Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна

Сергей Фёдорович очень внимательно относился к организации съёмочного процесса. «Они сражались за Родину» снимались в голой степи, до ближайшего населённого пункта километров пятнадцать-двадцать, но в бытовом плане мы неудобств не чувствовали. На Дону стоял теплоход, где жила основная часть группы. Кроме того, на берегу построили четыре щитовых домика, с несколькими комнатушками, где можно было отдохнуть в короткие перерывы. Бондарчук позаботился о том, чтобы мы были обеспечены всем необходимым – едой, водой, лекарствами. Всё это организовать за тысячу километров от Москвы киностудия не могла. Помогли военные – любили они Сергея Фёдоровича. По распоряжению Генштаба был сформирован армейский полк. Рядом с нами находились танковая, конная, минёрная, сапёрная части, рота водоснабжения, словом, уникальное воинское подразделение, созданное исключительно ради фильма «Они сражались за Родину». Сапёры и минёры со своим оборудованием прошли всю выбранную нами территорию и извлекли из земли целый арсенал неразорвавшихся мин, снарядов, бомб, оставшихся в донской степи с войны. Минёры в процессе обнаружения всё уничтожали. Наряду с пиротехническими средствами использовался тротил. Взрывов было не счесть. Но никто не пострадал – организовано всё чётко, да и группа «воевала» на совесть.

Кадр из фильма «Они сражались за Родину».

На переднем плане – Георгий Бурков, Василий Шукшин, Сергей Бондарчук

С оператором Вадимом Юсовым

Конечно, по характеру Сергей Фёдорович – лидер. Но властвовать над людьми, распоряжаться судьбами – совсем ему это было не по нутру. Вообще, к людям он относился по-особенному: не зацикливался на каком-то поступке, даже проступке человека, а воспринимал его целиком, со всеми достоинствами и недостатками. Это свойство, как я понимаю, людей редких, обладающих широтой мышления, широтой восприятия.

Хотя режиссёр на площадке обязан быть лидером, но форма этого лидерства другая – творческая. Требователен к себе Сергей Фёдорович был бесконечно. Кинематограф был драгоценной сутью его жизни. К съёмочной смене всегда подготовлен стопроцентно, всегда во всеоружии. Никогда не предлагал раскадровать предстоящий эпизод вместе, всё делал сам. Протянет мне свою раскадровку, а дальше я могу интерпретировать её по-своему. Он не требовал неукоснительного исполнении его решения, своей раскадровкой он объяснял своё видение. Я мог в его придумках что-то поменять, но это было надо аргументированно объяснить. Конечно, случались трения, но я не видел в нём ни упрямства, ни занудливой дотошности, только в твёрдости его характера убеждался…

По-особому строг к себе он был в актёрской работе. Со стороны на себя не взглянешь, вижу его только я. Конечно, он доверял мне, но в какой степени? Что я мог высказать актёру такого таланта, как Бондарчук? По его состоянию в кадре – ничего. Мог только поправить его по композиции кадра: «чуть левее – чуть правее». На «Они сражались…» я старался, чтобы он даже не видел мои глаза, мою реакцию. Я считаю, что оператор вообще не должен показывать актёру своего участия в работе, чтоб случайно не растревожить процесс актёрского творчества.

На «Борисе Годунове» у нас была система визуального контроля. Я систему воспроизведения через монитор не люблю, потому что она неполноценная. Хотя понимаю желание режиссёров как можно быстрее увидеть будущий кадр. Для меня же на «Годунове» этот видеоконтроль был мучением. Снимаем сцену смерти Бориса. Бондарчук в царском костюме подходит к монитору, смотрит материал, недоволен. Понимаю, недоволен прежде всего собой.

– Давай, Вадим, дубль.

Снимаем. Сцена сложная. Снова смотрит.

– Давай ещё.

– Сергей Фёдорович, – не сдержался я, – у вас получилось хорошо, не верьте монитору, на экране ваш монолог будет выглядеть иначе. Зачем вы себя изводите?

Суровый, горящий взгляд. Он боялся ошибиться, потому что Борис Годунов был для него всю жизнь заветным образом, как и Тарас Бульба, которого ему власть не позволила сделать.

