Блеск дождя - Аня Ома

взглядом невозможно сосредоточиться на таких прозаических вещах, как прямохождение и дыхание.

Его взгляд пронзает лучше любого рентгеновского аппарата. В хорошем смысле, когда рот невольно расползается в улыбке в ответ на его улыбку. От которой у меня в животе начинает покалывать, как от газировки. В животе и ниже. Ощущение усиливается, когда мы останавливаемся друг напротив друга. В неуверенности, как поздороваться и одновременно решившись, мы наконец обнялись. Я на цыпочках, лицо на уровне его шеи, и я вдыхаю его запах. Как и вчера в машине, мне хочется закутаться в него.

Отстранившись, я подавила вздох и уловила короткое, но четкое движение на его лице, как если бы он стиснул зубы.

– И что же ты так рано здесь делаешь? – спросил он и провел рукой по волосам. Мой мозг тут же подкинул мне воспоминание об ощущении его кудрявых волос между моими пальцами.

– Хотела спросить тебя о том же.

– Поехал более ранней электричкой, иначе бы тебе пришлось меня ждать четыре минуты. – Его ответ заставляет меня улыбнуться. – А ты?

Я боюсь опаздывать. Иначе мне кажется, что случится что-то ужасное. Как с мамой.

– Лучше раньше, чем позже. Кроме того, я всегда коротаю время за рисованием. – И в качестве доказательства я извлекла небольшой блокнот, который лежал наготове в кармане куртки.

– И что же ты рисуешь, пока ждешь? Что-то, что у тебя в голове, или то, что видишь? – Он с интересом смотрел на меня сбоку, пока мы выходили со станции.

– И то, и другое. Но чаще всего людей, короткие эпизоды из происходящего вокруг. Особенно если свет хороший. Меня очень привлекают тени. Они придают предметам глубину, благодаря им все – и вещи, и люди – кажется более живым. Все, что мы видим, складывается из игры света и тени. Тени рождают не только формы, но и чувства. Без светотени не было бы морщин, естественной улыбки, смеха. Грусти. Ужаса. Тени честные. Они ничего не приукрашивают. Думаю, поэтому они мне так нравятся. – Я вздохнула и поняла, что тараторила так, что забыла дышать. Вместо простого ответа выдала целую речь. Елки-палки. Я так делаю, когда нервничаю или возбуждена. Например, из-за парня, который мне очень нравится. – Извини за этот монолог о причудливых мыслях художницы.

Губы Симона тронула улыбка.

– Мне нравятся твои мысли. И кроме того… – его взгляд заметался по моему лицу, – …ты такая офигенно красивая, когда говоришь об искусстве. Ты всегда красивая, но… просто становится видно, как ты живешь этим. Это довольно… секси.

– Секси? – Я засмеялась. – Ты первый, кто назвал мою болтовню об искусстве секси.

– А что я должен сказать? Секси же.

Я тут же решила это протестировать и остановилась. Симон тоже остановился, вопросительно посмотрев на меня. Мои губы дрогнули. Я поманила его указательным пальцем, заставила наклониться и эротическим телефонным голосом сказала:

– Абстракция – беспредметное направление живописи, в котором отказываются от реалистичного изображения вещей.

Последние слова прозвучали под хохот Симона.

– Спорим, подобных грязных разговоров у тебя еще не было, – и я тоже захохотала.

Мы обсуждали университет и предстоящие экзамены, и я почти не смотрела на дорогу. Пройдя значительное расстояние, мы миновали отель Wälderhaus с его характерным деревянным фасадом и затем островной парк.

– Мы с Алексом иногда ходим на скалодром Nordwandhalle. А раньше я туда ходил кататься на скейте. – Симон показал пальцем на скейт-парк.

– Никогда здесь не была.

– Летом на острове классно заниматься спортом. Могу посоветовать пляжный волейбол, бассейн и канатный парк.

– Есть такой спорт, который ты ни разу не пробовал?

– Гольф, например.

– Не особо потогонный?

– Точно. А у тебя как со спортом?

– Я одно время бегала. Но еще в Люнебурге. В Гамбурге я этим по-настоящему не занималась. – Я пожала плечами. – Я бегала, чтобы проветривать голову. Но рисование действует на меня похожим образом, может, поэтому я и прекратила. Джоггинг, скорее, был лишь средством на пути к цели.

– У меня до сих пор примерно так же. Особенно когда я нервничаю.

– У тебя есть слабые стороны?

– А вот это я называю «сменить пластинку».

Я смущенно засмеялась. Сама не знаю, как я вырулила на этот разговор. Наверное, оттого, что пока мне в Симоне нравилось все. Он пугающе идеален и целуется идеально. В чем же подвох?

– Отличный переход, правда? Я легко могла бы стать ведущим ток-шоу.

– По-любому!

– Ну так? – с улыбкой спросила я. – Есть или нет?

– Конечно нет. А у тебя? – В голосе неприкрытая ирония. Но, посерьезнев, он признался: – Одной из моих слабостей всегда была готовность прийти на помощь.

– Ну брось. Это ненастоящая слабость.

– Когда позволяешь себя использовать – еще какая слабость.

– Когда?

– Например, в отношениях.

Я помолчала.

– Ты о той Кики? – осторожно тронула я эту струну, наблюдая за его реакцией. Если вопрос ему неприятен, я сразу сдам назад. Но, кажется, не придется.

– Да. Мои последние отношения. Она довольно часто меня использовала, и я даже не скажу, что не замечал этого. Она очень… сложный человек. Ребенком потеряла одного из родителей.

У меня встал ком в горле, поскольку речь шла будто обо мне.

– И я довольно часто много чего позволял ей. Ложь. Попытки манипулировать. Эмоциональное давление. Длинный список.

Ко всему прочему, я почувствовала ужас.

– Вау. Это сильно.

– И глупо. Потому что я постоянно прощал. Пытался помочь. Наверное, это генетическое.

– Ты имеешь в виду «синдром спасателя»?

Он кивнул.

– Наверное, звучит странно, попахивает эзотерикой или чем-то таким, но этот синдром у меня более-менее с рождения. Я родился, чтобы помогать. – Раздумывая, что стоит за его словами – суеверие или нечто большее, я нахмурилась. Как на это реагировать? Он тем временем продолжал: – Я родился, чтобы спасти жизнь моему брату. – Говоря это, Симон смотрел в землю, в его позе читалось что-то такое, что я пожалела, придав нашей беседе такое направление.

– Ты не должен рассказывать, если не хочешь. Или не можешь, – мягко сказала я. Я хорошо знала, как чувствуешь себя, когда слова застряли в горле. От боли или воспоминаний.

Но он покачал головой.

– Моему брату не было и года, когда у него обнаружили лейкемию. Ему срочно были нужны стволовые клетки, но подходящего донора не было. И родители решились зачать еще одного ребенка. Моя пуповинная кровь должна была спасти его. Это были гонки со временем, которые… мой брат проиграл. – Обычно твердый голос Симона сейчас надломился и звучал виновато, и я вспомнила о своем горе.

О том, что тоже опоздала. Что не смогла ни спасти маму, ни помочь. Сердце так сжалось, что на секунду мне стало нечем дышать. Но я заставила себя сделать вдох и сказать Симону то, что он, верно, и сам знает.

– Ты не виноват. – Я настойчиво смотрю на него сбоку, пока он не поворачивается в мою сторону. – Ты ведь это понимаешь?

– Теперь понимаю… Но когда я узнал о произошедшем, мысль об этом меня чуть не убила. В буквальном