Платоническое сотрясение мозга - Петр Гладилин

— А сам-то ты что думаешь насчет своего перевоплощения, Лебедушкин? — спросил полковник.

— Лебедушкина Коля, — вдруг решил поиздеваться Багаев.

— Закрой рот, Багаев! — резко отрезал командир части.

Девушка как будто не услышала багаевской шутки.

— Я полагаю, — начал Лебедушкин в высоком стиле, — что у меня не было другого выхода.

— То есть ты это совершил сознательно? Уму непостижимо! То есть совершенно сознательно ты стал бабой? — задал, увы, не риторический вопрос Кинчин.

— Позавчера капитан Багаев приказал на меня надеть мокрое белье и отправить в караул! А между прочим, метель на дворе.

Багаев «оценил ход». И моментально отреагировал:

— Сам виноват, спит на посту, хоть убей. Вот мы ему и намочили штаны, не то чтобы сильно, а так слегка, чтобы бодрило.

— То есть вы, рядовой Лебедушкин, хотите сказать, что если в мокрых ритузах солдат выйдет в караул, то он всенепременно станет девушкой? — спросил Кинчин.

— Никак нет, я вовсе не потому стал девушкой, что эти мерзавцы издеваются надо мной.

— А почему?

— Я — художник, артист, я не могу жить в казарме, я задыхаюсь, я умираю, мне необходима творческая атмосфера.

— Закончил один курс театрального училища, мнит себя гением. Несмотря на то, что его оттуда с позором выперли! — улыбнулся злой Багаев.

Лебедушкин покраснел, как будто только что задели его честь, самое важное, самое главное, что только есть в жизни.

— Мне необходимы свобода и одиночество, — девушка впервые повысила тон, — как всякому человеку, обладающему минимальным самосознанием. И проблема не в том, что эти скоты с молчаливого одобрения капитана Багаева издеваются надо мной и заставляют зубной щеткой чистить туалет, что в караул на меня надевают мокрое белье, что мой непосредственный начальник, стоящий здесь, рядом с нами, есть садист и выродок рода человеческого...

— Так в чем же дело? — спросил полковник.

— В том, что я не представляю себе жизни без творчества. Я симулировал дизурию, шизофрению, глотал иголки, пил йод, чтобы поднять температуру тела, но меня все равно признали годным к строевой службе.

— Так точно: три месяца из шести пролежал в медсанчасти на обследовании, признан годным, но тогда еще был парнем, — отрапортовал Морозов, — а сегодня стал осматривать... мама моя родная... женские половые признаки... как первичные, так и вторичные!

— Даже если у меня не будет обеих рук и обеих ног, они все равно признают меня годным к службе и вернут в казарму, так что у меня оставался только один выход — стать девушкой. Теперь никто не скажет: иди, Коля, служи, защищай Родину... Я хочу домой, отпустите меня домой, товарищ полковник.

— То есть все-таки получается, что ты стал бабой сознательно? — сказал командир части.

— В каком-то смысле — да.

— Я на своем веку знал разных симулянтов, но такого я не видал никогда! — вмешался доктор в погонах.

— А что я мог поделать?! — спросил Багаев. — Я бился об этого москвича, так сказать интеллигента, как рыба об лед!

— Я задыхаюсь, я медленно умираю, я не мыслю себя вне театра, отпустите меня домой, — попросил Лебедушкин.

Полковник подошел к столу. Взял в руки мельхиоровый подстаканник со стаканом, какие подают в поездах, сделал огромный глоток остывшего чаю. Поставил стакан с подстаканником на место и вынес свой вердикт:

— Никуда мы тебя не отпустим, Коля! Я лично займусь твоим воспитанием! Я из тебя, Лебедушкин, сделаю мужчину! Тобой Родина гордиться будет!

— В казарму его в таком виде возвращать нельзя! — вполголоса робко заметил Ювачев.

— Испортят девку, — выразил свое опасение Багаев.

— Жить будет в клубе, — сказал полковник.

— Клуб третий год стоит на ремонте, — скромно заметил адъютант, всем видом показывая, что не спорит, но только констатирует факт, и не более того.

— Вот и замечательно, — моментально парировал полковник, — обеспечить формой одежды, кроватью, одеялом, тумбочкой для личных вещей и трехразовым питанием. Кто-нибудь еще знает о случившемся?

— Никто, кроме здесь присутствующих, — доложил Ювачев.

— И чтобы никому ни слова. Слабый ты стал офицер, Багаев, не можешь справиться с интеллигенцией. А я хотел тебя представить к повышению.

— Получается, мне в капитанах всю жизнь ходить?

— Пока капитанские звездочки на погонах не завоняют!