И «Борис Годунов», и «Они сражались за Родину» – для него были сокровенны. Забыть, изменить хоть слово у Пушкина или Шолохова – не дай Боже! Правда, однажды он позволил вольность в шолоховском тексте, и только одному актёру – конечно же, Шукшину. Василий Макарович объяснял, почему хочет изменить несколько реплик у Лопахина, предлагал свою речь, какая ему ближе по душе. Надо было видеть, как он слушал Васю… Есть такое понятие: «слушать сердцем», я это наблюдал воочию: именно сердцем слушал Бондарчук Шукшина, да и все, кто был рядом на площадке, – тоже.

Только у двух режиссёров я видел в работе единодушие всего коллектива – у Тарковского и у Бондарчука. Тарковский и Бондарчук. Эти два художника для меня близки. Обоих я люблю. Но разницу между ними знаю. Андрей – человек эгоцентричный, ранимый, зачастую несправедливый в своих оценках. Бондарчук не мог нести в себе идею уничижения человека, если этот человек его когда-то обидел, он в этом отношении – мудрец и добряк: он прощает. Андрей тоже не злопамятен. Но он – мятущаяся душа – таил в себе обиду до конца, хотя обида эта порой оказывалась надуманной, навязывалась или окружением, или аберрацией его сознания. Яркий тому пример – ситуация с призом Международного кинофестиваля в Каннах 1983 года, членом жюри которого был и Сергей Фёдорович. Тогда за фильм «Ностальгия» Тарковский получил главный приз жюри[11]. Но это не «Гран-при» фестиваля. Самый главный и почётный приз в Каннах – «Золотая пальмовая ветвь». И среди «доброжелателей» Андрея пошли пересуды, что против присуждения ему «Пальмовой ветви» голосовал Бондарчук.

В следующем, 1984 году членом жюри Каннского кинофестиваля был и я, поэтому знаю всю систему присуждения наград этого самого престижного мирового киносмотра изнутри. Там невозможно выступать против кого-то бездоказательно, по настроению или исходя из личных антипатий. Разумеется, Бондарчук не мог высказаться против своего соотечественника. А главное – он не мог так поступить со своих мужских позиций. Я это знал всегда, а позже мне представился случай в этом удостовериться. Во время работы над фильмом «Красные колокола» мы ехали с Сергеем Фёдоровичем и Ириной Константиновной на машине из Флоренции в Рим. Дорога длинная, машина хорошая, шоссе в отличном состоянии, у нас доверительные отношения… Я уже московскую молву знал и напрямую спросил:

– Сергей Фёдорович, вы действительно проголосовали против «Пальмовой ветви» для «Ностальгии»?

– Вадим, картина тягучая, я такую манеру киноповествования не жалую. Тяжело мне было смотреть поначалу «Ностальгию», но когда дошло до сцены со свечой, внутри всё перевернулось. В итоге фильм мне понравился.

Не мог он врать. И стало ясно: Бондарчук перед Тарковским чист, это «верные люди» настраивали Тарковского против него. Кроме того, есть ещё одно косвенное доказательство в пользу Сергея Фёдоровича. В жюри Каннского кинофестиваля работают достойные люди, и никто не позволит себе разгласить, что происходило на заседаниях, так как конфиденциальность – главное условие работы в жюри. Может быть, Бондарчук не голосовал за Главный приз для Тарковского, но то, что он не «топил» Андрея, – для меня несомненно.

Должен заметить, что из всех картин Тарковского он особенно отмечал «Иваново детство» и «Андрей Рублёв». Именно после этих фильмов Сергей Фёдорович и предложил мне работать вместе.

У нас были дружеские, товарищеские отношения, но девять лет разницы и моё почтительное отношение к нему не позволяли мне претендовать на бесшабашно-приятельские отношения. Никакой фамильярности с моей стороны быть не могло. Но духовно он был мне очень близок, и, по-моему, он чувствовал это. Правда, вне работы мы не так уж часто встречались, а, встречаясь, не всегда были задушевными собеседниками, хотя бы в силу того, что по эмоциональному складу мы – разные. Но я его воспринимал и воспринимаю как очень близкого человека. Даже более – как родного. И это не пафос приближения к великому человеку – я не хочу сокращать дистанцию между нами, мы, мол, с ним были «вась-вась», не вправе я сейчас быть ближе к нему, ушедшему…