспокоился я изложить, как все происходило на самом деле. Повествование не будет гладким, ведь меня часто отрывают неотложные дела, но я постараюсь, как сумею.

Для начала следует сказать, что Кола мне нравился, был он неказист, но мнил себя gallant[24] и во время своего недолгого пребывания в Оксфорде немало развлекал знакомых и незнакомых яркой пестротой одежды и благоуханием, остававшимся в воздухе после его ухода. Он все время выделывал пируэты, отвешивал поклоны, отпускал замысловатые комплименты, то есть совсем не походил на обычных венецианцев, которые, как я слышал, весьма горды своим важным достоинством и косятся на английскую веселость. В его споре с Лоуэром я разобраться не берусь; и, право, не понимаю, почему люди способны доходить чуть не до кулаков из-за подобных мелочей. Есть что-то недостойное в том, как два джентльмена оспаривают друг у друга честь прослыть преуспевшими в ремесле! Про это дело Лоуэр никогда ничего мне не говорил, и я не могу судить, есть ли у него повод чего-либо стыдиться или нет. Однако если оставить в стороне это глупое взаимное ожесточение, у венецианца было немало достоинств, и я жалею, что не познакомился с ним при более счастливых обстоятельствах. Я был бы не прочь поговорить с ним теперь, расспросить о многом. Главное, я не понимаю, почему… и это наиболее вопиющее его умалчивание, – почему в своих мемуарах он ни разу не упоминает о своем знакомстве с моим отцом. Это странно, так как во время наших встреч мы много про него говорили, и Кола отзывался о нем с большим уважением.

Таково мое мнение о венецианце, таком, каким я его знал. Подозреваю, доктор Уоллис напишет совсем другой портрет. Мне так и осталось неясно, почему сей достойный священнослужитель столь ополчился на него, но я убежден, что истинных причин у него не было. Уоллиса отличали некоторые странные навязчивые представления и, разумеется, глубочайшая неприязнь ко всем папистам, но нередко он со всей очевидностью ошибался, вот как этом случае.

Известно, что доктор Уоллис, до того, как его затмил мистер Ньютон – считался величайшим математиком, когда-либо рожденным в нашей стране, и эта слава заслонила его темные услуги правительству, и завистливую злобность его натуры. Сказать откровенно, я тогда толком не понимал, что такого замечательного создали они. Я умею складывать и вычитать, чтобы содержать в порядке счет-книги моего поместья, могу, поставив на лошадь, вычислить свой выигрыш и просто не представляю, зачем кому-нибудь нужно знать больше. Однажды мне попробовали объяснить суть изысканий мистера Ньютона, но в них мало смысла. Какие-то доказательства, что предметы падают. А я как раз накануне неудачно упал с лошади, ну и ответил, что с меня достаточно доказательств на моей заднице. А почему они падают? Так очевидно же, предметы падают потому, что Господь сотворил их тяжелыми.

Как ни был Уоллис умен в подобных материях, вот о людях он судить не умел и страшно ошибался; так, думается, было и с Кола. Только потому, что бедняга был папист и всячески втирался в общество благородных людей, стараясь всем нравиться, Уоллис усмотрел в этом какой-то злой умысел. Сам я принимаю людей такими, какими они мне кажутся, а Кола никогда мне никакого вреда не причинял. Ну а что он был папист, меня это не касается; если ему угодно гореть в Аду, не мне его спасать.