— Ну, держись у меня, Коля Лебедушкин, я тебе устрою праздничную жизнь! — после огромной паузы, глядя в душу Лебедушкину, зло сказал капитан Багаев.

— Каждая несовершенная душа сама в себе несет свое наказание. Мне вас жалко! — ответил Лебедушкин.

«В этом парне что-то есть!» — заметил про себя полковник:

— Все свободны! Поселить интеллигента в клуб, обеспечить трехразовое питание, составить расписание занятий, строевая, боевая, тактика, устройство парашюта и прочее. И чтобы ни одна живая душа не узнала о происшедшем. Иди в роту и командуй, капитан. Все свободны. Ювачев, останься.

Вдруг полковник почувствовал странное желание... ему захотелось искупаться в метели.

— Машину на выезд, поедем на аэродром, посмотрим, как идет ремонт взлетно-посадочной, заодно подышим свежим воздухом.

— Есть, товарищ полковник! — отрапортовал адъютант.

Глава вторая

Симулянта Колю Лебедушкина поселили в клубе воинской части. Поставили на сцену железную кровать, прикроватную тумбочку, табуретку, принесли матрац, комплект постельного белья и заперли на ключ. Хотели на всякий случай поставить часового, но в последний момент полковник передумал... не выдержит, станет домогаться.

Когда наконец впервые Лебедушкин остался один, он отправился путешествовать по пустой сцене. Включил дежурный свет, прикоснулся рукой к кулисам. К сожалению, они были не черные, как в театре, а красные. Потом он вышел на авансцену и прочитал перед пустым залом по памяти отрывок из Мандельштама. Ему нравился собственный высокий девичий голос.

«Ну, теперь-то, — подумал он, — когда я уж точно не гожусь для строевой службы, они уж точно обязаны отпустить меня домой».

Лебедушкин прилег на кровать поверх одела и стал вспоминать прежнюю, гражданскую жизнь: они с мамой идут поступать в школу-студию МХТ, мама ужасно волнуется, из приемной выходит Олег Павлович Табаков, за Табаковым идет знаменитый артист, и они о чем-то легко и с удовольствием спорят. Мама волнуется:

— Коленька, может быть, не надо в театральное? У нас артистов никого в роду не было.

— Не было — будут! Может быть, я заложу начало огромной актерской династии.

— Ну ты, Колька, фантазер!

— У Станиславского есть такая глава: «Актер и воображение». Не может быть артиста без воображения — это даже очень хорошо, что есть фантазия.

— Хорошо, если б ты поступил, мальчик мой, — взмолилась мама.

— Я обязательно поступлю!

Коля вспомнил, как он ворвался домой и рассказал маме, что поступил, и у мамы закружилась голова... Она пошла в гостиную и легла на диван.

Проучившись несколько месяцев в студии, Коля влюбился.

Однажды он признался маме: «Наверное, у меня будет девушка».

И прочитал в глазах матери: «Скоро женится. И я останусь одна». Коля обнял маму и поцеловал, и почувствовал, как ей стало хорошо и спокойно в его объятиях.

...Лебедушкин лежал на солдатской койке и вспоминал Москву.

Летнее теплое утро. Светит солнце. Он идет по Тверской от Юрия Долгорукого вниз, сворачивает в Камергерский, входит в школу-студию МХТ, поднимается на третий этаж, входит в класс, начинаются экзамены. Он приготовил этюд. Маша сидит рядом, и они еще не сказали «про любовь» друг другу ни слова, но точно знают, что влюблены. У нее в руках зеленая тетрадка и карандаш. Это театральный реквизит, она будет играть строгую и не очень умную учительницу. На ее коленях лежат очки-велосипеды без линз. Трудная роль для студентки первого курса. Маша волнуется. Ей очень хочется, чтобы ее этюд понравился Коле.

За окном вдруг становится темно. Первые капли дождя бьют по подоконнику. Вместе с первыми каплями на подоконник падает воробей, он смотрит в глаза Коле.

На дне сумки лежит мобильный телефон, Коля достает телефон и фотографирует воробья. Воробей позирует и улетает.

«Покажи», — просит Маша. Коля показывает ей воробья.

В класс входит руководитель курса, начинается экзамен.

Глава третья

С Настей Комариной, девушкой двадцати одного года, адъютант Ювачев познакомился летом в Петербурге. Она стояла на Аничковом мосту и смотрела на воду. Ювачев думал, что эта девушка о чем-то задумалась и поэтому смотрит вниз на воду. Но, когда он перегнулся через перила, увидел, как течение уносит очень красивую соломенную шляпку.

— Жаль, очень красивая вещь, — сказал Ювачев.