Все будет хорошо - Наталья Костина

— Интрилигатор — это что, гибрид интригана и аллигатора?

— Это фамилия такая, — облегченно ответил Бухин, удостоверяясь, что с их новой сотрудницей ничего не случилось. — Моя фамилия вообще Бухин, между прочим.

— Ну и что? — Катя не удивилась. Фамилия как фамилия. Подумаешь, Бухин! — Ты Бухин, я — рыжая. А вот Интрилигатор — ну, это, конечно, звучит…

— Ничего, привыкнешь, — буркнул Бухин. — Ты только при нем таких фортелей не выкидывай. Он исключительный эксперт и вообще хороший дядечка.

Что Яков Семеныч хороший человек, Катя Скрипковская давно убедилась. Да и в целом все ей нравились. Начальник — ничего себе начальник. Пока сильно не ругал. Банников Николай Андреевич — тоже симпатичный. Тихо подскажет, если видит, что она чего-то не поняла, не то что Игорь Анатольевич Лысенко. Вот этот — всем язвам язва. А также в каждую бочку затычка. Как его майор терпит? Кажется, они большие друзья. Вот Саша Бухин, с которым им теперь дали общий кабинет, — прекрасный собеседник. Ему бы лекции по литературе читать. А он… «А зачем я сама в милицию пошла?» — задала себе вопрос Катя. Ну а куда еще было идти с неуемной жаждой раскапывать, зачем, почему и как случилось то или иное, и представлять, что было бы, если бы события произошли в другом временном порядке или с другими участниками. Со временем это стало ее любимой игрой. В школе Катя училась по всем предметам одинаково ровно. Одно время увлеклась биологией, ездила раз в неделю в университет, в Школу юного микробиолога, участвовала в олимпиадах и даже подумывала поступать в медицинский. Жили они в небольшом поселке, сорок минут электричкой от города. Но от университета до их дома — часа два, а то и больше. И поэтому вечером в субботу, после занятий в университете,

Катя оставалась ночевать в городе у отца. Родители развелись очень давно, ей было всего лет пять. О разводе мать ничего не рассказывала, да Катя и не выпытывала. Если мама молчит, значит так надо. Но мать больше не вышла замуж, и отец не завел новой семьи. Зачем было им разводиться, Катя не понимала до сих пор. Она не помнила ни скандалов, ни ссор между родителями. Оба были милейшими людьми. Мать всю жизнь проработала агрономом — сначала при техникуме зеленого строительства, потом в тепличном хозяйстве, отец — в милиции. Возможно, его короткие, часто отрывочные рассказы и повлияли на ее выбор. Отец умер, когда Катя была в десятом классе. Тогда и оказалось, что он завещал Кате свою квартиру — ту самую квартиру, в которой жили бабушка с дедушкой и все они вместе, когда еще родители не развелись. Где маленькая Катя училась ходить и в которую выросшая Катя приезжала каждую субботу; где они пили на кухне чай и отец рассказывал единственной дочери о том, какие дела у него были на этой неделе, рассказывал, как взрослой, как своему товарищу. Когда она впервые вошла в эту квартиру без него, сама открыла дверь ключом, его ключом, вот тогда она осознала, что его действительно нет. Он так был ей нужен, оказывается! Не нужна ей никакая квартира! Появившаяся на полчаса позже мать, которая забегала к жилконтору за какими-то документами, застала дочь странно повзрослевшей. По ее глазам Ирина Сергеевна поняла, что дочь плакала. Она подошла к дочери и прижала ее к себе. Катя обхватила мать руками и спросила:

— Ну почему именно он? Почему? Почему?!

— Не знаю, Катюш, — просто ответила мать. — И никто тебе не скажет. Такие вопросы все задают. Каждый не понимает — почему именно его любимый человек умирает, когда миллионы других живут. Ты просто не забывай, каким он был, и все.

Именно в тот день Катя Скрипковская поняла, что ни в какой мединститут она поступать не будет. Она пойдет в юридический. И работать будет в самом обычном райотделе, в каком-нибудь прокуренном насквозь кабинете с железным сейфом, выкрашенным казенной шаровой краской, с пыльным замученным кактусом на подоконнике. Будет ловить мошенников, выезжать на квартирные кражи, то есть заниматься тем, чем занимался всю жизнь ее отец. Отец бы хотел, чтобы она стала юристом. Папа бы ею гордился. И она училась все годы не за страх, а за совесть, и свой красный диплом заработала сама, без всяких поблажек и блата. Даже нелюбимое римское право она зубрила с каким-то остервенением. Чтобы отец мог ею гордиться.

И сейчас она просто обязана найти ответы на вопросы: почему встретились именно эти два человека, один из которых был убит на следующий день, а у второго через месяц убили брата? Не слишком ли много всего для одного — Олега Шумейко? Что же, надо думать. Думать и искать. Слишком много здесь совпадений.

Утром погода действительно испортилась, то есть солнце светило вовсю, но из санатория позвонила Раиса Степановна и сказала, что волнение на море — четыре балла и купание на пляже запрещено.

— Мама, ну пойдем, ну пожалуйста, — канючил Димка, — просто посмотрим! Посмотрим, и все. Честное слово, я далеко заходить не буду. Ну честное-пречестное! Пойдем, а?

— Димуля, видишь, какие барашки? — Валентина Яковлевна специально поднялась с Димкой на балкон, чтобы показать ему штормящее море. — Сегодня купаться никак нельзя. Ты и сам испугаешься, когда увидишь…

— Я не испугаюсь! — Белые буруны, сплошь усеявшие темно-синюю гладь моря, с балкона казались милыми и совсем не страшными. Отчаявшись уговорить Димку по-хорошему, Нина согласилась.

— Ну, хорошо. Просто сходим и посмотрим. А купаться ты и сам не захочешь.

Да как это он не захочет купаться! Быть такого не может. Он всегда хочет купаться, и ловить медуз, и собирать блестящие черные мокрые камешки и осколки стекла, обкатанные морем.

Но когда они пришли на пляж, нет, даже когда еще спускались по лестнице, ведущей из парка к морю, привычный шум пляжа — детских голосов, музыки, объявлений по санаторному радио — все перекрывал какой-то странный, ритмичный грохот.

Море, еще вчера спокойное, прозрачно-синее, сегодня было грязно-серое, с бурыми пятнами водорослей в мутной воде, и обрушивалось на берег с грохотом подходящего к станции курьерского поезда. У Димки округлились глаза. Полосатый зонт-грибочек, под которым они обычно сидели, сейчас трепало и выворачивало ветром, а снизу то и дело заливало водой. Люди жались к самой стенке пляжа — кто смотрел на разбушевавшуюся стихию, кто загорал, найдя тихий, не продуваемый ветром уголок. Самые отчаянные купались в бурлящей полосе прибоя, и визг любителей экстрима оглашал окрестности. Нина невозмутимо расстелила полотенце на незанятом топчане, вытряхнула из пакета плавки и протянула Димке.

— Иди, герой-подводник, переодевайся.

Димка как-то нерешительно направился в раздевалку. Когда он вышел, мать уже стояла возле топчана, ожидая его.